Холл вместо прихожей, выложенный черно-белыми мраморными плитками, и лестница, ведущая наверх, были такими громадными, что могли вместить лондонский двухэтажный автобус. На стенах висели портреты предков. А на полу стояли китайские фарфоровые вазы. Ева мысленно поблагодарила Генри Бейла за его наставления – Генри относился к числу самых известных коллекционеров и успел многое рассказать ей. Люстра сияла. Ноги утопали в толстом ковре. В доме стояла та самая тишина, которая, как поняла Ева, считалась неотъемлемой чертой такого рода домов и стоила очень дорого. Все это было тем самым, что она видела через окна в замке, – и даже более того. Здесь ее мечты наконец-то должны были исполниться.
Эдит Бингхэм находилась в гостиной вместе со своими тремя дочерьми, что Ева сочла хорошим знаком. Это означало одно – ее принимают, выходя за рамки простого этикета. Комната оказалась не очень большой и была изысканно обставлена дорогой мебелью от Веджвуда – чередование голубого и розового в ткани обивки. Повсюду стояли цветы, и на ковер падали солнечные лучи.
Вся семья сидела перед камином, и Кристофер провел Еву вперед, поддерживая ее под локоть. Мать встала и протянула гостье руку. На ней было элегантное шелковое платье серого цвета, заколотое бриллиантовой брошью на плече, двойной ряд жемчугов на шее. Она была коротко подстрижена, и волосы ее были искусно уложены. Эдит смотрела прямо перед собой, без улыбки.
– Мама, это мадам Ева Черни, – просто сказал Крис, но в голосе его чувствовалась гордость.
– Как я рада, что наконец-то могу встретиться с вами, мадам Черни, – проговорила Эдит. – Я очень много слышала о вас.
Улыбка ее была приятной, рукопожатие крепким. Она представила Еву свои дочерям и указала на кресло, которое Кристофер придвинул поближе к матери.
Подали чай и сандвичи. Потом миссис Бингхэм осведомилась, как прошел перелет через Атлантику, и заметила, что она сама путешествовала в Европу морем, но так и не смогла привыкнуть, что вместо дней поездка занимает часы.
Они поболтали о предстоящем сезоне на Бродвее, о последних бестселлерах, об общих знакомых. Разговор шел самый обычный, но Ева понимала, что четыре пары глаз изучающе сверлят ее и отмечают каждое ее движение, каждое сказанное слово. Но Ева чувствовала себя уверенно. Она знала, что выглядит как надо: костюм от Диора, сумка из крокодиловой кожи, все украшения настоящие. Но Ева знала и о том, сколько о ней всегда сплетничали за ее спиной.
Первой начала Шарлотта – старшая из сестер, она решила идти напрямик.
– Почему вы мадам Черни? – спросила она Еву. – Ведь вы не замужем, не так ли?
– Нет. Но мне казалось, что «мадам» звучит более основательно, чем «мисс». Во всяком случае, люди, которые писали обо мне статьи, обращались ко мне именно так.
– Как к Элен Рубинштейн?
– О нет, она известна просто как «мадам». Точно так же, как Шанель известна как «мадемуазель». – Само перечисление этих имен уже как бы ставило Еву в один ряд с этими звездами.
– Я довольно много путешествовала, – проговорила Эдит, глянув на дочерей, – но мне никогда не доводилось бывать в Венгрии. А вот в Вене я бывала часто, кажется, вы жили там какое-то время?
– Да. Когда мне удалось сбежать из Венгрии в 1956 году. И больше я никогда там не бывала.
– А кто остался в живых из ваших близких?
– Никого.
– А у нас очень большая семья. У моего мужа четыре брата и у меня две сестры и два брата.
– А я оказалась единственным ребенком, – ответила Ева.
– И чем занимались ваши родители?
– Мой отец был врачом – специалистом по кожным заболеваниям. А моя мать – его женой.
– Но ваши прабабушка и прадедушка, как слышала, относятся к семейству князей Черни?
– Боюсь, что они относились не к самой высокородной аристократии, – иронически усмехнулась Ева. – Есть семьи, корни которых уходят далеко в глубь прошлого, к Карлу Великому. Мои родственники не такие знатные – их родословная начинается где-то в пятнадцатом веке. – Она встретила взгляд Эдит Бингхэм и заметила искорку, вспыхнувшую в них, – одно очко она выиграла – ведь клан Бингхэмов вел свою родословную с семнадцатого столетия, да и то у истоков стоял наемный рабочий. Ева сочла, что этого рассказа будет достаточно, чтобы убедить Эдит, тем более, что семейство Черни было довольно большим и разветвленным, а добраться до документов в Венгрии не так просто, находясь в Америке, – так что Ева чувствовала себя достаточно уверенно.
