А Крчму моя примирительная ирония, кажется, возмутила больше, чем отстаивание права на эксперимент, он весь встопорщился, опять готов нападать...
— А что... что, если тебе попытаться объединить твои представления с темой пана профессора, — бросилась разнимать их Руженка, маленький самоотверженный скаут и неумелый гаситель пожаров. — Герой ищет выход из глубокого кризиса бегством в пограничные области, в полной смене жизненного уклада, но оказывается, что включиться в неупорядоченное и неоднородное общество новых поселенцев— выше его сил, и чувство одиночества у него еще пуще усугубляется...
Ну хватит, я не литературный младенец! Даже если сейчас мне следовало бы усмирить себя: я обидел Ружен-ку, и недостойно — тихо — ненавидеть ее за это...
— Тут, конечно, есть и альтернатива: атмосфера строительства новой жизни, так сказать, вызволяет его из кризисного состояния...
— Пресвятая богородица! — воскликнул Камилл умоляющим тоном; знала бы эта женщина, как она последней фразой сработала против себя!
Крчма это тоже заметил, сразу успокоился и решил сменить пластинку.
— Буду рад, если дома ты все обмозгуешь... А ты, — он подошел к Руженке, обнял ее за плечи, — покажи-ка нам свое новое место работы!
Довольно робко она рассказала ему, как обстоят дела.
— Значит, пока ты с нами вернешься в Прагу. Чего тебе тут бездельничать четыре дня?
Что это Роберт Давид со мной делает?.. Камилл с трудом подавил неудовольствие. Знать бы, во что эта прогулка выльется, отказался бы. Но перспектива еще одной долгой поездки в машине со мной, пусть даже с Крчмой на заднем сиденье, видимо, слишком заманчива для Руженки, чтобы она колебалась, наверняка почувствовала, что Роберту Давиду по душе сближение между нами двумя.
— Если Камилл меня возьмет...
Мысленно он сжал кулаки, а вслух сказал — без улыбки и без восторга:
— Разумеется.
Если иначе нельзя — получай, что хотела!
— Вы не возражаете, если на обратном пути мы сделаем небольшой крюк? — спросил Камилл, укладывая на следующий день в багажник чемодан Крчмы туда, где прежде лежали вещи Ружены (она их оставила в снятой для нее комнате).
— Наоборот, — воодушевилась Руженка, — по крайней мере увидим новые места...
В Пльзени Камилл остановился перед кафе и завел туда своих спутников. Еще по дороге он извинился перед ними, что тут у него есть дело.
— Постараюсь вернуться часа через два.
— Пан профессор, наверное, будет рад отдохнуть, а я пойду с тобой, Камилл. Я еще не была в Пльзени, хоть город мне покажешь.
К своему удивлению, Камилл заметил на желтоватом лице Крчмы сострадание к Руженке: наверное, до него все-таки донеслись слухи о моих отношениях с Миной,
— Не выйдет, Руженка.
— Почему?
Его терпение кончилось.
— Потому что у меня тут свидание, — сказал он жестко и без околичностей — С одной женщиной! — повысил он голос, когда ему показалось, что Руженка все еще не понимает. — С женщиной, с которой я встречаюсь.
Он посмотрел на часы, повернулся и ушел.
Сегодня до того исключительный день, подумала Мишь, что я даже не в состоянии оценить такого чуда: Мариан рядом со мной — и мы в крживоклатском лесу! Наши странные отношения складываются из редких коротких встреч и очень долгих глухих интервалов между ними, когда можно только утешать себя — и ждать. Но, как сказал однажды Роберт Давид, что такое жизнь, если не ожидание? Наверное, нужно уметь ждать, заполняя это время надеждой, а то и мечтами, тогда разочарование от того, что они не исполнились, длится короче, чем долгие периоды надежды, а ведь ею-то и жив человек! Впрочем, ставить знак равенства между нами не совсем верно: правда, оба мы изучаем медицину, но, в то время как я только стараюсь понять материал и, обдирая уши, пробираюсь сквозь сито экзаменов, для Мариана они — лишь неизбежная формальность: он всегда впереди и выше всех. Осознает ли он вообще, что идет но лесу — и со мной?
Лх, тот вечер, когда Мариан появился так неожиданно... Не такой, как всегда, какой-то более человечный, словно в его интеллектуальной броне образовалась брешь. Судьба в тот раз к нам благоволила: моя сожительница уехала повидать родителей. И Мариан, человек, обычно неохотно рискующий своей репутацией, пробыл у меня до самого утра; и только перед уходом рассказал, что пришел вчера ко мне прямо с похорон отчима.
