Затем ударил кулаком в железные ворота. Те отозвались приветственным гулом.
– Эй, а ну открывайте! – рявкнул он на всю улицу, словно за воротами укрылись его враги.
За воротами послышалось лишь тявканье рыжего коротконогого пса. Зазвенела цепь. Тявканье было дружеским, пес узнал пьяного хозяина.
Кузьмич пошарил в кармане пиджака, вытащил ключи на грязной веревке и открыл калитку.
– Вы где, сволочи? – повторил он. – Я спину гнул, ишачил как вол, деньги зарабатывал, а мне ни ответа ни привета?
Приветствовал Свинарева лишь пес. Подбежал к хозяину, снизу вверх заглянул в слезящиеся глаза и лизнул запыленный башмак.
– Рыжий… – пробормотал Кузьмич.
Опустился на корточки, погладил пса, порылся в кармане пиджака, извлек конфету, бережно ее развернул и на ладони подал псу. Тот нежно снял ее с хозяйской руки и, завиляв хвостом, попятился к будке.
– Где все, псина? Ты видел, куда они… – длинно выругавшись матом, Кузьмич осмотрел двор.
Дверь оказалась заперта. Кузьмич вонзил ключ в замок, со скрежетом провернул его и распахнул дверь так резко, что даже стекла на веранде задрожали. Хозяин ворвался в дом и обыскал комнаты.
– Ну… – опять прозвучала длинная тирада, сплошь состоящая из ненормативной лексики. – Вы у меня попляшете, я вам покажу кузькину мать, будете знать свое место!
Он выгреб из внутреннего застегнутого на пуговицу кармана деньги, спрятал их в выдвижной ящик стола и зарычал. Если кто-нибудь слышал, как рычит лев, обходя территорию и обнаружив следы врагов, то сможет представить себе это рычание.
Стакан водки Тимофей Кузьмич проглотил одним махом. Умом он понимал, что ничего страшного не случилось, время не слишком позднее, жена, скорее всего, сидит у соседки, а дочери, возможно, на дискотеке. О том, что все дискотеки сегодня в Ельске отменены, Кузьмич не знал. Работал он у бизнесмена от зари до заката, иногда прихватывая ночь. А друзья-собутыльники, с которыми он пропьянствовал сутки, добросовестно пропивая заработанные деньги, считали, что последние события в Ельске уже известны всему цивилизованному миру.
Заводил же себя Свинарев по привычке, выработанной многолетней семейной жизнью. Если муж приходит домой пьяный, жена, как водится, начинает скандалить. Тимофей же Кузьмич был человеком не только мастеровитым, но и достаточно смышленым. Чтобы жена не наехала первой, он всегда наносил учредительный удар, заставляя ее оправдываться: то борщ ему холодный, то капуста слишком кислая, то ложка не та, то стакан не вымыт, то водка тепла. Чем большей была его собственная провинность, тем в более страшных грехах он обвинял родных ему людей. И шло и ехало. Если же не к чему было придраться, то Тимофей Кузьмич выкладывал неубиенный козырь: «Небось, пока меня не было…»
Дальше Кузьмич уже полагался на фантазию и сходу импровизировал.
Доставалось и дочкам:
– Ах вы, шлюхи подзаборные, куда вырядились, куда накрасились? Почему юбки такие короткие? – на всех девках, кроме собственных дочерей, подобные наряды ему нравились.
– У соседки дура моя сидит, – сказал Кузьмич, глядя в мертвый экран телевизора.
Постояв перед зеркалом и вдоволь насмотревшись на свою небритую рожу, Свинарев сдвинул брови и шагнул в душную ночь, даже не подумав закрыть дверь дома. До соседки было недалеко.
Он прошел к ней через огороды. На веранде горел свет – маленькая, не забранная в абажур двадцатипятиваттная лампочка.
Чинно постучавшись, откашлявшись, Кузьмич вошел в дом. Соседка смотрела телевизор.
– Ты, Кузьмич? – не оборачиваясь, спросила она.
– А то кто же? Моя где?
Женщина запахнула полы халата, поправила кружева комбинации бледно-розового цвета и лишь потом поднялась навстречу гостю. То, что соседка не сразу ответила, где его жена, Кузьмичу не понравилось.
– Темнишь, Петровна?
По лицу незамужней соседки пробежала судорога, губы побледнели.
– Ты чего, Кузьмич, взъерепенился? У тебя семья хорошая, крепкая…
– Крепкая, – как эхо повторил Свинарев и сел на подлокотник старого потертого кресла.
В это время на экране телевизора шла постельная сцена. Кузьмич символически плюнул себе под ноги. Чистоту в доме он любил и уважал.
– Мерзость, – сказал он.
– Дело молодое, – развела руками соседка и предложила:
– Может, чайку попьешь?
– Моя дура где? – Кузьмич спросил это так, что в вопросе подразумевал определенный ответ.
– Ты не беспокойся.
– Я спокоен.
– Часов в восемь твои еще дома были. Ты же обещал лишь завтра вернуться.
