Дон более агрессивен во всех своих проявлениях, я — чистый интроверт note 19. В зрелые годы нас обоих мучил психологический разрыв с нормальными людьми. Я как-то приспособился, а у Дона ничего не вышло. Впоследствии я узнал, что те самые терзания стали уделом других природных оперантов; иными словами, наши победы и поражения явились составной частью эволюции планетарного Разума, который аналитики Галактического Содружества подвергали бесстрастному изучению.
Первое телепатическое общение между мной и Доном было, как вы поняли, спровоцировано стрессовой ситуацией. За тем эпизодом последовали другие, носившие столь же стихийный характер. Так, однажды брат обжегся супом, а я в соседней комнате подскочил и завизжал от боли. Или, к примеру, подерусь я с кем-нибудь из двоюродных, а Дон прибегает, уже зная, из-за чего возникла драка. Нам снились одни и те же сны, мы вместе смеялись невысказанным шуткам. В конце концов мы научились (правда, на примитивном уровне) телепатически общаться друг с другом. Мы проводили эксперименты: перекликались на расстоянии, все время увеличивая его, тренировали ясновидение, играя в прятки и в «холодно-горячо». Двоюродные рты разевали, когда видели наши фокусы, но считали их всем известными проделками близнецов. Очень скоро они зареклись играть с нами в карты, зато охотно пользовались нашими способностями, чтоб отыскать потерянную вещь или вовремя получить сигнал о приближении взрослых, чтоб те не застукали их за всякими недозволенными занятиями.
В один из первых школьных дней меня зажал в угол какой-то здоровенный лоб и под угрозой расправы потребовал деньги на завтраки. Я послал брату призыв о помощи. Дон ворвался в закуток на школьном дворе, куда затащил меня обидчик, и, не сказав ни единого слова, лишь излучая принудительные волны ярости, заставил верзилу, почти вдвое выше его, обратиться в бегство. Мы стояли рядом, пока не прозвенел звонок, мысленно слившись в братском объятии. И это часто случалось в детстве, пока мы были самыми близкими друзьями, но потом, к юности, постепенно сошло на «нет».
В девять лет (по словам того же Дени, мозг в этом возрасте уже достигает взрослых размеров, а развитие метафункций останавливается, если искусственно, путем болезненных упражнений не стимулировать их рост) мы с Доном уже навострились контактировать друг с другом на скрытом модуле. Умели переговариваться на расстоянии двух-трех километров, и не просто «да-нет», а вели долгие и порой очень эмоциональные беседы. С ясновидением у нас было хуже: передача зрительных образов, кроме самых простых, требовала огромной концентрации усилий. Мы договорились никого и никогда не посвящать в тайны нашего таланта и всякие метапсихические трюки демонстрировали крайне осторожно. Нам хотелось быть «нормальными», как все дети, но мы не могли совсем отказаться от забавных игр и баловались втихомолку, смутно понимая, что они очень опасны.
В начальных классах мы доводили чопорных монахинь тем, что мысленно обменивались остротами и в унисон фыркали. Иногда ни с того ни с сего начинали хором отвечать, а уж о подсказках и говорить нечего. Наконец нас рассадили по разным классам, но мы и там умудрялись кооперироваться. В школе Дон и я всегда считались озорниками и разгильдяями; сверстники же называли нас Чокнутые Близнецы. Думаю, нам хотелось привлечь к себе внимание, поскольку дома мы были им обделены. И немудрено: дядя Луи, когда не вкалывал, был пьян, у добросердечной тети Лорен не хватало времени на такую ораву (после нашего рождения приемные родители заимели еще троих — итого: своих девять да нас двое).
Став постарше, мы несколько расширили репертуар метафункций. Я первым научился скрывать свои мысли от брата; в создании умственных заслонов я всегда брал над ним верх, а его, естественно, бесило, когда я замыкался в своей раковине, и он устраивал на меня принудительные атаки. Поначалу он делал это не со зла, а просто из боязни остаться в одиночестве, потом, по мере упрочения моих барьеров, и его нападки стали более ожесточенными — он обиделся не на шутку. Пришлось торжественно пообещать, что в случае необходимости я не стану от него хорониться. На том первая крупная размолвка была забыта.
