Ну, и как же одолеть рака, забравшегося в живот? Дело ясное — сделать так, чтобы извлечь его наружу.
— Жильбер, — сказал я. — Подойди-ка сюда с мечом.
— Нет! — взвизгнула ведьма.
— Да не бойся, — успокоил я бабку. — Никаких таких милосердных убийств. Я не собираюсь прервать твою предсмертную агонию и отправить тебя на вечные мучения.
Жильбер подошел, обнажив меч. Вид у него был хмурый.
— Что будет, чародей?
— Рак, — ответил я ему. — Появится здоровенный рак или нечто смахивающее на него. Если появится — прикончи его. Фриссон?
— Да, господин Савл? — дрожащим голосом отозвался поэт.
— Послушай, не мог бы ты изобразить стишок или песенку про то, как кто-то приканчивает рака или краба? Будь так добр.
Я вдохнул поглубже, постарался взять себя в руки — а надо сказать, у меня у самого уже ныло под ложечкой. Несколько мгновений, и Фриссон вручил мне кусок пергамента. Я прочитал нараспев:
Что пристал ты к человеку?
Что расставил клешни, враг?
Убирайся быстро в реку,
Уходи из бабки, рак.
Ничего не произошло. Физиономия у Фриссона вытянулась, как резиновая.
— Я потерпел неудачу?
— Нет, дело не в тебе. — Опять эти законы! — Она сейчас во власти Зла. Наши же заклинания основаны на добре и потому не могут ее затронуть.
Не могут — кроме тех, в которых содержится призыв к покаянию, — в этом я убедился на примере Яги.
Может, снова попробовать то же самое?
— Женщина! Я не могу излечить тебя, если ты не покаешься! Ты должна открыть свою душу для Божией милости, иначе добро не коснется тебя.
На миг старуха замерла, вытянулась в струнку. А потом ее снова скрутила боль. Она застонала, закричала:
— Каюсь! Ой-ей-ей! Пусть я даже сдохну в агонии! Отрекаюсь от Сатаны, от его лжи!
Она крикнула — повелитель всех болей сотряс ее тело — ну, точно, это ей был прощальный подарочек от босса. Но и выдержка была у бабки нешуточная. Как только спазм отступил, она продолжила покаяние:
— Пусть Господь простит мои прегрешения! Отрекаюсь от моего союза с дьяволом!
И опять она закричала... А я тут же принялся читать стихи — те же самые...
Покусал за руку греку?
Ну, и сколько ж можно так?
Что пристал ты к человеку,
Что расставил клешни, враг?
Убирайся быстро в реку,
Уходи из бабки, рак!
Ведьма вскрикнула в последний раз и замолчала. Она тяжело, с присвистом дышала. Казалось, даже воздух в кругу, замкнутом Жильбером, Уныликом, мной и старой ведьмой, стал гуще, потемнел... еще сильнее потемнел...
И вдруг в одно мгновение перед нами возник во всех мельчайших подробностях... рак, фута в три длиной, с клешнями в целый ярд. И рак этот пополз ко мне, целясь клешнями в мое горло.
Я взвизгнул и отпрыгнул назад, а Жильбер возопил:
— Именем святого Монкера! — и, размахнувшись мечом, бросился на рака.
Ему удалось первым же ударом пронзить чудище насквозь, пригвоздить его к полянке. На счастье, Жильберу хватило ума отскочить назад. Раздался свист, от которого могли лопнуть барабанные перепонки. Я закрыл уши руками и повалился на бок. Жильбер закачался и заткнул уши пальцами, а рак щелкал клешнями и вертелся на месте. В конце концов он выдернул из земли лезвие меча и пошел прямиком на сквайра.
Но тут с ревом, от которого закачались деревья, в игру вступил Унылик.
Он приземлился на рака обеими ступнями, и панцирь чудища треснул. Клешни бешено защелкали, пытаясь ухватить Унылика за ноги. Тролль наклонился, ухватил рака за клешни и выдернул их. Чудище взвыло — или свистнуло, это я услыхал даже через прижатые к ушам ладони, — и обмякло.
На полянке сразу стало тихо-тихо.
Я оглянулся и увидел Фриссона. Он стоял, прижавшись спиной к стволу дерева, и губы его беззвучно шевелились.
У меня кружилась голова. Я сел, отнял руки от ушей, но далеко не убрал — на всякий случай.
Однако услышал я всего-навсего победный вопль Унылика. Тролль подпрыгивал и топтал панцирь рака. Вот он разорвал надвое одну из клешней и отправил в пасть...
— Унылик, нет! — закричал я.
Клыки его щелкнули, но он не откусил ни кусочка — будто сработал невидимый предохранитель. Тролль обиженно уставился на меня, держа перед собой клешню.
— Голодный!
— Ты, безусловно, заслуживаешь обеда из десяти блюд, — подхватил я, шагнув к троллю. — Я тебе это обещаю, как только мы поможем этой бедной старой даме! Но это мясо есть нельзя, Унылик! Тебе от него станет плохо! В раках водятся паразиты! Ужасные паразиты! И вдобавок эта тварь может срастись в тебе из кусочков и примется продираться наружу!
Унылик глянул на клешню так, словно впервые ее увидел.
— Славно сказано, — заговорила Анжелика. — Это чудовище, оказавшись вне чужого тела, быстро ослабло. Но не наберется ли оно сил, очутившись внутри?
Унылик издал вопль ужаса и отшвырнул клешню. Та начала таять на лету... и вскоре растаяла совсем. Растаял и панцирь, на котором стоял тролль, и все маленькие ножки рака, и вторая клешня. Унылик обескураженно уставился себе под ноги и ухнул. То место, где у него могла бы располагаться нижняя губа, имейся она у тролля, задрожало.
— Не переживай, — вздохнул я. — Раком все равно не наешься. Не успеешь оглянуться — а его уже и нет. А через час опять жрать охота. Не горюй, детинушка, через пару минут мы тебе изобразим целого быка.
— Ведьма, — тихо напомнил мне Жильбер. Сказано это было таким тоном, будто юноша опасался, что, избавившись от боли, ведьма примется за старое.
— Прошло! — воскликнула старуха. Она села и, вылупив глаза, уставилась на собственный живот. Нажала в одном месте, в другом... — Прошло! Я здорова! Не болит!
— Я бы на твоем месте не радовался так уж сильно, — приструнил я ее. — Мы, конечно, на время утихомирили боль, но это не значит, что она не вернется.
— О нет, не вернется, я видела, как мою боль разорвал на кусочки твой могучий тролль! Диво, настоящее диво! И кто бы мог подумать, что у меня внутри поселился рак? И что его можно выманить наружу и уничтожить сильным клинком?
— Он просто исчез, — напомнил я старухе. — Он может появиться снова. Он или такой же, как он.
— А если он не вернется, то меня поразит другая болезнь, и очень быстро. — Старуха смотрела на меня глазами, полными слез. — Увы мне! И как только ты, добрый странник, согласился помочь той, которая была столь жестока с людьми, отняв у стольких жизнь?
— Не могу не откликнуться, когда зовут на помощь, — буркнул я, испытывая прилив глубочайшего отвращения к самому себе. — Знаю, из-за этого меня считают тронутым, но...
— Значит, «тронутый» — это кто-то очень, очень замечательный! О, я буду восхвалять тебя всегда и везде!
— Не уместнее ли тебе восхвалять Господа? — вмешался Жильбер.
— О, воистину! — спохватилась старуха, пала на колени и воздела руки к небу. — Каюсь во всех моих прегрешениях!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131