Дома становились все меньше и хуже, пока не превратились в обычные хижины из ила и пальмовых веток, перед которыми играли в пыли собаки и голопузые дети, а женщины болтали, набирая воду из цистерн. Где-то пекли хлеб, где-то варили пиво. Из маленького храма доносились звонкие голоса детей, хором твердивших урок. Под навесом гончар раскладывал свой товар.
Отсюда не были видны ни храмы, ни дворец, ни Белая Стена, окружавшая их с тех пор, когда мир был еще молодым. Это был совсем другой Египет, не такой удивительный, но гораздо более настоящий.
– Ну, это я еще смогу научиться любить, – сказал Нико, перешагивая через собаку, растянувшуюся посреди дороги и не думавшую вставать. Он улыбнулся ребенку, который, заложив в рот палец, уставился на него из дверей круглыми, черными и блестящими глазами-маслинами. – Храмы и дворцы – смотреть на них приятно, но жить в них мало радости.
– А я нигде больше и не жила, – сказала Мериамон. – Только еще в палатках, когда шла вслед за царем.
– А могла бы научиться?
Это был такой странный и так просто заданный вопрос, что она остановилась. Нико пронесся еще пару шагов, остановился и резко повернулся. Она видела его, хотя ее глаза были устремлены на окружающее: маленькие, скверные домишки с ярко раскрашенными косяками дверей, собаки, дети, женщины около цистерны, шепчущиеся, хихикающие, бросающие любопытные взгляды на чужестранца.
– Не знаю, – ответила она. – Я никогда не задумывалась над этим.
– Нет, – сказал Нико, и все его хорошее настроение улетучилось. – Ты бы не смогла. Ты принадлежишь к храмам и дворцам, а я принадлежу этому.
– Ты же благородный человек, – сказала она.
– Я сын пастуха, объездчик лошадей. Мои ноги привыкли ходить по земле, прежде чем они ступили на мрамор.
– Ковры, – уточнила она. – Мы ходим по коврам.
– Единственный ковер, который я знал, это ковер травы, которую щипали овцы.
– Мне доводилось ходить по траве, – сказала Мериамон. – Это так странно. Здесь бывает только песок, а в сезон дождей – грязь.
Он смотрел как-то странно. Немного погодя, и к своему огорчению, она поняла выражение его лица. Жалость.
– Тебе никогда не разрешали ступить на землю? Ты всегда была в паланкине или на коне.
– Я часто играла в саду, – ответила Мериамон.
Она не сердилась и не старалась оправдаться. По крайней мере перед ним. – Там был бассейн с лилиями. Я всегда падала в него.
– Или прыгала?
Улыбка дрогнула в уголке ее губ, когда она вспомнила.
– Никто так не думал. Но уж если однажды я подошла слишком близко к краю и вымокла… зачем вылезать раньше, чем получишь все удовольствие?
– У нас был бассейн, – сказал Нико, – возле пастбища для кобылиц, где река делала излучину. Мы все там плавали. Там было ужасно холодно, и маленькие рыбки покусывали за пальцы. Мы думали, что лучше этого в мире ничего нет.
Мериамон широко улыбнулась и снова двинулась в путь. Нико шел за ней мимо женщин, мимо их смеющихся, все понимающих глаз. Одна из них что-то сказала, отчего щеки Мериамон залились краской.
Он не увидел этого. Кажется. И он не понимал по-египетски. Мериамон пошла быстрее. Нико тоже ускорил шаг, легко, напевая про себя. Святая простота. Если бы он жил здесь, все были бы влюблены в него.
Она-то уже давно пропала. Она даже не могла сердиться на него за то, что он такой.
Когда игры закончились, Александр собрал компанию своих ближайших друзей и вместе с небольшой группой жрецов отправился из живого города в город мертвых.
Это была Красная Земля, сухая, но все же не безжизненная. В городе мертвых было множество гробниц, и при каждой были жрецы, выше или ниже по рангу в зависимости от ранга усопшего. По городу проходили широкие дороги, гладко вымощенные и отполированные ветрами, песком и солнцем.
Здесь не было горя. Только благоговение и целые поля памятников бессмертным мертвым. В дальнем конце, среди группы сфинксов, огромных львов с человеческими головами, вечно охраняющих город мертвых, находились храм и гробница Аписа.
Царь уже видел земное воплощение Аписа в городе живых: черный бык со звездой на лбу и изображением сокола верхом на его спине. У него были храм, гарем, жрецы, служившие ему и приносившие ему жертвы. Александр отдал почести Апису, и он их принял, склонив большую рогатую голову и позволив царю дотронуться до себя.
Среди скопления других гробниц и храмов была усыпальница быков, бывших Аписами прежде, глубоко вырытая и обнесенная крепкой стеной. Здесь, завернутый, как царь, и положенный на отдых, находился бык, которого убил Камбиз.
