Здесь никто не шатался без дела. В дверях стояла стража, которая, казалось, относилась к своим обязанностям не так легкомысленно, как их товарищи. Может быть, это была неприязнь, а, может быть, виной тому было присутствие другого стража, в персидской одежде. Великан-нубиец и, судя по его присутствию здесь и по безбородому лицу, евнух.
– Мы пришли, – решительно сказала Таис своим чистым голосом, – чтобы поговорить с царскими женщинами.
– Царь никого не велел пускать, – сказал один из охранников-македонцев.
– Царь не велел пускать мужчин. – В голосе Таис явно слышалось нетерпение. – В конце концов ты же знаешь, кто я. Разве я могу изнасиловать или оскорбить дочь царя? Даже персидского?
Охранник колебался. Никто его не поддержал. Он пожал плечами.
– Ладно. Но если будут какие-нибудь неприятности, я скажу, что все началось из-за вас.
– Правильно, – ответила Таис. – Пойдем, Мариамне.
Здесь, не как в шатре Великого Царя, все еще сохранился дух Персии. Ни одного македонского лица, ни одного мужчины, кроме евнухов. Царила глубокая тишина, изредка нарушаемая приглушенным звуком – всхлипыванием женщины, плачем ребенка. Все было проникнуто ароматом разных духов, но у этого густого, вязкого запаха не хватало силы скрыть запах страха. Воздух был неподвижен, лампы светили ровно и тускло. Всегда и везде все тот же воздух, все тот же полумрак, все та же бесконечная монотонная неизменность.
– Даже птица в клетке может видеть небо, – заметила Мериамон.
Таис издала какой-то звук, возможно, это был смех.
– Эта тюрьма богаче, чем та, где живут афинские жены и дочери. Стены из шелка, на полу ковры, каждый из которых стоит полцарства. И они могут путешествовать со своим мужчиной, хотя и в закрытой повозке.
– Если даже тюрьма движется, разве от этого она перестает быть тюрьмой?
– Философия, – сказала Таис без насмешки, глядя, как к ним подходит евнух.
Он был старый, тонконогий, но с огромным животом, одетый так богато, что это выглядело чуть ли не пародией на одежду: темно-вишневый шелк, весь покрытый вышивкой. Он напомнил Мериамон священного бабуина в храме Тота – длиннорукого, со сморщенным лицом. Евнух поклонился им хорошо рассчитанным поклоном, не слишком низко, чтобы признать их господство, но и не слишком небрежно, чтобы не оскорбить. Его приветствие было безупречным, но сказано на придворном персидском языке.
Мериамон говорила на этом языке не очень хорошо, но поняла смысл. Поняла слишком хорошо. Даже если вторгшиеся сюда – победители, они должны говорить на языке Кира и Камбиза, или не говорить вовсе.
Она слегка наклонила голову.
– Мы возвращаем твои приветствия, о повелитель слуг. Эта женщина со мной – подруга царя. Не соизволит ли великая царственная госпожа уделить нам свое внимание?
Губы евнуха чуть скривились: конечно, ему не понравились и ее акцент, и ее самонадеянность. Но он был придворным, и лицо его ничем не выдало его чувств.
– Разве пленнику дана возможность выбирать?
– У царицы всегда есть такая возможность, – сказала Мериамон.
– Я узнаю, – ответил евнух и ушел. Мериамон присела на ложе. Оно показалось ей слишком мягким, но все же лучше, чем ничего. Таис осталась на месте, стоя у проема внутренней перегородки.
– Что он сказал?
– Он пошел спросить царицу, пожелает ли она говорить с тобой. – Мериамон откинулась на ложе. Сехмет спрыгнула с ее плеча и шла по спинке ложа, урча и настороженно нюхая. Вдруг она чихнула. Мериамон улыбнулась: Сехмет тоже не нравятся персидские духи.
– Он был невежлив, – сказала Таис, – говоря по-персидски.
– Да, – ответила Мериамон, – и еще более невежливо было бросить нас так внезапно, не сказав ничего на прощание. Видно, ему здесь совсем не нравится.
– Да уж, наверняка, – согласилась Таис, отошла от двери и села возле Мериамон. Она забралась на ложе с ногами, опершись на тонкую руку. – На всех войнах царь-победитель всегда забирал женщин врага себе. А Александр сюда даже не заходил.
– Пока…
– Когда он придет, – заметила Таис, – то совсем за другим.
– Он грек до мозга костей, – сказала Мериамон.
Таис сбросила вуаль, открыв лицо.
– Это верно. Но он – Александр. Он никогда не станет добиваться любви силой. Он любит удовольствия и не откажется от любви, если он может получить ее, а не взять.
– Не могу представить, чтобы он ухаживал за персидской царевной, – сказала Мериамон.
