Позади виднелось маленькое кленовое деревце с листьями в коричневых прожилках и слышался звон падающей воды. Приветственно наклонив голову, Уме заговорила чересчур официальным тоном:
— Дорогой мой друг Роже… Я только что вернулась с конгресса из Осло. Теперь ты уже знаешь, что на нем произошел серьезный раскол в оперантном руководстве, спровоцированный нашим отчаянием по поводу непрекращающегося насилия в мире. Мечта о том, что мы способны привести мир к вечному миру, превратилась в наивную и самодовольную претензию. Как мы смели думать, что именно оперантам суждено преуспеть, когда на протяжении всей истории самые благие намерения снова и снова терпели неудачу?
Мы пытались дать человечеству братство ума, новое общество, где расцветет мир, где подозрения и злоба будут изгнаны с политической арены. А вместо этого еще больше углубили пропасть между оперантами и неоперантами. Никакого братства, только зависть и страх. Никакого мира, только вечная война.
Тебе известно, что предыдущие конгрессы единодушно утверждали этику любви и непротивления злу, воплощенную в светлом образе мученика Ургиена Бхотиа. Эта философия вместе с тезисом о том, что оперант обязан бескорыстно любить умы, стоящие на ступеньку ниже по эволюционной лестнице, никогда не оспаривалась за все двадцать лет — вплоть до нынешнего конгресса. О друг мой! Теперь вызов брошен.
Вначале никого не насторожило то, что дискуссия о политической деятельности оперантов зашла в тупик. С одной стороны, Дени, Джеймс и Вигдис, как всегда, проповедовали неагрессивность, а с другой, в полном убеждении, что операнты должны уметь защитить себя и свой народ как физической, так и умственной силой, выступили Тамара, Женя и — о стыд! — Хироси, мой соотечественник! А Тамара, наша общая мать!.. Душа моя оледенела, когда они трое открыли нам свои умы и показали логику, побуждающую их предать забвению драгоценное наследие Ургиена.
Да… эту логику можно понять. Советские операнты выстрадали больше всех остальных. Теперь, когда диктатор умер и Политбюро просит их вернуться для объединения распадающейся нации, разве могут они отказаться? Им предложили огромную политическую власть. Один раз их предали, но они верят, что больше это не повторится… да, их логику можно понять!
Но из нее проистекают гибельные последствия.
Китай боится Советского Союза. У него крепкие промышленность и сельское хозяйство, а его великий северный сосед голодает, поскольку гражданская война, несмотря на капитуляцию Ирана и переворот в Пакистане, все не утихает. Азия в ужасе смотрит на конфликт между двумя гигантами. Что может нас спасти? «Звездный удар» еще не готов. Однако его оборонительный потенциал легко перевести в наступательный! Адепты ВЭ в составе каждой нации контролируют гигантские лазерные установки и гадают, какая из стран первой рискнет их конвертировать… Япония опасается, что в Китае уже имеются такие мощности и они будут обращены как упреждающий удар против Советов…
Подобно лавине в моих родных горах Хоккайдо, все началось с небольшого толчка вниз. Вскоре чудовище уже нельзя будет остановить. Операнты сами придали ему ускорение. Да, это случилось в Осло, когда мы поставили друг другу умственные преграды и почувствовали, как прежние доверие и добрая воля катятся в пропасть. Воспринимая только логику, мы забыли о любви и мечте.
Мне горько и стыдно. В гордыне своей я культивировала цуки-но-кокоро — ум холодный, как луна. Пыталась учить, вести за собой, никогда и никого не принуждала… Но я не нахожу внутри себя той самоотверженности, которую мой народ называет «хара» и которая дала бы мне сил двигаться дальше по этому пути. Я глупая, заносчивая женщина, я отвернулась от своей семьи, и в памяти моей вновь и вновь возникает маленькая девочка, навлекшая позор на своего отца. Я должна избавиться от этой девочки и от позора.
Друг мой! Мы с тобой делили минуты наслаждения. Они должны стать твоим воспоминанием обо мне, а вовсе не образ боли. Сожги диск, Роже. Не плачь! Прощай!
Уме тихонько раскачивалась на коленях. Под ней не было циновки, только голые плиты. Она закрыла глаза, напряглась всем телом, и я понял, что она вызывает психокреативный импульс из того, что именует «средоточием».
Лишь на долю секунды по экрану промелькнула яркая вспышка, потом он почернел.
Она велела мне уничтожить диск. Но я не смог. Она просила не плакать. Но я плакал. Единственный завет, коему я подчинился, — запомнить наше общее творение. Я и поныне время от времени творю его и обладаю моим собственным любимым цуки-но-кокоро.
