Ветка отодвинулась, и мы оказались в спальне.
На самом-то деле в беседке, кроме этой спальни, других комнат и не было. Пол единственной комнаты усеивали горы подушек. Да, там имелся столик — низенький, чтобы удобно было лечь рядом и облокотиться на римский манер. Кроме столика, я заметил еще два предмета с горизонтальной поверхностью. Первый представлял собой скорее всего туалетный столик, а второй — шкафчик для вина. У дальней стены довольно большое пространство было отгорожено висячим ковром — вероятно, там располагалась гардеробная. Правда, хозяйка жилища не очень-то любила одеваться, так же как и те, кто был выткан на ковре.
Но большую часть спальни занимала огромная кровать с толстенным матрасом — такой мягкой и уютной кровати я в жизни не видел. Если на то пошло, казалось, что вся комната звала в эту самую кровать. Просто не верилось, что какой-либо мужчина может отказаться от всего этого.
Тем более странно было видеть около одного из «окон» письменный стол и табуретку, а на столе — свиток пергамента, залитый лучами солнца, а за столом — монаха в коричневом балахоне, увлеченно что-то пишущего гусиным пером.
Глава 26
Я смотрел на него.
Наверное, он почувствовал мой взгляд — а может быть, услышал, как мы вошли, а какой же мужчина мог удержаться от взгляда на Тимею? Но увидел-то монах не нимфу, а меня, Фриссона — исхудавшего, со впалыми щеками, увидел изможденного Жильбера. Монах изумленно уставился на нас. Лицо у него было округлое, черты приятные, однако тут и там залегли морщины страданий. В волосах, обрамлявших выстриженную тонзуру, серебрилась седина. Но вот он радостно улыбнулся.
— Ну и компания! — воскликнул монах. — Вот это радость так радость!
— Вот уж радость нашел! — фыркнула Тимея. — Неужели ты можешь так просто отвлечься от меня, буквоед!
— Нет, — ответил монах и устремил на нимфу влюбленный взгляд. — Когда ты со мной, я не в силах надолго отвлечься на что бы то ни было, красавица. И тогда мне не нужна никакая компания. Однако новизна — это всегда приятно, а новое общество даже полезно. Оно вдохновляет.
Тимея от удовольствия покраснела и потупилась. Я вынужден был отдать должное галантности и дипломатичности монаха. Как он тонко ввернул про «вдохновение». Теперь и нимфа не откажется поддержать беседу. Бедняжка, она не понимала, что монах имел в виду исключительно творческое вдохновение!
— Садитесь! Садитесь! — пригласил нас монах и указал на низенький столик. — Можно им сесть, правда ведь, моя госпожа?
— Пусть садятся, — неохотно буркнула нимфа. — Только пусть долго не рассиживаются. Есть дела, которые мне надо обсудить с тобой с глазу на глаз.
Ну, это дело ясное. Уверен, эту тему она могла мусолить до бесконечности — о том, как бы им остаться наедине. Ну, так, чтобы совсем-совсем наедине.
— Конечно-конечно, — не стал спорить монах, встал из-за стола и присоединился к нам, а мы тем временем расселись по-турецки.
Унылик смущенно топтался в дверях.
Я бросил взгляд в сторону письменного стола. Последние научные изыскания — вот замечательная тема для беседы, пусть даже вам ответят так, что вы ни черта не поймете.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Всего лишь переписываю требник, — ответил монах и, видимо, прочитав столь ярко выраженное разочарование на моей физиономии, тут же пустился в объяснения: — Это книга, в которой содержится мое послушание — все молитвы, которые я должен читать каждый день и обдумывать.
— Понятно, — кивнул я, — и сколько же времени это у вас отнимает? Сколько часов в день, я хотел спросить?
Монах пожал плечами.
— Не более часа.
Час? Целый час молитв каждый день? Я подавил дрожь и придумал новый вопрос:
— А зачем вы молитвы переписываете?
— О, это я делаю для того, чтобы не забыть их, — на тот случай, если добрая Тимея продержит меня здесь слишком долго.
— Продержу, — буркнула нимфа и скорчила гримаску. — Ты только и делаешь, что сидишь, уткнувшись носом в эту противную пыльную книжку.
— Увы! — кивнул монах и посмотрел в глаза нимфы. И вдруг я все понял. Это послушание было единственным, что не давало монаху поддаться чарам нимфы. Читал он, вероятно, куда дольше, чем час в день.
— Выпей, гость мой, — промурлыкала Тимея и поставила на стол сосуд с янтарной жидкостью.
В глубине сосуда сверкало золото, поверхность искрилась солнечными зайчиками. Если это и не было приворотное зелье, то по виду — оно самое.
— Как любезно с твоей стороны, — сказал монах. — Нальешь, красавица?