– Я могу, – возразила Таис. – Ему нравится бросать вызов трудностям.
– Не думаю, что она стоит того, если уж он захватил ее, – сказала Мериамон. – Птицы, выросшие в клетке, плохо летают.
– Не все, – сказала Таис, – во всяком случае не те, кто хочет быть свободным.
– Любовь к свободе и сила духа быстро прокисают в гареме. Одни привыкают пить вино, другие много едят и толстеют, третьи развлекаются тем, что подсовывают яд неугодным.
– В Египте тоже так? – спросила Таис.
– Нет, – ответила Мериамон, но очень тихо. Сехмет вернулась, обследовав комнату, и устроилась на коленях Мериамон. Та погладила нежный мех, успокаиваясь. – Не так было… в очень давние времена.
В глазах Таис был вопрос, но она промолчала. Она сама походила на кошку, гибкая, расслабленная, но готовая в любой момент вскочить.
Они ждали долго, предоставленные самим себе. Никто не принес им ни вина, ни сладостей, как это было принято.
Евнух, который пришел за ними, был другой, помоложе, хотя и не юный, сохранивший следы былой красоты. Глаза его все еще были прекрасны, он смотрел на гречанку и на египтянку в персидской одежде, как испуганный пес, явно не понимая, в чем дело. Голос у него был сильный и пронзительно-сладкий, как иногда бывает у евнухов.
Мериамон подумала, что он, наверное, певец.
– Пожалуйте за мной, – произнес он.
Они молча последовали за ним. Сехмет шла в тени Мериамон, беззвучная, как тень, почти невидимая.
Внутренние комнаты были полны женщин. Мериамон слышала их сквозь стены, как птиц в птичнике: они щебетали, бормотали, иногда вскрикивали, резко и коротко.
Комната, куда их привел евнух, была, видимо, центральной. Стройная главная опора поддерживала крышу, а обстановка была такая же, как и в царском шатре: чрезмерно, кричаще роскошная. Там была кучка евнухов, сбившихся вместе, как будто от холода. Три или четыре женщины под вуалями молча сидели у стены, а в центре, в кресле, прислоненном спинкой к главному столбу – еще одна женщина. Другая стояла рядом и немного позади. Они были без вуалей. Та, что стояла, была молода, хотя и не по понятиям персов, и лицо ее было типично персидским – безупречно красивым и словно вырезанным из слоновой кости.
Другая была стара. Фигура ее была величественна, и сразу было видно, что в свои лучшие дни она была ослепительно красива. Она и сейчас еще была хороша – с резкими, ястребиными чертами лица и глубокими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Мы пришли, – решительно сказала Таис своим чистым голосом, – чтобы поговорить с царскими женщинами.
– Царь никого не велел пускать, – сказал один из охранников-македонцев.
– Царь не велел пускать мужчин. – В голосе Таис явно слышалось нетерпение. – В конце концов ты же знаешь, кто я. Разве я могу изнасиловать или оскорбить дочь царя? Даже персидского?
Охранник колебался. Никто его не поддержал. Он пожал плечами.
– Ладно. Но если будут какие-нибудь неприятности, я скажу, что все началось из-за вас.
– Правильно, – ответила Таис. – Пойдем, Мариамне.
Здесь, не как в шатре Великого Царя, все еще сохранился дух Персии. Ни одного македонского лица, ни одного мужчины, кроме евнухов. Царила глубокая тишина, изредка нарушаемая приглушенным звуком – всхлипыванием женщины, плачем ребенка. Все было проникнуто ароматом разных духов, но у этого густого, вязкого запаха не хватало силы скрыть запах страха. Воздух был неподвижен, лампы светили ровно и тускло. Всегда и везде все тот же воздух, все тот же полумрак, все та же бесконечная монотонная неизменность.
– Даже птица в клетке может видеть небо, – заметила Мериамон.
Таис издала какой-то звук, возможно, это был смех.
– Эта тюрьма богаче, чем та, где живут афинские жены и дочери. Стены из шелка, на полу ковры, каждый из которых стоит полцарства. И они могут путешествовать со своим мужчиной, хотя и в закрытой повозке.
– Если даже тюрьма движется, разве от этого она перестает быть тюрьмой?
– Философия, – сказала Таис без насмешки, глядя, как к ним подходит евнух.
Он был старый, тонконогий, но с огромным животом, одетый так богато, что это выглядело чуть ли не пародией на одежду: темно-вишневый шелк, весь покрытый вышивкой. Он напомнил Мериамон священного бабуина в храме Тота – длиннорукого, со сморщенным лицом. Евнух поклонился им хорошо рассчитанным поклоном, не слишком низко, чтобы признать их господство, но и не слишком небрежно, чтобы не оскорбить. Его приветствие было безупречным, но сказано на придворном персидском языке.