– Жена всегда должна мужа ждать, – веско отрезал Кузьмин и нервно забарабанил заскорузлыми пальцами по колену.
– Выпил уже? – спросила соседка.
– На свои пил, – уточнил Кузьмин. Он не уважал тех, кто пьет на халяву. – Говори, где?
– Не знаю. Шел бы ты домой, Кузьмин.
– Врешь!
– Со своими бабами сам разбирайся, – обозлилась Петровна.
– Ах ты, падла, сама гуляешь и моих покрываешь?
– Кто твоих дочерей покрывает, сам разбирайся, а я – женщина свободная, незамужняя, что хочу, то и делаю. Чем пить, лучше бы за дочерьми приглядел, а то они связались с черными.
Кузьмич вскочил как ошпаренный. Переспрашивать, кого именно имеет в виду Петровна, смысла не имело. Негров в Ельске отродясь не водилось, а самыми черными из черных считались кавказцы. Их всего двое проживало на Садовой улице – в самом ее конце, поближе к рынку. Кузьмич уже не раз замечал, что кавказцы косятся на его дочерей и, как ему казалось, сладко облизываются.
– Уроды! – произнес он и так хлопнул дверью веранды, что двадцатипятиваттная лампочка погасла, на прощание вспыхнув ярко-синим светом. Веранда погрузилась во тьму, стекла продолжали дребезжать.
Соседка бросилась на крыльцо и крикнула вслед:
– Вернись, Кузьмич! Я со злости сказала!
– Пошла ты… – прозвучало в ответ из кромешной темноты огородов.
Свинарев шел, постепенно набирая скорость.
В свой дом он уже вбежал, грохоча башмаками.
Бросился в спальню, опустился на колени у кровати с огромными белыми подушками. Могло показаться, что мужчина молится, глядя на ковер с оленями. Кузьмич, тяжело дыша, запустил руки под кровать и выдвинул маленький деревянный чемодан с металлическими уголками.
Чемодан был Кузьмичу дорог, именно с ним сорок лет тому назад он вернулся в родной Ельск, отслужив на флоте три года. В чемодане хранились бескозырка, альбом с фотографиями, и то, к чему не имела права прикасаться супруга.
Кузьмич смахнул пыль с крышки чемодана, глубоко погрузился под кровать и, ерзая на животе, вытащил из-под стены завернутое в мешковину охотничье ружье, купленное еще за первые заработанные на шабашке деньги. К нему он не прикасался уже полгода. Погладил вишневый приклад, прижал его к небритой щеке. Переломил стволы, дунул в них, те отозвались гулом – словно ветер гулял в длинных коридорах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Эй, а ну открывайте! – рявкнул он на всю улицу, словно за воротами укрылись его враги.
За воротами послышалось лишь тявканье рыжего коротконогого пса. Зазвенела цепь. Тявканье было дружеским, пес узнал пьяного хозяина.
Кузьмич пошарил в кармане пиджака, вытащил ключи на грязной веревке и открыл калитку.
– Вы где, сволочи? – повторил он. – Я спину гнул, ишачил как вол, деньги зарабатывал, а мне ни ответа ни привета?
Приветствовал Свинарева лишь пес. Подбежал к хозяину, снизу вверх заглянул в слезящиеся глаза и лизнул запыленный башмак.
– Рыжий… – пробормотал Кузьмич.
Опустился на корточки, погладил пса, порылся в кармане пиджака, извлек конфету, бережно ее развернул и на ладони подал псу. Тот нежно снял ее с хозяйской руки и, завиляв хвостом, попятился к будке.
– Где все, псина? Ты видел, куда они… – длинно выругавшись матом, Кузьмич осмотрел двор.
Дверь оказалась заперта. Кузьмич вонзил ключ в замок, со скрежетом провернул его и распахнул дверь так резко, что даже стекла на веранде задрожали. Хозяин ворвался в дом и обыскал комнаты.
– Ну… – опять прозвучала длинная тирада, сплошь состоящая из ненормативной лексики. – Вы у меня попляшете, я вам покажу кузькину мать, будете знать свое место!
Он выгреб из внутреннего застегнутого на пуговицу кармана деньги, спрятал их в выдвижной ящик стола и зарычал. Если кто-нибудь слышал, как рычит лев, обходя территорию и обнаружив следы врагов, то сможет представить себе это рычание.
Стакан водки Тимофей Кузьмич проглотил одним махом. Умом он понимал, что ничего страшного не случилось, время не слишком позднее, жена, скорее всего, сидит у соседки, а дочери, возможно, на дискотеке. О том, что все дискотеки сегодня в Ельске отменены, Кузьмич не знал. Работал он у бизнесмена от зари до заката, иногда прихватывая ночь. А друзья-собутыльники, с которыми он пропьянствовал сутки, добросовестно пропивая заработанные деньги, считали, что последние события в Ельске уже известны всему цивилизованному миру.