Она сидела под перекрестным огнем зорких глаз, и ни единый мускул не дрогнул у нее на лице. Весь ее вид словно говорил – я из такого же теста, что и вы, и не пытайтесь давить на меня своим происхождением и богатством.
– Скажите что-нибудь на венгерском, – попросила Сьюзен – вторая дочь, – я никогда не слышала, как звучит этот язык.
Ева посмотрела прямо на нее:
– Вы паршивые снобы со свинскими манерами.
Сьюзен засмеялась и захлопала в ладоши:
– Ни единого слова не понять.
– Я могу произнести то же самое по-французски, если хотите, – предложила Ева. Улыбка Сьюзен сошла с лица. – Я также говорю и по-немецки.
– И на каждом так, словно это ее родной язык, – гордо заметил Крис.
Ева утвердительно кивнула.
– Мне приходится вести дела в самых разных странах, – сказала она, тут она достала из маленького кармашка часы и взглянула на них. Золото и эмаль обрамляли розу – изделие 1820 года, которое она приобрела у женщины, тоже венгерки, в один из своих приездов в Париж. Эта женщина, как и сама Ева, была беженкой. Раньше ее семья была весьма состоятельной, а теперь она продавала семейные реликвии, чтобы прокормиться.
Эстер, младшая из сестер, воскликнула:
– Какие чудесные часики! И такие необычные!
– Они принадлежали моей прабабушке, – негромко сказала Ева и поднялась. – Мне пора. Нам предстоит обед у французского посла, и у меня назначено время для парикмахера.
Дверь за нею и Кристофером закрылась.
– Отлично, – сказала Шарлотта.
– Но никто здесь не сможет сказать, кто она на самом деле, – проговорила задиристо Сьюзен. Она не могла говорить ни по-французски, ни по-немецки. И ей казалось, что та фраза, которую произнесла по-венгерски Ева, несмотря на милую улыбку гостьи, прозвучала как-то оскорбительно.
Они повернулись к матери.
– Очень и очень умная женщина, – сказала Эдит. – Даже слишком умная для Кристофера. «И для меня, впрочем, тоже», – подумала она про себя. Как и говорила Эстер, эта женщина очень хорошо знала, что ей надо и для чего это ей надо. Единственное, что беспокоило Эдит, – так это то, что Кристофер не имеет ни малейшего понятия, что это за птица.
– Так ты считаешь, она на самом деле та, за которую себя выдает?
– Думаю, что нам и незачем это выяснять. Венгрия! Да еще коммунистическая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Эдит Бингхэм находилась в гостиной вместе со своими тремя дочерьми, что Ева сочла хорошим знаком. Это означало одно – ее принимают, выходя за рамки простого этикета. Комната оказалась не очень большой и была изысканно обставлена дорогой мебелью от Веджвуда – чередование голубого и розового в ткани обивки. Повсюду стояли цветы, и на ковер падали солнечные лучи.
Вся семья сидела перед камином, и Кристофер провел Еву вперед, поддерживая ее под локоть. Мать встала и протянула гостье руку. На ней было элегантное шелковое платье серого цвета, заколотое бриллиантовой брошью на плече, двойной ряд жемчугов на шее. Она была коротко подстрижена, и волосы ее были искусно уложены. Эдит смотрела прямо перед собой, без улыбки.
– Мама, это мадам Ева Черни, – просто сказал Крис, но в голосе его чувствовалась гордость.
– Как я рада, что наконец-то могу встретиться с вами, мадам Черни, – проговорила Эдит. – Я очень много слышала о вас.
Улыбка ее была приятной, рукопожатие крепким. Она представила Еву свои дочерям и указала на кресло, которое Кристофер придвинул поближе к матери.
Подали чай и сандвичи. Потом миссис Бингхэм осведомилась, как прошел перелет через Атлантику, и заметила, что она сама путешествовала в Европу морем, но так и не смогла привыкнуть, что вместо дней поездка занимает часы.
Они поболтали о предстоящем сезоне на Бродвее, о последних бестселлерах, об общих знакомых. Разговор шел самый обычный, но Ева понимала, что четыре пары глаз изучающе сверлят ее и отмечают каждое ее движение, каждое сказанное слово. Но Ева чувствовала себя уверенно. Она знала, что выглядит как надо: костюм от Диора, сумка из крокодиловой кожи, все украшения настоящие. Но Ева знала и о том, сколько о ней всегда сплетничали за ее спиной.