Листва в этом году желтеет раньше обычного, заметил ли это Мариан? Мишь начала рвать кроваво-красные, желтые и двухцветные листья, складывать их в красивый букет — пусть у Мариана в его холостяцкой комнате будет хоть такая вот частичка природы в вазе.
— Оставь это на обратный путь, не таскать же букет целый день...
Расположились на мху перекусить; уплывали с облаками в высоком синем небе... Мишь достала бутерброды с колбасой, не сказав Мариану, что для сегодняшней прогулки потратила последние талоны на мясо.
— Ты не голоден?
— Нет.
Он лежал навзничь, подложив руки под голову, с закрытыми глазами, Мишь пощекотала его травинкой под носом.
— Что-то не очень ты разговорчив!
— Наверное, это профессиональное. Мерварт утверждает, что немногословность и простота — главные свойства науки.
— Ох уж этот Мерварт! Ты его и в лес за собой тянешь?
— Он незаменим. Никто другой не смог бы создать атмосферу, — как он называет, esprit de corps1, чувство взаимной солидарности, нечто вроде страстной преданности институту.
Как бы мне сделать так, чтобы и между нами двумя возник этот самый esprit de corps.
— Смотри! — показал он, подняв руку: на фоне изменчивых облаков кружил хищник. Большими кругами парил на теплых воздушных струях под облаками, бесконечно долго не взмахивая крыльями.
— До чего это, должно быть, чудесно — вот так, в тишине и покое, обозревать мир под собой. Если это орел, то он будет вот так кружить еще лет восемьдесят.
— Если, конечно, у него нет рака. У птиц его тоже обнаружили.
Мишь вздохнула. Нет, мой избранник — не поэт, а человек со всеми задатками будущего ученого, а такие люди должны обеими ногами стоять на земле, если хотят чего-то достичь. Вот только вопрос — избранник ли он мой?
Вдруг Мариан приподнялся на локте.
— Послушай, Мишь, когда я утром заходил в институт, включил я сушку в лаборатории или кет?..
— Откуда мне знать, Мариан, ведь мы встретились у автобуса!
— Никак не могу вспомнить!
— А что случится, если ты ее не включил?
— Многое! Рано утром я удалил селезенку у мыши. После этого ткани надо дать высохнуть, чтобы можно было продолжить эксперимент. В понедельник утром я должен сообщить результаты. Перница и Крижан — мои коллеги по теме — на меня полагаются... — Он заметил, что Мишь несколько удивила такая самонадеянная формулировка. — Ну, те двое, у которых я работаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— А что... что, если тебе попытаться объединить твои представления с темой пана профессора, — бросилась разнимать их Руженка, маленький самоотверженный скаут и неумелый гаситель пожаров. — Герой ищет выход из глубокого кризиса бегством в пограничные области, в полной смене жизненного уклада, но оказывается, что включиться в неупорядоченное и неоднородное общество новых поселенцев— выше его сил, и чувство одиночества у него еще пуще усугубляется...
Ну хватит, я не литературный младенец! Даже если сейчас мне следовало бы усмирить себя: я обидел Ружен-ку, и недостойно — тихо — ненавидеть ее за это...
— Тут, конечно, есть и альтернатива: атмосфера строительства новой жизни, так сказать, вызволяет его из кризисного состояния...
— Пресвятая богородица! — воскликнул Камилл умоляющим тоном; знала бы эта женщина, как она последней фразой сработала против себя!
Крчма это тоже заметил, сразу успокоился и решил сменить пластинку.
— Буду рад, если дома ты все обмозгуешь... А ты, — он подошел к Руженке, обнял ее за плечи, — покажи-ка нам свое новое место работы!
Довольно робко она рассказала ему, как обстоят дела.
— Значит, пока ты с нами вернешься в Прагу. Чего тебе тут бездельничать четыре дня?
Что это Роберт Давид со мной делает?.. Камилл с трудом подавил неудовольствие. Знать бы, во что эта прогулка выльется, отказался бы. Но перспектива еще одной долгой поездки в машине со мной, пусть даже с Крчмой на заднем сиденье, видимо, слишком заманчива для Руженки, чтобы она колебалась, наверняка почувствовала, что Роберту Давиду по душе сближение между нами двумя.
— Если Камилл меня возьмет...
Мысленно он сжал кулаки, а вслух сказал — без улыбки и без восторга:
— Разумеется.
Если иначе нельзя — получай, что хотела!
— Вы не возражаете, если на обратном пути мы сделаем небольшой крюк? — спросил Камилл, укладывая на следующий день в багажник чемодан Крчмы туда, где прежде лежали вещи Ружены (она их оставила в снятой для нее комнате).
— Наоборот, — воодушевилась Руженка, — по крайней мере увидим новые места...
