– Извини, Виталий Алексеевич, чувствую, четырьмя гробами мы не обойдемся, а там места много. Дорожку к могилам проложим, песочком посыплем…
Выложить дорожку плиткой или заасфальтировать ее мэр обещать не стал. Подполковник Кабанов и не просил: асфальта не хватало даже на то, чтобы подлатать площадь перед мэрией.
По раскисшей земле, перепачкав ботинки, подполковник и мэр добрались до холма, взобрались по довольно крутому откосу и остановились под березами. Место было красивое: отсюда открывалась чудесная панорама на монастырь, реку и город.
– Зазеленеет – красота-то какая будет! – вздохнул мэр. – Все зацветет, люди будут сюда приходить, цветы приносить. Школьники опять же… Мы их обяжем за могилами ухаживать, как-никак, своих хороним, все ребята-то местные.
Подполковник несколько раз сильно ударил по земле твердым каблуком ботинка. Земля была мягкой, но не от влаги.
– Песочек вроде внизу. Это хорошо, сухо.
– Еще бы, на холме сухо. Скажи своим ребятам, пусть тут копают. Сам уж реши, влево или вправо расширяться. Но дорожка, наверное, от кладбища пойдет наискосок. Красивая аллейка получится, деревья посадим, цветы – все сделаем.
Сирень, черемуха, пчелы жужжать станут, птички петь. Хорошо здесь будет нашим ребятам лежать, спокойно, – и мэр посмотрел на часы, у ,.
Цветков сбросил напыщенность и из официального чиновника сделался совсем домашним человеком. Он по-бабьи подался к подполковнику и шепотом поинтересовался, словно на продуваемом ветром холме их мог услышать кто-то посторонний:
– Как их поубивало? Наверное, врут по телевизору, больше наших убивают? Победим мы этих чеченцев когда-нибудь или нет? Россия, конечно, должна быть большой и сильной, мы своей земли никому ни пяди отдавать не должны, – шептал мэр, глядя на заросший серой травой бесхозный пустырь. – Это же наша, исконно русская земля, там наши деды и прадеды головы сложили, как же мы ее мусульманам отдадим?
Подполковник вздохнул. Он сам знал немногим больше мэра.
– В засаду они попали. В горах.., ночь, темно, кто ж там разберет?
– Сколько чеченцев было?
– Ребята говорят, огонь был шквальный, перекрестный, – и подполковник Кабанов махнул рукой. – Со всех сторон стреляли.
– Наши-то как, дали им прикурить?
– Дали, – не очень убежденно ответил подполковник.
– Скольких положили?
– Кто ж посчитает? Трупы чеченцы с собой унесли, у них положено до заката солнца хоронить.
– И мы своих забрали, – сказал мэр и, поняв, что большего не узнает, достал платок, высморкался, потер заслезившиеся от ветра глаза и зябко повел плечами. Было холодно, хотя и пригревало солнце.
Через час к кладбищу подъехал «Урал», тот самый, на котором перевозили гробы. Из кузова не спеша выбрались солдаты, а из кабины выскочили два прапорщика в краповых беретах.
У солдат в руках были новенькие лопаты, с которыми они понуро потянулись на холм. Им предстояло выкопать четыре ямы. Прапорщик разметил могилы, посоветовался с другим прапорщиком. Тот пригнулся, посмотрел, ровно ли вбиты колышки и, не найдя, к чему придраться, сказал:
– Лады, ребята, копайте. Копайте, как для себя.
Прапорщик взял лопату и сам принялся срезать дерн. Вскоре на вершине холма зажелтели заметные издалека четыре желтых холмика.
Фигура согбенной женщины в черном платке, сидевшей на скамейке возле свежей могилы в старой части кладбища, терялась на фоне безрадостного пейзажа. Ее пальцы нервно теребили мокрый носовой платок, на бледных щеках поблескивали капли. Но это были уже не слезы, а капли дождя.
– Папа, я спешила, поверь! Раньше нельзя было приехать, никак нельзя. Ты уж меня прости. Ты понимаешь, там идет война. Вот мама меня всегда понимала… – глядя на фарфоровый медальон на гранитной плите, говорила молодая женщина.
У свежего деревянного креста стояла фотография в металлической рамке – пожилой мужчина с грустным взглядом смотрел на дочь. Казалось, его тонкие губы произносят: «Зачем ты приехала? Мне уже ничем не поможешь. Я тебя понимаю, дочь, и, поверь, обиды на тебя не держу, если бы мог, дождался».
Алла опоздала на похороны отца ровно на три дня, хотя спешила изо всех сил. Ее отца похоронили друзья и соседи, об этом свидетельствовали надписи на черных лентах венков с искусственными цветами. Живыми были лишь те шесть гвоздик, которые принесла с собой дочь, приехавшая из Чечни. Казалось бы, двадцатый век, телеграф, телефон, почта, поезда, самолеты. Но о болезни отца она узнала слишком поздно, даже на похороны не успела.