Первой начала Шарлотта – старшая из сестер, она решила идти напрямик.
– Почему вы мадам Черни? – спросила она Еву. – Ведь вы не замужем, не так ли?
– Нет. Но мне казалось, что «мадам» звучит более основательно, чем «мисс». Во всяком случае, люди, которые писали обо мне статьи, обращались ко мне именно так.
– Как к Элен Рубинштейн?
– О нет, она известна просто как «мадам». Точно так же, как Шанель известна как «мадемуазель». – Само перечисление этих имен уже как бы ставило Еву в один ряд с этими звездами.
– Я довольно много путешествовала, – проговорила Эдит, глянув на дочерей, – но мне никогда не доводилось бывать в Венгрии. А вот в Вене я бывала часто, кажется, вы жили там какое-то время?
– Да. Когда мне удалось сбежать из Венгрии в 1956 году. И больше я никогда там не бывала.
– А кто остался в живых из ваших близких?
– Никого.
– А у нас очень большая семья. У моего мужа четыре брата и у меня две сестры и два брата.
– А я оказалась единственным ребенком, – ответила Ева.
– И чем занимались ваши родители?
– Мой отец был врачом – специалистом по кожным заболеваниям. А моя мать – его женой.
– Но ваши прабабушка и прадедушка, как слышала, относятся к семейству князей Черни?
– Боюсь, что они относились не к самой высокородной аристократии, – иронически усмехнулась Ева. – Есть семьи, корни которых уходят далеко в глубь прошлого, к Карлу Великому. Мои родственники не такие знатные – их родословная начинается где-то в пятнадцатом веке. – Она встретила взгляд Эдит Бингхэм и заметила искорку, вспыхнувшую в них, – одно очко она выиграла – ведь клан Бингхэмов вел свою родословную с семнадцатого столетия, да и то у истоков стоял наемный рабочий. Ева сочла, что этого рассказа будет достаточно, чтобы убедить Эдит, тем более, что семейство Черни было довольно большим и разветвленным, а добраться до документов в Венгрии не так просто, находясь в Америке, – так что Ева чувствовала себя достаточно уверенно.
Она сидела под перекрестным огнем зорких глаз, и ни единый мускул не дрогнул у нее на лице. Весь ее вид словно говорил – я из такого же теста, что и вы, и не пытайтесь давить на меня своим происхождением и богатством.
– Скажите что-нибудь на венгерском, – попросила Сьюзен – вторая дочь, – я никогда не слышала, как звучит этот язык.
Ева посмотрела прямо на нее:
– Вы паршивые снобы со свинскими манерами.
Сьюзен засмеялась и захлопала в ладоши:
– Ни единого слова не понять.
– Я могу произнести то же самое по-французски, если хотите, – предложила Ева. Улыбка Сьюзен сошла с лица. – Я также говорю и по-немецки.
– И на каждом так, словно это ее родной язык, – гордо заметил Крис.
Ева утвердительно кивнула.
– Мне приходится вести дела в самых разных странах, – сказала она, тут она достала из маленького кармашка часы и взглянула на них. Золото и эмаль обрамляли розу – изделие 1820 года, которое она приобрела у женщины, тоже венгерки, в один из своих приездов в Париж. Эта женщина, как и сама Ева, была беженкой. Раньше ее семья была весьма состоятельной, а теперь она продавала семейные реликвии, чтобы прокормиться.
Эстер, младшая из сестер, воскликнула:
– Какие чудесные часики! И такие необычные!
– Они принадлежали моей прабабушке, – негромко сказала Ева и поднялась. – Мне пора. Нам предстоит обед у французского посла, и у меня назначено время для парикмахера.
Дверь за нею и Кристофером закрылась.
– Отлично, – сказала Шарлотта.
– Но никто здесь не сможет сказать, кто она на самом деле, – проговорила задиристо Сьюзен. Она не могла говорить ни по-французски, ни по-немецки. И ей казалось, что та фраза, которую произнесла по-венгерски Ева, несмотря на милую улыбку гостьи, прозвучала как-то оскорбительно.
Они повернулись к матери.
– Очень и очень умная женщина, – сказала Эдит. – Даже слишком умная для Кристофера. «И для меня, впрочем, тоже», – подумала она про себя. Как и говорила Эстер, эта женщина очень хорошо знала, что ей надо и для чего это ей надо. Единственное, что беспокоило Эдит, – так это то, что Кристофер не имеет ни малейшего понятия, что это за птица.
– Так ты считаешь, она на самом деле та, за которую себя выдает?
– Думаю, что нам и незачем это выяснять. Венгрия! Да еще коммунистическая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125