В Пльзени Камилл остановился перед кафе и завел туда своих спутников. Еще по дороге он извинился перед ними, что тут у него есть дело.
— Постараюсь вернуться часа через два.
— Пан профессор, наверное, будет рад отдохнуть, а я пойду с тобой, Камилл. Я еще не была в Пльзени, хоть город мне покажешь.
К своему удивлению, Камилл заметил на желтоватом лице Крчмы сострадание к Руженке: наверное, до него все-таки донеслись слухи о моих отношениях с Миной,
— Не выйдет, Руженка.
— Почему?
Его терпение кончилось.
— Потому что у меня тут свидание, — сказал он жестко и без околичностей — С одной женщиной! — повысил он голос, когда ему показалось, что Руженка все еще не понимает. — С женщиной, с которой я встречаюсь.
Он посмотрел на часы, повернулся и ушел.
Сегодня до того исключительный день, подумала Мишь, что я даже не в состоянии оценить такого чуда: Мариан рядом со мной — и мы в крживоклатском лесу! Наши странные отношения складываются из редких коротких встреч и очень долгих глухих интервалов между ними, когда можно только утешать себя — и ждать. Но, как сказал однажды Роберт Давид, что такое жизнь, если не ожидание? Наверное, нужно уметь ждать, заполняя это время надеждой, а то и мечтами, тогда разочарование от того, что они не исполнились, длится короче, чем долгие периоды надежды, а ведь ею-то и жив человек! Впрочем, ставить знак равенства между нами не совсем верно: правда, оба мы изучаем медицину, но, в то время как я только стараюсь понять материал и, обдирая уши, пробираюсь сквозь сито экзаменов, для Мариана они — лишь неизбежная формальность: он всегда впереди и выше всех. Осознает ли он вообще, что идет но лесу — и со мной?
Лх, тот вечер, когда Мариан появился так неожиданно... Не такой, как всегда, какой-то более человечный, словно в его интеллектуальной броне образовалась брешь. Судьба в тот раз к нам благоволила: моя сожительница уехала повидать родителей. И Мариан, человек, обычно неохотно рискующий своей репутацией, пробыл у меня до самого утра; и только перед уходом рассказал, что пришел вчера ко мне прямо с похорон отчима.
Листва в этом году желтеет раньше обычного, заметил ли это Мариан? Мишь начала рвать кроваво-красные, желтые и двухцветные листья, складывать их в красивый букет — пусть у Мариана в его холостяцкой комнате будет хоть такая вот частичка природы в вазе.
— Оставь это на обратный путь, не таскать же букет целый день...
Расположились на мху перекусить; уплывали с облаками в высоком синем небе... Мишь достала бутерброды с колбасой, не сказав Мариану, что для сегодняшней прогулки потратила последние талоны на мясо.
— Ты не голоден?
— Нет.
Он лежал навзничь, подложив руки под голову, с закрытыми глазами, Мишь пощекотала его травинкой под носом.
— Что-то не очень ты разговорчив!
— Наверное, это профессиональное. Мерварт утверждает, что немногословность и простота — главные свойства науки.
— Ох уж этот Мерварт! Ты его и в лес за собой тянешь?
— Он незаменим. Никто другой не смог бы создать атмосферу, — как он называет, esprit de corps1, чувство взаимной солидарности, нечто вроде страстной преданности институту.
Как бы мне сделать так, чтобы и между нами двумя возник этот самый esprit de corps.
— Смотри! — показал он, подняв руку: на фоне изменчивых облаков кружил хищник. Большими кругами парил на теплых воздушных струях под облаками, бесконечно долго не взмахивая крыльями.
— До чего это, должно быть, чудесно — вот так, в тишине и покое, обозревать мир под собой. Если это орел, то он будет вот так кружить еще лет восемьдесят.
— Если, конечно, у него нет рака. У птиц его тоже обнаружили.
Мишь вздохнула. Нет, мой избранник — не поэт, а человек со всеми задатками будущего ученого, а такие люди должны обеими ногами стоять на земле, если хотят чего-то достичь. Вот только вопрос — избранник ли он мой?
Вдруг Мариан приподнялся на локте.
— Послушай, Мишь, когда я утром заходил в институт, включил я сушку в лаборатории или кет?..
— Откуда мне знать, Мариан, ведь мы встретились у автобуса!
— Никак не могу вспомнить!
— А что случится, если ты ее не включил?
— Многое! Рано утром я удалил селезенку у мыши. После этого ткани надо дать высохнуть, чтобы можно было продолжить эксперимент. В понедельник утром я должен сообщить результаты. Перница и Крижан — мои коллеги по теме — на меня полагаются... — Он заметил, что Мишь несколько удивила такая самонадеянная формулировка. — Ну, те двое, у которых я работаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32