Заводил же себя Свинарев по привычке, выработанной многолетней семейной жизнью. Если муж приходит домой пьяный, жена, как водится, начинает скандалить. Тимофей же Кузьмич был человеком не только мастеровитым, но и достаточно смышленым. Чтобы жена не наехала первой, он всегда наносил учредительный удар, заставляя ее оправдываться: то борщ ему холодный, то капуста слишком кислая, то ложка не та, то стакан не вымыт, то водка тепла. Чем большей была его собственная провинность, тем в более страшных грехах он обвинял родных ему людей. И шло и ехало. Если же не к чему было придраться, то Тимофей Кузьмич выкладывал неубиенный козырь: «Небось, пока меня не было…»
Дальше Кузьмич уже полагался на фантазию и сходу импровизировал.
Доставалось и дочкам:
– Ах вы, шлюхи подзаборные, куда вырядились, куда накрасились? Почему юбки такие короткие? – на всех девках, кроме собственных дочерей, подобные наряды ему нравились.
– У соседки дура моя сидит, – сказал Кузьмич, глядя в мертвый экран телевизора.
Постояв перед зеркалом и вдоволь насмотревшись на свою небритую рожу, Свинарев сдвинул брови и шагнул в душную ночь, даже не подумав закрыть дверь дома. До соседки было недалеко.
Он прошел к ней через огороды. На веранде горел свет – маленькая, не забранная в абажур двадцатипятиваттная лампочка.
Чинно постучавшись, откашлявшись, Кузьмич вошел в дом. Соседка смотрела телевизор.
– Ты, Кузьмич? – не оборачиваясь, спросила она.
– А то кто же? Моя где?
Женщина запахнула полы халата, поправила кружева комбинации бледно-розового цвета и лишь потом поднялась навстречу гостю. То, что соседка не сразу ответила, где его жена, Кузьмичу не понравилось.
– Темнишь, Петровна?
По лицу незамужней соседки пробежала судорога, губы побледнели.
– Ты чего, Кузьмич, взъерепенился? У тебя семья хорошая, крепкая…
– Крепкая, – как эхо повторил Свинарев и сел на подлокотник старого потертого кресла.
В это время на экране телевизора шла постельная сцена. Кузьмич символически плюнул себе под ноги. Чистоту в доме он любил и уважал.
– Мерзость, – сказал он.
– Дело молодое, – развела руками соседка и предложила:
– Может, чайку попьешь?
– Моя дура где? – Кузьмич спросил это так, что в вопросе подразумевал определенный ответ.
– Ты не беспокойся.
– Я спокоен.
– Часов в восемь твои еще дома были. Ты же обещал лишь завтра вернуться.
– Жена всегда должна мужа ждать, – веско отрезал Кузьмин и нервно забарабанил заскорузлыми пальцами по колену.
– Выпил уже? – спросила соседка.
– На свои пил, – уточнил Кузьмин. Он не уважал тех, кто пьет на халяву. – Говори, где?
– Не знаю. Шел бы ты домой, Кузьмин.
– Врешь!
– Со своими бабами сам разбирайся, – обозлилась Петровна.
– Ах ты, падла, сама гуляешь и моих покрываешь?
– Кто твоих дочерей покрывает, сам разбирайся, а я – женщина свободная, незамужняя, что хочу, то и делаю. Чем пить, лучше бы за дочерьми приглядел, а то они связались с черными.
Кузьмич вскочил как ошпаренный. Переспрашивать, кого именно имеет в виду Петровна, смысла не имело. Негров в Ельске отродясь не водилось, а самыми черными из черных считались кавказцы. Их всего двое проживало на Садовой улице – в самом ее конце, поближе к рынку. Кузьмич уже не раз замечал, что кавказцы косятся на его дочерей и, как ему казалось, сладко облизываются.
– Уроды! – произнес он и так хлопнул дверью веранды, что двадцатипятиваттная лампочка погасла, на прощание вспыхнув ярко-синим светом. Веранда погрузилась во тьму, стекла продолжали дребезжать.
Соседка бросилась на крыльцо и крикнула вслед:
– Вернись, Кузьмич! Я со злости сказала!
– Пошла ты… – прозвучало в ответ из кромешной темноты огородов.
Свинарев шел, постепенно набирая скорость.
В свой дом он уже вбежал, грохоча башмаками.
Бросился в спальню, опустился на колени у кровати с огромными белыми подушками. Могло показаться, что мужчина молится, глядя на ковер с оленями. Кузьмич, тяжело дыша, запустил руки под кровать и выдвинул маленький деревянный чемодан с металлическими уголками.
Чемодан был Кузьмичу дорог, именно с ним сорок лет тому назад он вернулся в родной Ельск, отслужив на флоте три года. В чемодане хранились бескозырка, альбом с фотографиями, и то, к чему не имела права прикасаться супруга.
Кузьмич смахнул пыль с крышки чемодана, глубоко погрузился под кровать и, ерзая на животе, вытащил из-под стены завернутое в мешковину охотничье ружье, купленное еще за первые заработанные на шабашке деньги. К нему он не прикасался уже полгода. Погладил вишневый приклад, прижал его к небритой щеке. Переломил стволы, дунул в них, те отозвались гулом – словно ветер гулял в длинных коридорах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66