Любопытство взяло над Каландриллом верх, и он спросил, зачем джессериты носят подобные вуали.
— Те, кого мы убиваем, не должны забрать с собой в другую жизнь наш образ. — Он сказал это так, словно это само собой разумелось, но, увидев изумление в глазах Каландрилла, пояснил: — Если мне придётся убить человека, он проклянёт меня. И если моё лицо отпечатается в его глазах, дух его запомнит и будет преследовать меня. Разве в Лиссе не так?
— Нет, — Каландрилл отрицательно покачал головой. — По нашим поверьям, мёртвые оставляют этот мир, если только колдун не позовёт их назад. Все они предстают перед Дерой, коя судит их и никогда не отпускает назад.
— Странно, — вежливо сказал Чазали, — а я не мог понять, почему вы ходите без масок.
— А Хоруль не судит ваших мёртвых? — поинтересовался Каландрилл.
— Судит, когда приходит час, — ответил Чазали, явно обеспокоенный направлением, которое принимал разговор, — но на подобные темы тебе лучше поговорить с вазирем. Очен разбирается в этом лучше меня.
Поняв, что киривашен не расположен продолжать разговор, Каландрилл не стал настаивать, решив, однако, по себя расспросить Очена. Несмотря на все тяготы пути в нем ещё жил учёный, который жаждал получше узнать народ, вдруг ставший ему союзником.
После обеда они так же молча продолжали скакать вперёд по монотонной равнине. Маленькие лошадки джессеритов оказались на редкость выносливы и без устали несли всадников вперёд, пожирая одну лигу за другой между колодцами. Второго они достигли, когда солнце коснулось западного горизонта. На востоке выкатил полумесяц; на темно-синем бархате заката высыпали первые звезды. Котузены, хотя и привыкли к услугам котуджи, были явно неприхотливы и легко переносили тяготы пути. Молча и деловито они стреножили лошадей и разожгли костры, выставили часовых, сняли тетиву с луков; на кострах забулькали котелки. К трапезе они приступили, когда уже совсем стемнело. Шелест ветра в траве, лёгкое постукивание копыт, похрапывание лошадей, яркие отблески от костров и даже молчаливые, одетые в доспехи воины — все это успокаивало. Но с наступлением ночи ощущение, что за ним следит пара внимательных глаз, усилилось, словно сгустившаяся за ярким кругом огня тьма превратилась в живое существо.
Скорее из желания отогнать от себя это чувство, чем из любопытства Каландрилл завёл новый разговор с вазирем.
— Эти колодцы, — начал он как ни в чем не бывало, — они стоят вдоль всей дороги?
— Да. — Очен поплотнее запахнул на себе халат. Фантастические знаки, вышитые на ткани, отливали малиновым в свете костров. — Между всеми тенгами, по крайней мере почти между всеми, проложены тропы с колодцами на таком расстоянии, чтобы путник мог добраться до них в полдень и вечером. Это, — усмехнулся он, спрятав узловатые руки в рукава, — досталось нам в наследство от великого хана. Колодцы были вырыты по его приказу, дабы войска не знали недостатка в воде.
— Великий хан, — пробормотал Каландрилл. — Я ни разу не слышал его имени.
Вытащив из рукава руку со сверкающими в свете костров накрашенными ногтями, вазирь сделал неопределённый жест и покачал головой.
— Оно нигде не написано, — сказал он. — И ни один из монументов, возведённых им самому себе, не сохранился до наших дней. Таково было повеление махзлина и вазирь-нарумасу: все, что напоминает о великом хане, должно быть забыто, имя его никогда не должно произноситься. Когда он умер, останки его были сожжены и прах развеян над озером Галиль, дабы ветер унёс его с этой земли.
Каландрилл кивнул. Ветер слегка пошевелил его волосы, и ему показалось, что его погладили призрачные пальцы. Каландрилл едва сдержался, чтобы не мотнуть головой. Дабы успокоиться, он опустил руку на рукоятку меча и сказал:
— Не хочу быть настырным, но сегодня я разговаривал с Чазали о масках, которые носят ваши воины…
Он повторил то, что услышал от киривашена, и Очен кивнул. Затем, помолчав с мгновение, сказал:
— Ваша Дера сильно отличается от нашего Хоруля, как и ваша земля от нашей. Мы живём разной жизнью и умираем разной смертью. По нашим поверьям, у человека несколько жизней; количество их зависит от того, что совершит он в каждой из них. Когда тело умирает, дух переходит в Заджанма, то есть мир, расположенный за нашим, где обитают духи, не до конца освободившиеся от мирского существования, и там дожидаются нового рождения, нового цикла на земле. Перед каждой душой Хоруль ставит задачу, и душа должна её выполнить, прежде чем перейти в новую ипостась. Наконец, когда цикл будет завершён, душам, которыми будет доволен Хоруль, даруется вечный покой в Харугакита.