27
Окрестности Питсбурга, Нью-Гемпшир, Земля
31 июля 2013 года
— Подождите здесь, мистер О'Коннор. Вик решил поплавать, скоро вернется. На закате самое оно освежиться. Скоро лисы спустятся к воде. Сфотографировать не хотите? Наши гости часто делают снимки.
— Благодарю, мистер Лаплас, — сказал Киран. — Это любопытно. У вас тут много диких животных?
— Лоси, медведи, пумы… Вик даже завез лесного карибу года два назад, когда мы сделали это место заповедником. Скоро леса северного Нью-Гемпшира станут такими, какими знавали их мои предки. Здорово, правда?
— Вы произошли от переселенцев? — вежливо спросил Киран.
— От них… и от абнаки. Представьте, ясновидение я унаследовал от краснокожих, а принуждение — от канюков. — Седовласый егерь кивнул на внушительного вида приспособление, укрепленное на перилах причала. — Нынче умники… э-э… я имею в виду, операнты, любят наблюдать в эту штуку за хищниками, ежели их ясновидение малость ослабевает из-за лесов, озера и всего прочего. Вот винт наводки на тепло тела, его можно установить на любой размер зверя. От четырехсот до шестисот километров на лося, от семидесяти до ста двадцати пяти на оленя, медведя… или человека.
Чуть прихрамывая, Киран подошел к прибору.
— Виктор Ремилард тоже им пользуется?
Лаплас с сожалением посмотрел на него.
— Шутите! — Затем на лицо вернулась преувеличенно любезная мина. — Ну, словом, чувствуйте себя как дома, а я пойду делами займусь. Вик скоро будет. — Он зашаркал прочь, но на полпути обернулся. — Извините за доставленное беспокойство. Вик предупреждал, что ждет вас. Но вы ведь получили инструкции от мистера Фортье. Вашим умникам в лимузине было ясно сказано: вернуться на дорогу в Питтсбург и обождать. А они не послушались. Вам бы лучше подать им сигнал.
— Я так и сделаю, мистер Лаплас. Произошло недоразумение.
На сей раз бесстрастное выражение операнта явно противоречило его собственному настрою.
— Да, и крикните им, чтоб уносили ноги и ружья отсюда подале. И пускай остерегутся, а то, неровен час, забредут в болото или еще чего…
Imbйciles! note 135 Адам, Арни, черт вас дери, я же говорил, что сам справлюсь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176
— Дорогой мой друг Роже… Я только что вернулась с конгресса из Осло. Теперь ты уже знаешь, что на нем произошел серьезный раскол в оперантном руководстве, спровоцированный нашим отчаянием по поводу непрекращающегося насилия в мире. Мечта о том, что мы способны привести мир к вечному миру, превратилась в наивную и самодовольную претензию. Как мы смели думать, что именно оперантам суждено преуспеть, когда на протяжении всей истории самые благие намерения снова и снова терпели неудачу?
Мы пытались дать человечеству братство ума, новое общество, где расцветет мир, где подозрения и злоба будут изгнаны с политической арены. А вместо этого еще больше углубили пропасть между оперантами и неоперантами. Никакого братства, только зависть и страх. Никакого мира, только вечная война.
Тебе известно, что предыдущие конгрессы единодушно утверждали этику любви и непротивления злу, воплощенную в светлом образе мученика Ургиена Бхотиа. Эта философия вместе с тезисом о том, что оперант обязан бескорыстно любить умы, стоящие на ступеньку ниже по эволюционной лестнице, никогда не оспаривалась за все двадцать лет — вплоть до нынешнего конгресса. О друг мой! Теперь вызов брошен.
Вначале никого не насторожило то, что дискуссия о политической деятельности оперантов зашла в тупик. С одной стороны, Дени, Джеймс и Вигдис, как всегда, проповедовали неагрессивность, а с другой, в полном убеждении, что операнты должны уметь защитить себя и свой народ как физической, так и умственной силой, выступили Тамара, Женя и — о стыд! — Хироси, мой соотечественник! А Тамара, наша общая мать!.. Душа моя оледенела, когда они трое открыли нам свои умы и показали логику, побуждающую их предать забвению драгоценное наследие Ургиена.
Да… эту логику можно понять. Советские операнты выстрадали больше всех остальных. Теперь, когда диктатор умер и Политбюро просит их вернуться для объединения распадающейся нации, разве могут они отказаться? Им предложили огромную политическую власть. Один раз их предали, но они верят, что больше это не повторится… да, их логику можно понять!
Но из нее проистекают гибельные последствия.