– Он взял город, – рассказывал жрец Аписа, стоя в гулком сумраке комнаты, под грузом камней и лет, – и, проснувшись утром, услышал не стоны и жалобы, а смех и поздравления. Его пленники объяснили ему, что родился бог. Дитя небес снизошло на землю и благословило город.
«А разве неважно, что ваш город пал»? – спросил у них царь. Они только смеялись и пели, как и все остальные, даже когда царь приказал их мучить. Он был поражен, и, хотя он был персом и его Истина была нерушима, пожелал увидеть, какое же обличье имеет живой бог.
«Принесите мне бога», – приказал он слугам. И они повиновались и принесли ему бога – еще мокрого после рождения, на неверных ногах, зовущего мать черного теленка с белой звездочкой на лбу.
Камбиз громко расхохотался: «И это ваш бог? И этому вы поклоняетесь? Смотрите же, как я воздам ему почести!»
Он вытащил свою саблю и, прежде чем кто-либо успел удержать его, вонзил ее в спину теленка.
– Теленок умер, и Великий Царь отдал его своим поварам и вечером пировал со своими князьями и вельможами. Вот так, – закончил жрец, – Камбиз почтил богов Египта.
– И Ок, – добавила Мериамон. – Он тоже, когда убил моего отца, убил и Аписа и обедал его мясом, так что Камбиза трудно превзойти.
– Не удивительно, что вы их так ненавидите, – сказал Птолемей.
Остальные, даже Александр, едва взглянули на мумию в покровах, источающих тяжелый запах пряностей, и поспешно удалились. Птолемей рассматривал мумию с чем-то вроде почтительного сочувствия.
– Бедняга, умереть таким молодым. Скоро ли он родился вновь?
– Довольно скоро, – ответил жрец. – Апис всегда возрождается; корова всегда зачинает его от небесного огня и после уже не приносит телят. Мы почитаем мать Аписа так же, как и ее сына.
– Я видел ее в храме, – сказал Птолемей. – Прекрасное создание. Могу понять, почему она понравилась богу.
После этих слов Мериамон внимательно посмотрела на него. Птолемей, казалось, был таким же, как всегда, но что-то в нем изменилось. Она видела его теперь как бы новыми глазами. Его интересовало то, что он видел здесь. Он хотел знать. Он шел вместе со жрецом, задавал вопросы и выслушивал ответы. Отдающийся эхом сумрак, сухой запах смерти, видимо, совсем не беспокоили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Отсюда не были видны ни храмы, ни дворец, ни Белая Стена, окружавшая их с тех пор, когда мир был еще молодым. Это был совсем другой Египет, не такой удивительный, но гораздо более настоящий.
– Ну, это я еще смогу научиться любить, – сказал Нико, перешагивая через собаку, растянувшуюся посреди дороги и не думавшую вставать. Он улыбнулся ребенку, который, заложив в рот палец, уставился на него из дверей круглыми, черными и блестящими глазами-маслинами. – Храмы и дворцы – смотреть на них приятно, но жить в них мало радости.
– А я нигде больше и не жила, – сказала Мериамон. – Только еще в палатках, когда шла вслед за царем.
– А могла бы научиться?
Это был такой странный и так просто заданный вопрос, что она остановилась. Нико пронесся еще пару шагов, остановился и резко повернулся. Она видела его, хотя ее глаза были устремлены на окружающее: маленькие, скверные домишки с ярко раскрашенными косяками дверей, собаки, дети, женщины около цистерны, шепчущиеся, хихикающие, бросающие любопытные взгляды на чужестранца.
– Не знаю, – ответила она. – Я никогда не задумывалась над этим.
– Нет, – сказал Нико, и все его хорошее настроение улетучилось. – Ты бы не смогла. Ты принадлежишь к храмам и дворцам, а я принадлежу этому.
– Ты же благородный человек, – сказала она.
– Я сын пастуха, объездчик лошадей. Мои ноги привыкли ходить по земле, прежде чем они ступили на мрамор.
– Ковры, – уточнила она. – Мы ходим по коврам.
– Единственный ковер, который я знал, это ковер травы, которую щипали овцы.
– Мне доводилось ходить по траве, – сказала Мериамон. – Это так странно. Здесь бывает только песок, а в сезон дождей – грязь.
Он смотрел как-то странно. Немного погодя, и к своему огорчению, она поняла выражение его лица. Жалость.
– Тебе никогда не разрешали ступить на землю? Ты всегда была в паланкине или на коне.
– Я часто играла в саду, – ответила Мериамон.
Она не сердилась и не старалась оправдаться. По крайней мере перед ним. – Там был бассейн с лилиями. Я всегда падала в него.