Тимея взяла сосуд и наклонилась над столиком. В это мгновение на нее посмотрел Жильбер и отвернулся. Фриссон же готов был отдать концы от страсти.
— Этим придется пить из одной чаши, добрый человек, а мы с тобой разделим другую. У меня всего две чаши.
— Ничего, мы обойдемся, — заверил я хозяйку и поднес чашу к губам.
Желудок мой, получив удар, подпрыгнул. А голова как будто вмиг лишилась затылка. Кокосовое молоко? Это точно! Ферментированное кокосовое молоко, крепостью в сто градусов, не меньше. Что-то вроде натурального «пинья колада», и вдобавок у напитка был цитрусовый привкус.
Фриссон потянулся за чашей, но тут до меня дошло, до чего мог довести любой напиток в доме Тимеи, и я прикрыл чашу ладонью.
— Не надо, парень, — сказал я, — тебе уже и без того худо.
И заработал злобный взгляд нимфы.
Монах не обратил на это никакого внимания.
— Что привело вас на этот остров? — поинтересовался он.
— Неверный ветер, — ответил я. — Но я изменил его направление.
Я-то ожидал, что монах удивится, станет подозрительно смотреть на меня, а он только кивнул, будто все понял.
— Стало быть, ты чародей, — сказал он. По спине у меня пробежали мурашки. Этот парень был слишком догадлив.
— Да нет, не совсем так. На самом-то деле я даже не верю в волшебство. Просто притворяюсь, когда приходится, когда не оказывается другого выхода, — бывает, и прочту стишок-другой.
Монах удивленно улыбнулся. Я ощутил легкое раздражение, но вынужден был признаться: проистекало оно большей частью из стыда. Мне и самому показалось, что мое заявление прозвучало глуповато.
— Можно примириться с самим собой, — проговорил монах. — Но найти примирение сразу и с Богом, и с Сатаной невозможно.
— Погоди! — воскликнул я. — Сейчас ты начнешь утверждать, что середины не существует? Что всякий либо на сто процентов хороший, либо на сто процентов плохой? Спасибо, братец, не надо!
Взгляд монаха застыл. Он смотрел мне прямо в глаза, а у меня было такое чувство, словно он пытается заглянуть мне в мозг.
— Почему ты думаешь, — проговорил монах, — что я не принес последнюю клятву?
Настал мой черед гадать. Я смотрел на монаха и поспешно соображал, вспоминая все, что знал по средневековой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
На самом-то деле в беседке, кроме этой спальни, других комнат и не было. Пол единственной комнаты усеивали горы подушек. Да, там имелся столик — низенький, чтобы удобно было лечь рядом и облокотиться на римский манер. Кроме столика, я заметил еще два предмета с горизонтальной поверхностью. Первый представлял собой скорее всего туалетный столик, а второй — шкафчик для вина. У дальней стены довольно большое пространство было отгорожено висячим ковром — вероятно, там располагалась гардеробная. Правда, хозяйка жилища не очень-то любила одеваться, так же как и те, кто был выткан на ковре.
Но большую часть спальни занимала огромная кровать с толстенным матрасом — такой мягкой и уютной кровати я в жизни не видел. Если на то пошло, казалось, что вся комната звала в эту самую кровать. Просто не верилось, что какой-либо мужчина может отказаться от всего этого.
Тем более странно было видеть около одного из «окон» письменный стол и табуретку, а на столе — свиток пергамента, залитый лучами солнца, а за столом — монаха в коричневом балахоне, увлеченно что-то пишущего гусиным пером.
Глава 26
Я смотрел на него.
Наверное, он почувствовал мой взгляд — а может быть, услышал, как мы вошли, а какой же мужчина мог удержаться от взгляда на Тимею? Но увидел-то монах не нимфу, а меня, Фриссона — исхудавшего, со впалыми щеками, увидел изможденного Жильбера. Монах изумленно уставился на нас. Лицо у него было округлое, черты приятные, однако тут и там залегли морщины страданий. В волосах, обрамлявших выстриженную тонзуру, серебрилась седина. Но вот он радостно улыбнулся.
— Ну и компания! — воскликнул монах. — Вот это радость так радость!
— Вот уж радость нашел! — фыркнула Тимея. — Неужели ты можешь так просто отвлечься от меня, буквоед!
— Нет, — ответил монах и устремил на нимфу влюбленный взгляд. — Когда ты со мной, я не в силах надолго отвлечься на что бы то ни было, красавица. И тогда мне не нужна никакая компания. Однако новизна — это всегда приятно, а новое общество даже полезно. Оно вдохновляет.
Тимея от удовольствия покраснела и потупилась. Я вынужден был отдать должное галантности и дипломатичности монаха. Как он тонко ввернул про «вдохновение». Теперь и нимфа не откажется поддержать беседу. Бедняжка, она не понимала, что монах имел в виду исключительно творческое вдохновение!
