Поэтому и представления о том, что творится за стенами монастыря, у горожан были самые фантастические и противоречивые. Но о том, что там водятся гигантские крысы, знали в Ельске все от мала до велика. Пожилые люди пугали крысами своих внуков, говоря так: «Будешь воровать или пальцем в носу ковыряться, прибежит черная крыса с белым крестом на спине и оттяпает палец, так что и крикнуть не успеешь. Крысы там – вот такие!» И взрослые, разведя руки в стороны, показывали ребенку размер животного.
Пока черная «Волга», поднимая клубы пыли, мчалась к мосту через Липу, узник монастырской гауптвахты Леонард Новицкий шестьдесят пятого года рождения, привыкший к комфорту и к сытой жизни, метался в узкой, длинной, как пенал, монашеской келье. Сырость в ней стояла страшная, несмотря на жару.
Узенькое окошко, забранное толстой кованой решеткой, находилось под самым сводчатым потолком. До него ни дотянуться, ни допрыгнуть.
Пол был вымощен каменными плитами – белым известняком из местных каменоломен.
Плиты за три столетия отполировались монашескими и солдатскими ногами до блеска. Стены, выложенные из красного, хорошо обожженного кирпича, не устояли натиску томящихся среди них людей – каждый кирпич украшала надпись: фамилии, имена, даты, царапины, зарубки, обращения к Богу, к командирам, к дьяволу, к товарищам, подругам, братьям, сестрам, к интимным частям тела – в общем, к чему угодно.
Леонард, поддавшись соблазну, кусочком камешка величиной с ноготь оставил о себе память на стене скорби и плача: «Я невиновен. Леонард Новицкий».
Он метался по камере – шесть шагов в длину и три в ширину. Нары на день примкнули к стене.
– Приведите священника, – подбегая к двери и барабаня в нее, кричал Леонард Новицкий. – Я хочу видеть, слышать его! Приведите!
Я не убивал!
Ему казалось, что все про него забыли и он сдохнет в каменном мешке. Леонард пытался вспомнить молитву, но не мог вспомнить ничего, кроме «Господи, помилуй! Аминь».
Равномерное движение узника нарушил писк, пронзительный и тонкий. Леонард замер на месте с занесенной для шага ногой. Акустика кельи была такой, что Леонард не сразу понял, откуда исходит звук. Он отдавался эхом, превращаясь в хор. Казалось, что тонкие иголки пронзают воспаленный мозг заключенного изнутри: «То ли дверь скрипнула, то ли птицы запели, то ли у меня крыша поехала… Может, в самом деле, это я стрелял в спецназовца? Ну нет, быть не может, я человек гуманный, даже ребенка не обижу… – тут гомосексуалист вспомнил несовершеннолетних, совращенных им, правда, по обоюдному согласию, за последние пять лет. – Это кара Божья», – решил он и опять услышал пронзительный писк.
Леонард медленно поднял голову. Прямо на окне сидела, потирая лапки, огромная грязно-бурая крыса. Ее чешуйчатый лысый хвост безобразным шнурком свисал с оконного откоса в камеру. Хвост был такой длины, что до него можно было дотянуться рукой и дернуть, как за цепочку сливного бочка унитаза.
Отъявленный гомосексуалист Леонард Новицкий в душе, наверное, все-таки был женщиной, мужское тело досталось ему по недоразумению.
Поэтому он панически боялся всякой нечисти – змей, жаб, пауков и, уж конечно, мышей и крыс"
Так, с поднятой головой и открытым ртом, в котором еще кровоточили провалы, оставшиеся от выбитых спецназовцами зубов, он простоял минут пять, глядя на то, как животное потирает передние лапки, словно предчувствуя скорую гибель узника – его либо вздернут на виселицу, либо здесь же, в страшных казематах монастыря, ему отрубят на плахе голову.
«Чем бросить в эту мерзкую тварь?»
В камере ничего «метательного» не было, только тяжелая параша.
«Сгинь, нечисть, пропади!»
Крыса еще раз пискнула, после чего произошла перемена в ее поведении. Она оскалила зубы, ощетинилась. Крыса была очень крупная, даже по монастырским меркам. Ракетчики, увидев такую «животень», сказали бы, не задумываясь:
«Бройлер первой категории!» Крыса встала на задние лапы и абсолютно по-человечески потянулась, продемонстрировав грязный живот, сладко зевнула и уже по-кошачьи поскребла когтями серую штукатурку верхнего откоса.
«Ну и громадина!» – Леонард взвизгнул.
Крыса взвизгнула в ответ еще громче. Леонард повторил. Крыса, как бы издеваясь, ответила и села, свесив морду вниз, словно собиралась прыгнуть. Но не такой она была дурой – наверх по стене не вскарабкаешься.
Взгляд Леонарда пополз по полу и замер на грязных башмаках без шнурков. В душе он, как и большинство людей с сексуальными отклонениями, был немного садистом. Новицкий медленно присел, словно собрался справить нужду, вытащил правую ногу из ботинка, взял его за каблук, завел руку за спину и, приветливо улыбаясь, медленно встал.
Огромная крыса сидела, поблескивая бусинками глаз, и, издеваясь, скалила пасть. Если бы спецназовцы не избили Леонарда так сильно, бросок, возможно, оказался бы метким – башмак угодил бы прямо в нос крысе. Но плечо болело, бросок оказался неверным. Башмак грохнул в стенку. Крыса даже глазом не моргнула.
Она продолжала скалиться, затем сделала странное движение передними лапками, словно аплодировала.
У Леонарда на глазах выступили слезы. Они потекли по небритым щекам, он почувствовал себя совершенно несчастным. «Все меня забыли, все меня бросили, как будто я какой-то маньяк, садист, как будто я детей резал, женщин насиловал…»
Тут в гулких коридорах послышался шум, железное окошко со скрипом открылось, и Леонард увидел лицо часового.
– Чего визжишь? – часовой показал Леонарду язык – розовый и длинный.
Крыса продолжала невозмутимо сидеть. Загремел ключ, загрохотали засовы, дверь распахнулась. В низком дверном проеме стоял следователь Камнев и смотрел на Леонарда.
– Без священника показаний давать не буду.
– Ну вот, как я и обещал… – офицер умел говорить обтекаемо, – привел того, кого вы просили.
В камеру вошел высокий бородатый мужчина в черном. Леонард несколько раз моргнул, бросился к нему, опустился на колени.
– Святой отец! – воскликнул он.
Следователь закрыл за собой дверь. Окошко в металлической двери осталось распахнутым.
В том, что перед ним священнослужитель, Леонарда убедил труднообъяснимый с позиций материализма факт: наглая крыса исчезла, словно ее и не существовало в природе. Так исчезает нечисть, оставляя после себя запах серы.
– Вы, наверное, курите, – протягивая пачку дорогих сигарет, произнес Холмогоров.
– Да, курю. Здесь закуришь!
Холмогоров щелкнул зажигалкой и поднес трепетный огонек к разбитому лицу коммерсанта.
Леонарду показалось, что священник держит в руках свечу, и в камере запахло воском.
– А вы?
– Нет.
– Святой отец, я ни в чем не виноват, я никого не убивал, поверьте мне, скажите этим людям, что Леонард Новицкий невиновен…
– Я знаю, что вы невиновны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66