Китай боится Советского Союза. У него крепкие промышленность и сельское хозяйство, а его великий северный сосед голодает, поскольку гражданская война, несмотря на капитуляцию Ирана и переворот в Пакистане, все не утихает. Азия в ужасе смотрит на конфликт между двумя гигантами. Что может нас спасти? «Звездный удар» еще не готов. Однако его оборонительный потенциал легко перевести в наступательный! Адепты ВЭ в составе каждой нации контролируют гигантские лазерные установки и гадают, какая из стран первой рискнет их конвертировать… Япония опасается, что в Китае уже имеются такие мощности и они будут обращены как упреждающий удар против Советов…
Подобно лавине в моих родных горах Хоккайдо, все началось с небольшого толчка вниз. Вскоре чудовище уже нельзя будет остановить. Операнты сами придали ему ускорение. Да, это случилось в Осло, когда мы поставили друг другу умственные преграды и почувствовали, как прежние доверие и добрая воля катятся в пропасть. Воспринимая только логику, мы забыли о любви и мечте.
Мне горько и стыдно. В гордыне своей я культивировала цуки-но-кокоро — ум холодный, как луна. Пыталась учить, вести за собой, никогда и никого не принуждала… Но я не нахожу внутри себя той самоотверженности, которую мой народ называет «хара» и которая дала бы мне сил двигаться дальше по этому пути. Я глупая, заносчивая женщина, я отвернулась от своей семьи, и в памяти моей вновь и вновь возникает маленькая девочка, навлекшая позор на своего отца. Я должна избавиться от этой девочки и от позора.
Друг мой! Мы с тобой делили минуты наслаждения. Они должны стать твоим воспоминанием обо мне, а вовсе не образ боли. Сожги диск, Роже. Не плачь! Прощай!
Уме тихонько раскачивалась на коленях. Под ней не было циновки, только голые плиты. Она закрыла глаза, напряглась всем телом, и я понял, что она вызывает психокреативный импульс из того, что именует «средоточием».
Лишь на долю секунды по экрану промелькнула яркая вспышка, потом он почернел.
Она велела мне уничтожить диск. Но я не смог. Она просила не плакать. Но я плакал. Единственный завет, коему я подчинился, — запомнить наше общее творение. Я и поныне время от времени творю его и обладаю моим собственным любимым цуки-но-кокоро.
27
Окрестности Питсбурга, Нью-Гемпшир, Земля
31 июля 2013 года
— Подождите здесь, мистер О'Коннор. Вик решил поплавать, скоро вернется. На закате самое оно освежиться. Скоро лисы спустятся к воде. Сфотографировать не хотите? Наши гости часто делают снимки.
— Благодарю, мистер Лаплас, — сказал Киран. — Это любопытно. У вас тут много диких животных?
— Лоси, медведи, пумы… Вик даже завез лесного карибу года два назад, когда мы сделали это место заповедником. Скоро леса северного Нью-Гемпшира станут такими, какими знавали их мои предки. Здорово, правда?
— Вы произошли от переселенцев? — вежливо спросил Киран.
— От них… и от абнаки. Представьте, ясновидение я унаследовал от краснокожих, а принуждение — от канюков. — Седовласый егерь кивнул на внушительного вида приспособление, укрепленное на перилах причала. — Нынче умники… э-э… я имею в виду, операнты, любят наблюдать в эту штуку за хищниками, ежели их ясновидение малость ослабевает из-за лесов, озера и всего прочего. Вот винт наводки на тепло тела, его можно установить на любой размер зверя. От четырехсот до шестисот километров на лося, от семидесяти до ста двадцати пяти на оленя, медведя… или человека.
Чуть прихрамывая, Киран подошел к прибору.
— Виктор Ремилард тоже им пользуется?
Лаплас с сожалением посмотрел на него.
— Шутите! — Затем на лицо вернулась преувеличенно любезная мина. — Ну, словом, чувствуйте себя как дома, а я пойду делами займусь. Вик скоро будет. — Он зашаркал прочь, но на полпути обернулся. — Извините за доставленное беспокойство. Вик предупреждал, что ждет вас. Но вы ведь получили инструкции от мистера Фортье. Вашим умникам в лимузине было ясно сказано: вернуться на дорогу в Питтсбург и обождать. А они не послушались. Вам бы лучше подать им сигнал.
— Я так и сделаю, мистер Лаплас. Произошло недоразумение.
На сей раз бесстрастное выражение операнта явно противоречило его собственному настрою.
— Да, и крикните им, чтоб уносили ноги и ружья отсюда подале. И пускай остерегутся, а то, неровен час, забредут в болото или еще чего…
Imbйciles! note 135 Адам, Арни, черт вас дери, я же говорил, что сам справлюсь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176