Дон любил ради забавы принуждать других; меня такие игры не увлекали, и я редко прибегал к ним. А он достиг немалых успехов на этом поприще, особенно с несобранными людьми. Бедная тетя Лорен сделалась его постоянной жертвой: когда она возилась на кухне, выманивать у нее лакомые кусочки было легче легкого. А вот подвигнуть на какие-либо поблажки наших строгих монахинь оказалось почти невозможно.
Разумеется, мы оба пытались читать чужие мысли. Дону это плохо удавалось, он улавливал лишь общий настрой людей. Я же в зондировании поднаторел изрядно и время от времени схватывал нить поверхностных рассуждений. Но глубинные уровни сознания и для меня оставались тайной. (За такое ограничение я впоследствии только благодарил Бога.)
Наши корректирующие навыки находились в зачаточной стадии: мы умели быстро заживлять ссадины, царапины, синяки, но вылечить инфекционное заболевание, даже обычную простуду, было нам не под силу. Упражнялись мы и в психокинезе — могли передвигать на расстоянии небольшие предметы. Помню, в одно прекрасное лето мы выбивали из телефонов-автоматов деньги на мороженое, кукурузные хлопья, контрабандные сигареты и прочую роскошь. Но, будучи в душе совестливыми ребятами и добрыми католиками, вскоре признались во всем на исповеди отцу Расину (конечно, не открыв ему нашего modus operandi). Священник поведал нам, что обчищать автоматы — такой же грех, как воровать в церкви, и тем самым, возможно, уберег нас от неверного пути профессиональных метавзломщиков. То ли из-за католического воспитания, то ли из-за отсутствия криминальной фантазии, но к воровству мы никогда больше не обращались. Наши моральные изъяны коренились в иных областях.
Дело было зимой, пасмурным днем. Уроки закончились; Дон и я играли в пустом (так нам, во всяком случае, показалось) школьном спортзале с баскетбольным мячом, испытывая на нем силу нашего психокинеза. За этим занятием нас и застиг О'Шонесси, парень постарше, недавно переехавший к нам из Бостона, причем из самого что ни на есть бандитского квартала. Разумеется, он толком не разобрался в том, что предстало его взору, однако решил не проходить мимо.
— Эй, вы, — хрипло пробасил он, приближаясь к нам, — а ну, покажите мне эту хреновину!
— Comment? Comment? Qu'est-ce que c'est? note 20 — залепетали мы и попятились от него.
— Будет вам квакать, что я, не знаю, вы по-английски балакаете не хуже меня! — Он схватил Дона за шиворот. — Я видал, чего вы тут с мячом творили. Что это — радиоуправление?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176
Первое телепатическое общение между мной и Доном было, как вы поняли, спровоцировано стрессовой ситуацией. За тем эпизодом последовали другие, носившие столь же стихийный характер. Так, однажды брат обжегся супом, а я в соседней комнате подскочил и завизжал от боли. Или, к примеру, подерусь я с кем-нибудь из двоюродных, а Дон прибегает, уже зная, из-за чего возникла драка. Нам снились одни и те же сны, мы вместе смеялись невысказанным шуткам. В конце концов мы научились (правда, на примитивном уровне) телепатически общаться друг с другом. Мы проводили эксперименты: перекликались на расстоянии, все время увеличивая его, тренировали ясновидение, играя в прятки и в «холодно-горячо». Двоюродные рты разевали, когда видели наши фокусы, но считали их всем известными проделками близнецов. Очень скоро они зареклись играть с нами в карты, зато охотно пользовались нашими способностями, чтоб отыскать потерянную вещь или вовремя получить сигнал о приближении взрослых, чтоб те не застукали их за всякими недозволенными занятиями.
В один из первых школьных дней меня зажал в угол какой-то здоровенный лоб и под угрозой расправы потребовал деньги на завтраки. Я послал брату призыв о помощи. Дон ворвался в закуток на школьном дворе, куда затащил меня обидчик, и, не сказав ни единого слова, лишь излучая принудительные волны ярости, заставил верзилу, почти вдвое выше его, обратиться в бегство. Мы стояли рядом, пока не прозвенел звонок, мысленно слившись в братском объятии. И это часто случалось в детстве, пока мы были самыми близкими друзьями, но потом, к юности, постепенно сошло на «нет».