Ее отец по врачам ходить не любил. Простудился и думал, все обойдется: чай с медом, отвар из трав… Но простуда оказалась коварной. Двухстороннее воспаление легких, температура под сорок. Когда его положили в больницу, было уже поздно. У родителей Алла была единственной дочерью, и отец с матерью отдали ей все. Она закончила школу с золотой медалью, оказалась в Питере, училась в университете, где и познакомилась со своим будущим мужем, чеченцем, студентом медицинского института Руманом Будаевым. Руман и Алла с первой встречи почувствовали, что созданы друг для друга. Они даже не задумывались о том, насколько они разные – разные религии, разное воспитание.
После завершения учебы они оказались в Грозном. Руман был детским врачом, Алла – учительницей. В те времена никто и не думал о войне, о том, что огромная империя начнет распадаться на куски, как сгнившее, обветшавшее лоскутное одеяло.
Еще в Грозном у Аллы и Румана родились трое детей – девочка и двое мальчиков-близнецов. Когда жить в Грозном стало невыносимо, Руман забрал жену и детей и перебрался в поселок, где жили его родители и братья. Алла понимала, что в душе родственники и односельчане упрекают ее мужа за то, что тот взял в жены русскую, но вслух никто об этом не говорил, потому что ни в чем другом упрекнуть Аллу было невозможно.
Она с неподдельным почтением относилась к родителям мужа, страстно любила детей и, возможно, еще больше любила своего мужа.
Со временем все встало на свои места, Аллу приняли в семью, она стала своей, такой же родной для родителей Румана, как и собственные дочери.
Алла сидела на мокрой скамье с самого рассвета, не чувствуя холода. Она даже не подняла голову, не обернулась, когда на кладбище появились военные, хотя слышала их голоса, разбирала все слова. Но то, о чем говорят люди, до нее не доходило, каждое слово существовало отдельно, не связываясь с предыдущим и последующим.
Фразы не приобретали смысла, они все были расчленены в ее сознании.
И вдруг женщина вздрогнула, но не от испуга, что-то теплое коснулось пальцев ее свесившейся руки. Она медленно повернула голову, оторвав взгляд от фотографии отца. Прямо у ее ног, на холодной раскисшей земле, сидел и дрожал щенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Выложить дорожку плиткой или заасфальтировать ее мэр обещать не стал. Подполковник Кабанов и не просил: асфальта не хватало даже на то, чтобы подлатать площадь перед мэрией.
По раскисшей земле, перепачкав ботинки, подполковник и мэр добрались до холма, взобрались по довольно крутому откосу и остановились под березами. Место было красивое: отсюда открывалась чудесная панорама на монастырь, реку и город.
– Зазеленеет – красота-то какая будет! – вздохнул мэр. – Все зацветет, люди будут сюда приходить, цветы приносить. Школьники опять же… Мы их обяжем за могилами ухаживать, как-никак, своих хороним, все ребята-то местные.
Подполковник несколько раз сильно ударил по земле твердым каблуком ботинка. Земля была мягкой, но не от влаги.
– Песочек вроде внизу. Это хорошо, сухо.
– Еще бы, на холме сухо. Скажи своим ребятам, пусть тут копают. Сам уж реши, влево или вправо расширяться. Но дорожка, наверное, от кладбища пойдет наискосок. Красивая аллейка получится, деревья посадим, цветы – все сделаем.
Сирень, черемуха, пчелы жужжать станут, птички петь. Хорошо здесь будет нашим ребятам лежать, спокойно, – и мэр посмотрел на часы, у ,.
Цветков сбросил напыщенность и из официального чиновника сделался совсем домашним человеком. Он по-бабьи подался к подполковнику и шепотом поинтересовался, словно на продуваемом ветром холме их мог услышать кто-то посторонний:
– Как их поубивало? Наверное, врут по телевизору, больше наших убивают? Победим мы этих чеченцев когда-нибудь или нет? Россия, конечно, должна быть большой и сильной, мы своей земли никому ни пяди отдавать не должны, – шептал мэр, глядя на заросший серой травой бесхозный пустырь. – Это же наша, исконно русская земля, там наши деды и прадеды головы сложили, как же мы ее мусульманам отдадим?
Подполковник вздохнул. Он сам знал немногим больше мэра.
– В засаду они попали. В горах.., ночь, темно, кто ж там разберет?
– Сколько чеченцев было?
– Ребята говорят, огонь был шквальный, перекрестный, – и подполковник Кабанов махнул рукой. – Со всех сторон стреляли.
