Бизнес не особенно прибыльный, но одинокому мужчине на жизнь хватало.
Ельск – город патриархальный, в нем никто не решился бы открыто признать себя гомосексуалистом. Большинству горожан это слово было знакомо, но в разговоре они употребляли куда более емкое и более обидное, непременно добавляя к нему определение «гнойный». Леонард жил в отдельном доме, доставшемся ему от родителей, потомков польских переселенцев конца прошлого века, но основательно перестроенном за деньги от розничной торговли.
Бесхитростное, но правдивое описание снайперской винтовки системы Драгунова вконец убедило Прошкина, что его вывели на верный путь. О том, какой смысл Леонарду стрелять в ОМОНовцев, Прошкин не задумывался. Во-первых, он был достаточно прост и бесхитростен, вовторых, имелась улика. Принцип презумпции невиновности – заморочка для следователя, простой же милиционер действует по другому принципу: невиновных у нас в стране не сажают, если посадили, оправдывайся сам.
– Знаешь, где он живет?
– Я у него всего один раз была, – врала Машка, побывавшая в доме Леонарда далеко не единожды, но ни разу не добившаяся близости с красавцем гомиком. – В самом начале Садовой, напротив пункта приема стеклотары. Я покажу.
Дом большой, добротный, с мансардой.
– Этот урод сейчас в городе?
– Да, я специально проверяла, даже у Вальки спросила. Она у него в киоске торгует. Вот уж не думала, что это Леонард твоих друзей застрелил!
Обходительный, не пьет… Валька говорит, что он совсем к киоскершам не пристает. Рядом с ее киоском еще два стоят в одном ряду, они армянину принадлежат. Так тот сразу девушек предупредил, когда на работу брал, что с ним спать придется. Но девчонки не жалуются, он за это им отдельно платит.
– Дом покажешь.
Машка одернула юбку, поднялась и повела Прошкина. Когда они оказались за старыми двухэтажными сараями, девушка остановилась.
– Ты чего?
Машка растерялась. Обычно в этом месте Прошкин принимался ее тискать.
– Целоваться будем? – спросила она.
– Некогда, – Прошкин махнул рукой, мол, на войне не до глупостей.
Пришлось Машке смириться. Через пустырь и школьный стадион они выбрались к пункту приема стеклотары – приземистому сооружению из силикатного кирпича. Обитые жестью двери были закрыты тяжелым навесным замком.
На крыльце грелась в лучах солнца парочка бомжей – мужчина с седой косматой бородой и женщина, лицо которой представляло собой один сплошной синяк.
Перед ними стояло несколько пустых ящиков и табличка, написанная на гофрированном картоне углем: «Принимаем бутылки». Бомжи занимались тем, что принимали у нетерпеливых горожан бутылки, для которых не хватило тары, дешевле, чем в приемном пункте. На выпивку им хватало.
На другой стороне улицы виднелся кирпичный дом под островерхой крышей, высокий деревянный забор сплошь увивал виноград.
– Он там живет, – шепнула Машка, прижимаясь к Прошкину.
Дом выглядел покинутым, все окна были плотно закрыты. На балконе покачивались белоснежные простыни.
Прошкин присел на корточки. Бомж никак на это не среагировал. Обветренное загорелое лицо в грязных потеках оставалось бесстрастным. Пробудить пригревшегося на солнце бомжа могло немногое: звон пустой бутылки, похрустывание денежной купюры или же бульканье спиртного, наливаемого в стакан. Прикасаться к грязному, опустившемуся мужчине Прошкину было гадко.
– Эй, мужик, – проговорил он.
На это обращение почему-то среагировала лишь женщина.
– Чего тебе надо, служивый? – спросила она и поскребла ногтями за распухшим ухом.
– Давно тут сидите?
– Третий месяц, – отвечала женщина.
– Где хозяин?
– Леонард, что ли?
– Он самый.
– Как" всегда, с утра на машине поехал, товар повез. Вечером вернется, – и женщина захихикала. Ей, от нечего делать следившей за домом Леонарда, было известно о его пристрастии к мужскому полу. – Ты что, в гости к нему наведался?
– Если предупредишь его, убью, – грозно проговорил Прошкин.
– На хрен он мне нужен! – отозвалась женщина. У любого другого мужика она попросила бы на пиво, но камуфляж давал Прошкину преимущества. К милиции и к военным бомжи не цеплялись.
Прошкин отвел Машку в сторону:
– Значит, так: ты мне ничего не говорила, ничего не знаешь, и мы с тобой сегодня не виделись.
– Конечно! – испуганно ответила девушка.
– Федьке скажи, что, если проболтается, голову отверну! – лицо Прошкина сделалось серым, как пересохшая земля, глаза горели недобрым огнем.
