Пожилой небритый водитель «скорой помощи», привыкший за долгую работу ко всяким ужасам, неторопливо снял с головы кепку, сжал ее в кулаке и, склонив голову к плечу, принялся рассматривать упавшего из-под купола на кучу битого кирпича Андрея Холмогорова.
– Не повезло. И какого хрена было лезть туда?
Ехать из самой Москвы, чтобы в первый же день по-глупому сорваться и насмерть разбиться…
И тут водитель «скорой помощи» опустился на колени, прижал волосатое ухо к груди Андрея.
Несколько мгновений напряженно вслушивался, а затем прошептал:
– Э, да у него сердце бьется! Через раз, но бьется.
– Не может быть! – сказал врач, но принялся щупать пульс.
Затем была реанимация, две операции в муромской больнице и самая сложная уже в московской клинике, в Институте нейрохирургии.
Никто из медиков так и не мог ответить, каким чудом к Андрею Холмогорову вернулась жизнь.
Как говорится, он получил травму, несовместимую с жизнью.
Но уже через год он ходил без посторонней помощи, а еще через полгода уже никто не сказал бы, что еще совсем недавно медики приговаривали этого мужчину к пожизненному сидению в инвалидном кресле. За время болезни он отошел от друзей, от привычных дел и стал другим человеком. Получил духовное образование, но сан принимать не стал. Он спроектировал несколько новых храмов, сам принимал участие в их строительстве. Но все время чувствовал, что услышанное им в Муроме пока не сбылось, он не нашел свой путь.
И вот однажды, когда он приехал на место, где городские власти собирались возвести церковь, почувствовал: храм здесь стоять не может, хотя сто лет тому назад на этом месте стояла церковь.
Почему – объяснить не мог. Тогда он убеждал и местного архитектора, и епископа, и городские власти, что храм возводить нельзя, но его не послушали. Строительство началось, через год уже были возведены стены и колокольня.
О предупреждениях Холмогорова забыли, но во время первой весенней грозы средь бела дня храм, сложенный из кирпича, на глазах у изумленных горожан рассыпался, превратившись в огромную груду кирпича. Было создано несколько комиссий, в том числе и комиссия патриархии, но, как ни старались эксперты, привычного объяснения, которое бы устроило всех, так и не нашлось.
И тогда вспомнили о Холмогорове. В его личности соединялось многое – знание архитектуры, вера и то, что материалисты называют интуицией. Холмогорова без труда отыскали, его принял патриарх, и они несколько часов разговаривали с глазу на глаз. А через неделю Андрею Алексеевичу Холмогорову предложили стать советником, и он не отказался.
Вот уже несколько лет он колесил по России.
В его обязанности входило определять, подходит место для строительства храма или нет. Ведь не всякое место подходит для строительства храма. Место надо почувствовать, должен быть знак свыше, как в старину. И не каждому дано его понять.
Много званых, да мало избранных. Андрей Холмогоров был одним из немногих. Он безошибочно чувствовал, где именно должен стоять храм. Конечно же, он пользовался и архивными документами, и старыми планами, и данными геологоразведки, и данными аэрофотосъемки. Но главным для него был тот голос, услышанный в Муроме, когда он лежал с переломанным позвоночником на груде битого кирпича.
А с той фреской случилась удивительная история, удивительная для других, но не для Холмогорова. Друг-реставратор, проведав его в больнице, рассказал, что расчистил фреску полностью, открыв лик Богородицы. Работу окончил поздно вечером при свете переносной лампы и счастливый, обессиленный пошел спать. Утром же, когда он с фотоаппаратом зашел в залитый солнечным светом храм, то долго не мог поверить в то, что увидел. За ночь фреска полностью осыпалась, словно ее никогда и не было на стене древней церкви.
Уже придя в себя в палате реанимации, Андрей Холмогоров понял, что с этого момента его жизнь пойдет по совершенно иному пути. Что-то изменилось в его душе. Так восстает плотина, перекрывая собой бурный и сильный поток. И тогда река меняет направление.
Холмогоров смотрел на капельницу, на хромированный штатив, поддерживающий бутыль с кристально чистой жидкостью, которая медленно, капля за каплей втекала в его тело.
И каждая капля была чиста, как воспоминания детства, которые проходили перед ним, не стирая друг друга, не затушевывая, а лишь сменяя одно другое.
Однажды брат отца взял маленького Андрея с собой. Они отправились на Север. Несколько дней ребенок широко распахнутыми глазами смотрел в окно вагона. Подобных пейзажей до этого он никогда не видел, как не видел и белых ночей, завораживающих своей непонятной красотой.
День ли, ночь, вечер или утро – мальчик не понимал и спрашивал у дяди:
– Скоро мы приедем?
– – Скоро, – отвечал седобородый мужчина, разглаживая ладонью морщины на высоком челе.
– А почему здесь и ночью все видно?
– Так создал этот мир Бог.
– А к кому мы едем?
И дядя снова пересказывал племяннику историю жизни старца Иннокентия, который уже сорок лет живет один на острове в глухом лесу и к которому за советом едут люди со всех концов России.
– А ты откуда знаешь старца Иннокентия?
Ты с ним знаком?
– Да, я его видел, когда был таким, как ты.
– Он и тогда жил в лесу?
– Да.
– А почему его не съели дикие звери? Он что, их не боится?
– Он их любит.
– А меня он полюбит?
– Надеюсь.
После поезда они еще два дня ехали на машине сквозь темные и мрачные леса. Затем они долго шли пешком – почти целые сутки. Незнакомые люди перевезли их на лодке через реку.
Ночью они добрались до озера, огромного, как море, и дядя, показывая вдаль рукой, шепотом произнес:
– Видишь, вон тот остров?
На горизонте вода сливалась с небом. Далекодалеко темнела точка.
– А как мы туда попадем? – спросил мальчик, измученный долгой дорогой.
– Мы разожжем костер. Он нас увидит и сам приедет.
Мальчик спал у костра, когда в берег бесшумно уперся нос лодки. Андрей открыл глаза и увидел древнего старца с седой прозрачной бородой и огромными ярко-синими глазами. Старик смотрел на него и улыбался.
– Холмогоров-младший, – тихо сказал он, погладив ребенка по голове, – наша кровь.
Тогда Андрей еще ничего не понял, а старик с сияющей седой шевелюрой показался ему древним, как валуны на берегу озера и старые сосны вокруг.
На острове они пробыли сутки. Мальчик запомнил это время до мельчайших подробностей.
Они отпечатались в его детском сознании и сохранились навсегда, как засохшие цветы между страницами книги. Уже потом, и в минуты душевного смятения, и в минуты радости, Андрей возвращался к ним, и воспоминания казались бесконечными. На прощание, когда лодка уже заскользила по воде и расстояние между стариком и ребенком начало увеличиваться, Андрей услышал голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66