– Наши-то как, дали им прикурить?
– Дали, – не очень убежденно ответил подполковник.
– Скольких положили?
– Кто ж посчитает? Трупы чеченцы с собой унесли, у них положено до заката солнца хоронить.
– И мы своих забрали, – сказал мэр и, поняв, что большего не узнает, достал платок, высморкался, потер заслезившиеся от ветра глаза и зябко повел плечами. Было холодно, хотя и пригревало солнце.
Через час к кладбищу подъехал «Урал», тот самый, на котором перевозили гробы. Из кузова не спеша выбрались солдаты, а из кабины выскочили два прапорщика в краповых беретах.
У солдат в руках были новенькие лопаты, с которыми они понуро потянулись на холм. Им предстояло выкопать четыре ямы. Прапорщик разметил могилы, посоветовался с другим прапорщиком. Тот пригнулся, посмотрел, ровно ли вбиты колышки и, не найдя, к чему придраться, сказал:
– Лады, ребята, копайте. Копайте, как для себя.
Прапорщик взял лопату и сам принялся срезать дерн. Вскоре на вершине холма зажелтели заметные издалека четыре желтых холмика.
Фигура согбенной женщины в черном платке, сидевшей на скамейке возле свежей могилы в старой части кладбища, терялась на фоне безрадостного пейзажа. Ее пальцы нервно теребили мокрый носовой платок, на бледных щеках поблескивали капли. Но это были уже не слезы, а капли дождя.
– Папа, я спешила, поверь! Раньше нельзя было приехать, никак нельзя. Ты уж меня прости. Ты понимаешь, там идет война. Вот мама меня всегда понимала… – глядя на фарфоровый медальон на гранитной плите, говорила молодая женщина.
У свежего деревянного креста стояла фотография в металлической рамке – пожилой мужчина с грустным взглядом смотрел на дочь. Казалось, его тонкие губы произносят: «Зачем ты приехала? Мне уже ничем не поможешь. Я тебя понимаю, дочь, и, поверь, обиды на тебя не держу, если бы мог, дождался».
Алла опоздала на похороны отца ровно на три дня, хотя спешила изо всех сил. Ее отца похоронили друзья и соседи, об этом свидетельствовали надписи на черных лентах венков с искусственными цветами. Живыми были лишь те шесть гвоздик, которые принесла с собой дочь, приехавшая из Чечни. Казалось бы, двадцатый век, телеграф, телефон, почта, поезда, самолеты. Но о болезни отца она узнала слишком поздно, даже на похороны не успела.
Ее отец по врачам ходить не любил. Простудился и думал, все обойдется: чай с медом, отвар из трав… Но простуда оказалась коварной. Двухстороннее воспаление легких, температура под сорок. Когда его положили в больницу, было уже поздно. У родителей Алла была единственной дочерью, и отец с матерью отдали ей все. Она закончила школу с золотой медалью, оказалась в Питере, училась в университете, где и познакомилась со своим будущим мужем, чеченцем, студентом медицинского института Руманом Будаевым. Руман и Алла с первой встречи почувствовали, что созданы друг для друга. Они даже не задумывались о том, насколько они разные – разные религии, разное воспитание.
После завершения учебы они оказались в Грозном. Руман был детским врачом, Алла – учительницей. В те времена никто и не думал о войне, о том, что огромная империя начнет распадаться на куски, как сгнившее, обветшавшее лоскутное одеяло.
Еще в Грозном у Аллы и Румана родились трое детей – девочка и двое мальчиков-близнецов. Когда жить в Грозном стало невыносимо, Руман забрал жену и детей и перебрался в поселок, где жили его родители и братья. Алла понимала, что в душе родственники и односельчане упрекают ее мужа за то, что тот взял в жены русскую, но вслух никто об этом не говорил, потому что ни в чем другом упрекнуть Аллу было невозможно.
Она с неподдельным почтением относилась к родителям мужа, страстно любила детей и, возможно, еще больше любила своего мужа.
Со временем все встало на свои места, Аллу приняли в семью, она стала своей, такой же родной для родителей Румана, как и собственные дочери.
Алла сидела на мокрой скамье с самого рассвета, не чувствуя холода. Она даже не подняла голову, не обернулась, когда на кладбище появились военные, хотя слышала их голоса, разбирала все слова. Но то, о чем говорят люди, до нее не доходило, каждое слово существовало отдельно, не связываясь с предыдущим и последующим.
Фразы не приобретали смысла, они все были расчленены в ее сознании.
И вдруг женщина вздрогнула, но не от испуга, что-то теплое коснулось пальцев ее свесившейся руки. Она медленно повернула голову, оторвав взгляд от фотографии отца. Прямо у ее ног, на холодной раскисшей земле, сидел и дрожал щенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66