– Я не знаю, он это или не он, но я как лучше хотела, – предвидя недобрую развязку, зашептала Машка. Она всего лишь желала лишний раз услужить своему парню в надежде, что тот наконец на ней женится.
– Молодец! – подбодрил ее Прошкин. – Сразу видно, что я тебе небезразличен.
– Конечно!
Даже не поцеловав Машку на прощание, Прошкин побежал к части. Пробегая по городу, он лишь мельком взглянул на безумного Гришку, рядом с которым сидел Холмогоров. Гришка рисовал на асфальте огромные, явно не собачьи, глаза. Холмогоров тихо говорил, а Бондарев односложно отвечал ему.
Завидев Прошкина, Гриша указал на него рукой и тихо произнес:
– Мертвые не ходят.
А Машка отправилась к своей подруге Вальке в киоск, принадлежавший Леонарду, чтобы немного посплетничать.
Они сидели, скрытые от посторонних глаз пачками сигарет, бутылками шампуня, упаковками кофе, чая, сплошь занимавшими витрину коммерческого киоска. Обе девушки курили длинные темно-коричневые сигареты, ароматизированные до тошноты.
– Ты смотри, – сказала Валька, – с Прошкиным связалась.
– Парень он неплохой. Обо мне заботится, за братом следит.
– Если убьют твоего Прошкина, больше с тобой ни один парень встречаться не станет.
– Почему? – растерялась Маша.
– Примета плохая, – рассуждала Валька. – У моей двоюродной сестры из подмосковного Калининграда парень утонул. Уже второй год одна, мужики боятся к ней подходить, мол, кто с ней гулять станет, тоже утонет или умрет.
– Тут совсем другой случай, – Машка глубоко затянулась сигаретой, она не столысо спорила, сколько успокаивала саму себя, – его не из-за меня убьют.
– Ты что такое говоришь? – возмутилась Валька. – Его еще никто не застрелил.
– В городе говорят, что их всех застрелят.
– А ты, дура, веришь? – по глазам Вальки было видно, что верит и она.
– Что за женщина у твоего киоска ошивается, витрины рассматривает? – забеспокоилась Машка.
Валька тоже давно заприметила женщину в черном платке.
– Я ее немного знаю. Аллой, кажется, зовут.
Нашего учителя Ермакова дочка. Вышла замуж и уехала из города. Отец ее весной помер. Давно тут не появлялась. Дом, может, продавать приехала?
– Дайте мне, пожалуйста, наборы детских игрушек, – попросила женщина в черном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Ельск – город патриархальный, в нем никто не решился бы открыто признать себя гомосексуалистом. Большинству горожан это слово было знакомо, но в разговоре они употребляли куда более емкое и более обидное, непременно добавляя к нему определение «гнойный». Леонард жил в отдельном доме, доставшемся ему от родителей, потомков польских переселенцев конца прошлого века, но основательно перестроенном за деньги от розничной торговли.
Бесхитростное, но правдивое описание снайперской винтовки системы Драгунова вконец убедило Прошкина, что его вывели на верный путь. О том, какой смысл Леонарду стрелять в ОМОНовцев, Прошкин не задумывался. Во-первых, он был достаточно прост и бесхитростен, вовторых, имелась улика. Принцип презумпции невиновности – заморочка для следователя, простой же милиционер действует по другому принципу: невиновных у нас в стране не сажают, если посадили, оправдывайся сам.
– Знаешь, где он живет?
– Я у него всего один раз была, – врала Машка, побывавшая в доме Леонарда далеко не единожды, но ни разу не добившаяся близости с красавцем гомиком. – В самом начале Садовой, напротив пункта приема стеклотары. Я покажу.
Дом большой, добротный, с мансардой.
– Этот урод сейчас в городе?
– Да, я специально проверяла, даже у Вальки спросила. Она у него в киоске торгует. Вот уж не думала, что это Леонард твоих друзей застрелил!
Обходительный, не пьет… Валька говорит, что он совсем к киоскершам не пристает. Рядом с ее киоском еще два стоят в одном ряду, они армянину принадлежат. Так тот сразу девушек предупредил, когда на работу брал, что с ним спать придется. Но девчонки не жалуются, он за это им отдельно платит.
– Дом покажешь.
Машка одернула юбку, поднялась и повела Прошкина. Когда они оказались за старыми двухэтажными сараями, девушка остановилась.
– Ты чего?
Машка растерялась. Обычно в этом месте Прошкин принимался ее тискать.
– Целоваться будем? – спросила она.
– Некогда, – Прошкин махнул рукой, мол, на войне не до глупостей.
Пришлось Машке смириться. Через пустырь и школьный стадион они выбрались к пункту приема стеклотары – приземистому сооружению из силикатного кирпича. Обитые жестью двери были закрыты тяжелым навесным замком.