В девять лет (по словам того же Дени, мозг в этом возрасте уже достигает взрослых размеров, а развитие метафункций останавливается, если искусственно, путем болезненных упражнений не стимулировать их рост) мы с Доном уже навострились контактировать друг с другом на скрытом модуле. Умели переговариваться на расстоянии двух-трех километров, и не просто «да-нет», а вели долгие и порой очень эмоциональные беседы. С ясновидением у нас было хуже: передача зрительных образов, кроме самых простых, требовала огромной концентрации усилий. Мы договорились никого и никогда не посвящать в тайны нашего таланта и всякие метапсихические трюки демонстрировали крайне осторожно. Нам хотелось быть «нормальными», как все дети, но мы не могли совсем отказаться от забавных игр и баловались втихомолку, смутно понимая, что они очень опасны.
В начальных классах мы доводили чопорных монахинь тем, что мысленно обменивались остротами и в унисон фыркали. Иногда ни с того ни с сего начинали хором отвечать, а уж о подсказках и говорить нечего. Наконец нас рассадили по разным классам, но мы и там умудрялись кооперироваться. В школе Дон и я всегда считались озорниками и разгильдяями; сверстники же называли нас Чокнутые Близнецы. Думаю, нам хотелось привлечь к себе внимание, поскольку дома мы были им обделены. И немудрено: дядя Луи, когда не вкалывал, был пьян, у добросердечной тети Лорен не хватало времени на такую ораву (после нашего рождения приемные родители заимели еще троих — итого: своих девять да нас двое).
Став постарше, мы несколько расширили репертуар метафункций. Я первым научился скрывать свои мысли от брата; в создании умственных заслонов я всегда брал над ним верх, а его, естественно, бесило, когда я замыкался в своей раковине, и он устраивал на меня принудительные атаки. Поначалу он делал это не со зла, а просто из боязни остаться в одиночестве, потом, по мере упрочения моих барьеров, и его нападки стали более ожесточенными — он обиделся не на шутку. Пришлось торжественно пообещать, что в случае необходимости я не стану от него хорониться. На том первая крупная размолвка была забыта.
Дон любил ради забавы принуждать других; меня такие игры не увлекали, и я редко прибегал к ним. А он достиг немалых успехов на этом поприще, особенно с несобранными людьми. Бедная тетя Лорен сделалась его постоянной жертвой: когда она возилась на кухне, выманивать у нее лакомые кусочки было легче легкого. А вот подвигнуть на какие-либо поблажки наших строгих монахинь оказалось почти невозможно.
Разумеется, мы оба пытались читать чужие мысли. Дону это плохо удавалось, он улавливал лишь общий настрой людей. Я же в зондировании поднаторел изрядно и время от времени схватывал нить поверхностных рассуждений. Но глубинные уровни сознания и для меня оставались тайной. (За такое ограничение я впоследствии только благодарил Бога.)
Наши корректирующие навыки находились в зачаточной стадии: мы умели быстро заживлять ссадины, царапины, синяки, но вылечить инфекционное заболевание, даже обычную простуду, было нам не под силу. Упражнялись мы и в психокинезе — могли передвигать на расстоянии небольшие предметы. Помню, в одно прекрасное лето мы выбивали из телефонов-автоматов деньги на мороженое, кукурузные хлопья, контрабандные сигареты и прочую роскошь. Но, будучи в душе совестливыми ребятами и добрыми католиками, вскоре признались во всем на исповеди отцу Расину (конечно, не открыв ему нашего modus operandi). Священник поведал нам, что обчищать автоматы — такой же грех, как воровать в церкви, и тем самым, возможно, уберег нас от неверного пути профессиональных метавзломщиков. То ли из-за католического воспитания, то ли из-за отсутствия криминальной фантазии, но к воровству мы никогда больше не обращались. Наши моральные изъяны коренились в иных областях.
Дело было зимой, пасмурным днем. Уроки закончились; Дон и я играли в пустом (так нам, во всяком случае, показалось) школьном спортзале с баскетбольным мячом, испытывая на нем силу нашего психокинеза. За этим занятием нас и застиг О'Шонесси, парень постарше, недавно переехавший к нам из Бостона, причем из самого что ни на есть бандитского квартала. Разумеется, он толком не разобрался в том, что предстало его взору, однако решил не проходить мимо.
— Эй, вы, — хрипло пробасил он, приближаясь к нам, — а ну, покажите мне эту хреновину!
— Comment? Comment? Qu'est-ce que c'est? note 20 — залепетали мы и попятились от него.
— Будет вам квакать, что я, не знаю, вы по-английски балакаете не хуже меня! — Он схватил Дона за шиворот. — Я видал, чего вы тут с мячом творили. Что это — радиоуправление?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176