— Садитесь! Садитесь! — пригласил нас монах и указал на низенький столик. — Можно им сесть, правда ведь, моя госпожа?
— Пусть садятся, — неохотно буркнула нимфа. — Только пусть долго не рассиживаются. Есть дела, которые мне надо обсудить с тобой с глазу на глаз.
Ну, это дело ясное. Уверен, эту тему она могла мусолить до бесконечности — о том, как бы им остаться наедине. Ну, так, чтобы совсем-совсем наедине.
— Конечно-конечно, — не стал спорить монах, встал из-за стола и присоединился к нам, а мы тем временем расселись по-турецки.
Унылик смущенно топтался в дверях.
Я бросил взгляд в сторону письменного стола. Последние научные изыскания — вот замечательная тема для беседы, пусть даже вам ответят так, что вы ни черта не поймете.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Всего лишь переписываю требник, — ответил монах и, видимо, прочитав столь ярко выраженное разочарование на моей физиономии, тут же пустился в объяснения: — Это книга, в которой содержится мое послушание — все молитвы, которые я должен читать каждый день и обдумывать.
— Понятно, — кивнул я, — и сколько же времени это у вас отнимает? Сколько часов в день, я хотел спросить?
Монах пожал плечами.
— Не более часа.
Час? Целый час молитв каждый день? Я подавил дрожь и придумал новый вопрос:
— А зачем вы молитвы переписываете?
— О, это я делаю для того, чтобы не забыть их, — на тот случай, если добрая Тимея продержит меня здесь слишком долго.
— Продержу, — буркнула нимфа и скорчила гримаску. — Ты только и делаешь, что сидишь, уткнувшись носом в эту противную пыльную книжку.
— Увы! — кивнул монах и посмотрел в глаза нимфы. И вдруг я все понял. Это послушание было единственным, что не давало монаху поддаться чарам нимфы. Читал он, вероятно, куда дольше, чем час в день.
— Выпей, гость мой, — промурлыкала Тимея и поставила на стол сосуд с янтарной жидкостью.
В глубине сосуда сверкало золото, поверхность искрилась солнечными зайчиками. Если это и не было приворотное зелье, то по виду — оно самое.
— Как любезно с твоей стороны, — сказал монах. — Нальешь, красавица?
Тимея взяла сосуд и наклонилась над столиком. В это мгновение на нее посмотрел Жильбер и отвернулся. Фриссон же готов был отдать концы от страсти.
— Этим придется пить из одной чаши, добрый человек, а мы с тобой разделим другую. У меня всего две чаши.
— Ничего, мы обойдемся, — заверил я хозяйку и поднес чашу к губам.
Желудок мой, получив удар, подпрыгнул. А голова как будто вмиг лишилась затылка. Кокосовое молоко? Это точно! Ферментированное кокосовое молоко, крепостью в сто градусов, не меньше. Что-то вроде натурального «пинья колада», и вдобавок у напитка был цитрусовый привкус.
Фриссон потянулся за чашей, но тут до меня дошло, до чего мог довести любой напиток в доме Тимеи, и я прикрыл чашу ладонью.
— Не надо, парень, — сказал я, — тебе уже и без того худо.
И заработал злобный взгляд нимфы.
Монах не обратил на это никакого внимания.
— Что привело вас на этот остров? — поинтересовался он.
— Неверный ветер, — ответил я. — Но я изменил его направление.
Я-то ожидал, что монах удивится, станет подозрительно смотреть на меня, а он только кивнул, будто все понял.
— Стало быть, ты чародей, — сказал он. По спине у меня пробежали мурашки. Этот парень был слишком догадлив.
— Да нет, не совсем так. На самом-то деле я даже не верю в волшебство. Просто притворяюсь, когда приходится, когда не оказывается другого выхода, — бывает, и прочту стишок-другой.
Монах удивленно улыбнулся. Я ощутил легкое раздражение, но вынужден был признаться: проистекало оно большей частью из стыда. Мне и самому показалось, что мое заявление прозвучало глуповато.
— Можно примириться с самим собой, — проговорил монах. — Но найти примирение сразу и с Богом, и с Сатаной невозможно.
— Погоди! — воскликнул я. — Сейчас ты начнешь утверждать, что середины не существует? Что всякий либо на сто процентов хороший, либо на сто процентов плохой? Спасибо, братец, не надо!
Взгляд монаха застыл. Он смотрел мне прямо в глаза, а у меня было такое чувство, словно он пытается заглянуть мне в мозг.
— Почему ты думаешь, — проговорил монах, — что я не принес последнюю клятву?
Настал мой черед гадать. Я смотрел на монаха и поспешно соображал, вспоминая все, что знал по средневековой истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131