– Или прыгала?
Улыбка дрогнула в уголке ее губ, когда она вспомнила.
– Никто так не думал. Но уж если однажды я подошла слишком близко к краю и вымокла… зачем вылезать раньше, чем получишь все удовольствие?
– У нас был бассейн, – сказал Нико, – возле пастбища для кобылиц, где река делала излучину. Мы все там плавали. Там было ужасно холодно, и маленькие рыбки покусывали за пальцы. Мы думали, что лучше этого в мире ничего нет.
Мериамон широко улыбнулась и снова двинулась в путь. Нико шел за ней мимо женщин, мимо их смеющихся, все понимающих глаз. Одна из них что-то сказала, отчего щеки Мериамон залились краской.
Он не увидел этого. Кажется. И он не понимал по-египетски. Мериамон пошла быстрее. Нико тоже ускорил шаг, легко, напевая про себя. Святая простота. Если бы он жил здесь, все были бы влюблены в него.
Она-то уже давно пропала. Она даже не могла сердиться на него за то, что он такой.
Когда игры закончились, Александр собрал компанию своих ближайших друзей и вместе с небольшой группой жрецов отправился из живого города в город мертвых.
Это была Красная Земля, сухая, но все же не безжизненная. В городе мертвых было множество гробниц, и при каждой были жрецы, выше или ниже по рангу в зависимости от ранга усопшего. По городу проходили широкие дороги, гладко вымощенные и отполированные ветрами, песком и солнцем.
Здесь не было горя. Только благоговение и целые поля памятников бессмертным мертвым. В дальнем конце, среди группы сфинксов, огромных львов с человеческими головами, вечно охраняющих город мертвых, находились храм и гробница Аписа.
Царь уже видел земное воплощение Аписа в городе живых: черный бык со звездой на лбу и изображением сокола верхом на его спине. У него были храм, гарем, жрецы, служившие ему и приносившие ему жертвы. Александр отдал почести Апису, и он их принял, склонив большую рогатую голову и позволив царю дотронуться до себя.
Среди скопления других гробниц и храмов была усыпальница быков, бывших Аписами прежде, глубоко вырытая и обнесенная крепкой стеной. Здесь, завернутый, как царь, и положенный на отдых, находился бык, которого убил Камбиз.
– Он взял город, – рассказывал жрец Аписа, стоя в гулком сумраке комнаты, под грузом камней и лет, – и, проснувшись утром, услышал не стоны и жалобы, а смех и поздравления. Его пленники объяснили ему, что родился бог. Дитя небес снизошло на землю и благословило город.
«А разве неважно, что ваш город пал»? – спросил у них царь. Они только смеялись и пели, как и все остальные, даже когда царь приказал их мучить. Он был поражен, и, хотя он был персом и его Истина была нерушима, пожелал увидеть, какое же обличье имеет живой бог.
«Принесите мне бога», – приказал он слугам. И они повиновались и принесли ему бога – еще мокрого после рождения, на неверных ногах, зовущего мать черного теленка с белой звездочкой на лбу.
Камбиз громко расхохотался: «И это ваш бог? И этому вы поклоняетесь? Смотрите же, как я воздам ему почести!»
Он вытащил свою саблю и, прежде чем кто-либо успел удержать его, вонзил ее в спину теленка.
– Теленок умер, и Великий Царь отдал его своим поварам и вечером пировал со своими князьями и вельможами. Вот так, – закончил жрец, – Камбиз почтил богов Египта.
– И Ок, – добавила Мериамон. – Он тоже, когда убил моего отца, убил и Аписа и обедал его мясом, так что Камбиза трудно превзойти.
– Не удивительно, что вы их так ненавидите, – сказал Птолемей.
Остальные, даже Александр, едва взглянули на мумию в покровах, источающих тяжелый запах пряностей, и поспешно удалились. Птолемей рассматривал мумию с чем-то вроде почтительного сочувствия.
– Бедняга, умереть таким молодым. Скоро ли он родился вновь?
– Довольно скоро, – ответил жрец. – Апис всегда возрождается; корова всегда зачинает его от небесного огня и после уже не приносит телят. Мы почитаем мать Аписа так же, как и ее сына.
– Я видел ее в храме, – сказал Птолемей. – Прекрасное создание. Могу понять, почему она понравилась богу.
После этих слов Мериамон внимательно посмотрела на него. Птолемей, казалось, был таким же, как всегда, но что-то в нем изменилось. Она видела его теперь как бы новыми глазами. Его интересовало то, что он видел здесь. Он хотел знать. Он шел вместе со жрецом, задавал вопросы и выслушивал ответы. Отдающийся эхом сумрак, сухой запах смерти, видимо, совсем не беспокоили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99