Мериамон говорила на этом языке не очень хорошо, но поняла смысл. Поняла слишком хорошо. Даже если вторгшиеся сюда – победители, они должны говорить на языке Кира и Камбиза, или не говорить вовсе.
Она слегка наклонила голову.
– Мы возвращаем твои приветствия, о повелитель слуг. Эта женщина со мной – подруга царя. Не соизволит ли великая царственная госпожа уделить нам свое внимание?
Губы евнуха чуть скривились: конечно, ему не понравились и ее акцент, и ее самонадеянность. Но он был придворным, и лицо его ничем не выдало его чувств.
– Разве пленнику дана возможность выбирать?
– У царицы всегда есть такая возможность, – сказала Мериамон.
– Я узнаю, – ответил евнух и ушел. Мериамон присела на ложе. Оно показалось ей слишком мягким, но все же лучше, чем ничего. Таис осталась на месте, стоя у проема внутренней перегородки.
– Что он сказал?
– Он пошел спросить царицу, пожелает ли она говорить с тобой. – Мериамон откинулась на ложе. Сехмет спрыгнула с ее плеча и шла по спинке ложа, урча и настороженно нюхая. Вдруг она чихнула. Мериамон улыбнулась: Сехмет тоже не нравятся персидские духи.
– Он был невежлив, – сказала Таис, – говоря по-персидски.
– Да, – ответила Мериамон, – и еще более невежливо было бросить нас так внезапно, не сказав ничего на прощание. Видно, ему здесь совсем не нравится.
– Да уж, наверняка, – согласилась Таис, отошла от двери и села возле Мериамон. Она забралась на ложе с ногами, опершись на тонкую руку. – На всех войнах царь-победитель всегда забирал женщин врага себе. А Александр сюда даже не заходил.
– Пока…
– Когда он придет, – заметила Таис, – то совсем за другим.
– Он грек до мозга костей, – сказала Мериамон.
Таис сбросила вуаль, открыв лицо.
– Это верно. Но он – Александр. Он никогда не станет добиваться любви силой. Он любит удовольствия и не откажется от любви, если он может получить ее, а не взять.
– Не могу представить, чтобы он ухаживал за персидской царевной, – сказала Мериамон.
– Я могу, – возразила Таис. – Ему нравится бросать вызов трудностям.
– Не думаю, что она стоит того, если уж он захватил ее, – сказала Мериамон. – Птицы, выросшие в клетке, плохо летают.
– Не все, – сказала Таис, – во всяком случае не те, кто хочет быть свободным.
– Любовь к свободе и сила духа быстро прокисают в гареме. Одни привыкают пить вино, другие много едят и толстеют, третьи развлекаются тем, что подсовывают яд неугодным.
– В Египте тоже так? – спросила Таис.
– Нет, – ответила Мериамон, но очень тихо. Сехмет вернулась, обследовав комнату, и устроилась на коленях Мериамон. Та погладила нежный мех, успокаиваясь. – Не так было… в очень давние времена.
В глазах Таис был вопрос, но она промолчала. Она сама походила на кошку, гибкая, расслабленная, но готовая в любой момент вскочить.
Они ждали долго, предоставленные самим себе. Никто не принес им ни вина, ни сладостей, как это было принято.
Евнух, который пришел за ними, был другой, помоложе, хотя и не юный, сохранивший следы былой красоты. Глаза его все еще были прекрасны, он смотрел на гречанку и на египтянку в персидской одежде, как испуганный пес, явно не понимая, в чем дело. Голос у него был сильный и пронзительно-сладкий, как иногда бывает у евнухов.
Мериамон подумала, что он, наверное, певец.
– Пожалуйте за мной, – произнес он.
Они молча последовали за ним. Сехмет шла в тени Мериамон, беззвучная, как тень, почти невидимая.
Внутренние комнаты были полны женщин. Мериамон слышала их сквозь стены, как птиц в птичнике: они щебетали, бормотали, иногда вскрикивали, резко и коротко.
Комната, куда их привел евнух, была, видимо, центральной. Стройная главная опора поддерживала крышу, а обстановка была такая же, как и в царском шатре: чрезмерно, кричаще роскошная. Там была кучка евнухов, сбившихся вместе, как будто от холода. Три или четыре женщины под вуалями молча сидели у стены, а в центре, в кресле, прислоненном спинкой к главному столбу – еще одна женщина. Другая стояла рядом и немного позади. Они были без вуалей. Та, что стояла, была молода, хотя и не по понятиям персов, и лицо ее было типично персидским – безупречно красивым и словно вырезанным из слоновой кости.
Другая была стара. Фигура ее была величественна, и сразу было видно, что в свои лучшие дни она была ослепительно красива. Она и сейчас еще была хороша – с резкими, ястребиными чертами лица и глубокими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99