На крыльце грелась в лучах солнца парочка бомжей – мужчина с седой косматой бородой и женщина, лицо которой представляло собой один сплошной синяк.
Перед ними стояло несколько пустых ящиков и табличка, написанная на гофрированном картоне углем: «Принимаем бутылки». Бомжи занимались тем, что принимали у нетерпеливых горожан бутылки, для которых не хватило тары, дешевле, чем в приемном пункте. На выпивку им хватало.
На другой стороне улицы виднелся кирпичный дом под островерхой крышей, высокий деревянный забор сплошь увивал виноград.
– Он там живет, – шепнула Машка, прижимаясь к Прошкину.
Дом выглядел покинутым, все окна были плотно закрыты. На балконе покачивались белоснежные простыни.
Прошкин присел на корточки. Бомж никак на это не среагировал. Обветренное загорелое лицо в грязных потеках оставалось бесстрастным. Пробудить пригревшегося на солнце бомжа могло немногое: звон пустой бутылки, похрустывание денежной купюры или же бульканье спиртного, наливаемого в стакан. Прикасаться к грязному, опустившемуся мужчине Прошкину было гадко.
– Эй, мужик, – проговорил он.
На это обращение почему-то среагировала лишь женщина.
– Чего тебе надо, служивый? – спросила она и поскребла ногтями за распухшим ухом.
– Давно тут сидите?
– Третий месяц, – отвечала женщина.
– Где хозяин?
– Леонард, что ли?
– Он самый.
– Как" всегда, с утра на машине поехал, товар повез. Вечером вернется, – и женщина захихикала. Ей, от нечего делать следившей за домом Леонарда, было известно о его пристрастии к мужскому полу. – Ты что, в гости к нему наведался?
– Если предупредишь его, убью, – грозно проговорил Прошкин.
– На хрен он мне нужен! – отозвалась женщина. У любого другого мужика она попросила бы на пиво, но камуфляж давал Прошкину преимущества. К милиции и к военным бомжи не цеплялись.
Прошкин отвел Машку в сторону:
– Значит, так: ты мне ничего не говорила, ничего не знаешь, и мы с тобой сегодня не виделись.
– Конечно! – испуганно ответила девушка.
– Федьке скажи, что, если проболтается, голову отверну! – лицо Прошкина сделалось серым, как пересохшая земля, глаза горели недобрым огнем.
– Я не знаю, он это или не он, но я как лучше хотела, – предвидя недобрую развязку, зашептала Машка. Она всего лишь желала лишний раз услужить своему парню в надежде, что тот наконец на ней женится.
– Молодец! – подбодрил ее Прошкин. – Сразу видно, что я тебе небезразличен.
– Конечно!
Даже не поцеловав Машку на прощание, Прошкин побежал к части. Пробегая по городу, он лишь мельком взглянул на безумного Гришку, рядом с которым сидел Холмогоров. Гришка рисовал на асфальте огромные, явно не собачьи, глаза. Холмогоров тихо говорил, а Бондарев односложно отвечал ему.
Завидев Прошкина, Гриша указал на него рукой и тихо произнес:
– Мертвые не ходят.
А Машка отправилась к своей подруге Вальке в киоск, принадлежавший Леонарду, чтобы немного посплетничать.
Они сидели, скрытые от посторонних глаз пачками сигарет, бутылками шампуня, упаковками кофе, чая, сплошь занимавшими витрину коммерческого киоска. Обе девушки курили длинные темно-коричневые сигареты, ароматизированные до тошноты.
– Ты смотри, – сказала Валька, – с Прошкиным связалась.
– Парень он неплохой. Обо мне заботится, за братом следит.
– Если убьют твоего Прошкина, больше с тобой ни один парень встречаться не станет.
– Почему? – растерялась Маша.
– Примета плохая, – рассуждала Валька. – У моей двоюродной сестры из подмосковного Калининграда парень утонул. Уже второй год одна, мужики боятся к ней подходить, мол, кто с ней гулять станет, тоже утонет или умрет.
– Тут совсем другой случай, – Машка глубоко затянулась сигаретой, она не столысо спорила, сколько успокаивала саму себя, – его не из-за меня убьют.
– Ты что такое говоришь? – возмутилась Валька. – Его еще никто не застрелил.
– В городе говорят, что их всех застрелят.
– А ты, дура, веришь? – по глазам Вальки было видно, что верит и она.
– Что за женщина у твоего киоска ошивается, витрины рассматривает? – забеспокоилась Машка.
Валька тоже давно заприметила женщину в черном платке.
– Я ее немного знаю. Аллой, кажется, зовут.
Нашего учителя Ермакова дочка. Вышла замуж и уехала из города. Отец ее весной помер. Давно тут не появлялась. Дом, может, продавать приехала?
– Дайте мне, пожалуйста, наборы детских игрушек, – попросила женщина в черном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66