— Ваши поверья сильно отличаются от наших, — согласился Каландрилл. — Но все же я не понимаю, зачем воины прячут лицо.
— А затем, — терпеливо продолжал Очен, — что есть духи мстительные. Заджанма — это нечто вроде покоя ожидания. Представь себе палату со многими дверьми, из которой заблудшая душа может запросто сбежать. И если душа эта будет знать лицо того, кто убил её тело, она попытается отомстить обидчику, она будет преследовать его. Так что враг не должен видеть твоего лица. Потому коту прячут своё лицо.
— Но ты его не прячешь, — пробормотал Каландрилл, — а ведь сам же говоришь, что твоя магия может быть использована и в военных целях.
— Я пребываю в исключительном цикле на земле, — без тени сомнения заявил Очен. — Обладающий оккультным талантом находится на последнем витке своего земного существования, ему нечего бояться мести духа.
— А мы? — Каландрилл махнул рукой в сторону Брахта и Кати, которые, лёжа на одеялах, мирно беседовали, и на Ценнайру, сидевшую невдалеке от них и прислушивавшуюся к разговору. — Мы тоже отправимся к Харугакита, если погибнем по дороге? Или вернёмся к себе?
Очен задумался, наблюдая за вылетавшими из огня искрами.
— Я не ведаю, — сказал он наконец. — Возможно, каждый из вас вернётся в лоно своего бога, а может, это ваша последняя жизнь. Я знаком лишь с поверьями своей земли.
Каландрилл подумал с мгновение и спросил:
— Ты боишься смерти?
— Смерти — нет, — спокойно ответил Очен, — я боюсь лишь способа. Я столь же подвержен боли, как и любой смертный, и предпочёл бы испустить дух в мягкой постели в окружении дружеских лиц, чем, скажем, от меча или стрелы тенсая.
— Ты думаешь, такое может случиться? — Упоминание о тенсаях заставило Каландрилла забыть о метафизике и вспомнить об опасностях, поджидавших их в пути. — Отважатся ли тенсаи напасть на такой отряд?
— Если их будет больше, то да, — подтвердил Очен. — Или если они будут слишком голодны.
Голос его звучал по-философски бодро, словно эта опасность не особенно его страшила. Каландрилл инстинктивно сжал руку на эфесе меча и перевёл взгляд с вазиря на часовых, охранявших лагерь по периметру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
— Те, кого мы убиваем, не должны забрать с собой в другую жизнь наш образ. — Он сказал это так, словно это само собой разумелось, но, увидев изумление в глазах Каландрилла, пояснил: — Если мне придётся убить человека, он проклянёт меня. И если моё лицо отпечатается в его глазах, дух его запомнит и будет преследовать меня. Разве в Лиссе не так?
— Нет, — Каландрилл отрицательно покачал головой. — По нашим поверьям, мёртвые оставляют этот мир, если только колдун не позовёт их назад. Все они предстают перед Дерой, коя судит их и никогда не отпускает назад.
— Странно, — вежливо сказал Чазали, — а я не мог понять, почему вы ходите без масок.
— А Хоруль не судит ваших мёртвых? — поинтересовался Каландрилл.
— Судит, когда приходит час, — ответил Чазали, явно обеспокоенный направлением, которое принимал разговор, — но на подобные темы тебе лучше поговорить с вазирем. Очен разбирается в этом лучше меня.
Поняв, что киривашен не расположен продолжать разговор, Каландрилл не стал настаивать, решив, однако, по себя расспросить Очена. Несмотря на все тяготы пути в нем ещё жил учёный, который жаждал получше узнать народ, вдруг ставший ему союзником.
После обеда они так же молча продолжали скакать вперёд по монотонной равнине. Маленькие лошадки джессеритов оказались на редкость выносливы и без устали несли всадников вперёд, пожирая одну лигу за другой между колодцами. Второго они достигли, когда солнце коснулось западного горизонта. На востоке выкатил полумесяц; на темно-синем бархате заката высыпали первые звезды. Котузены, хотя и привыкли к услугам котуджи, были явно неприхотливы и легко переносили тяготы пути. Молча и деловито они стреножили лошадей и разожгли костры, выставили часовых, сняли тетиву с луков; на кострах забулькали котелки. К трапезе они приступили, когда уже совсем стемнело. Шелест ветра в траве, лёгкое постукивание копыт, похрапывание лошадей, яркие отблески от костров и даже молчаливые, одетые в доспехи воины — все это успокаивало. Но с наступлением ночи ощущение, что за ним следит пара внимательных глаз, усилилось, словно сгустившаяся за ярким кругом огня тьма превратилась в живое существо.
Скорее из желания отогнать от себя это чувство, чем из любопытства Каландрилл завёл новый разговор с вазирем.
— Эти колодцы, — начал он как ни в чем не бывало, — они стоят вдоль всей дороги?
— Да. — Очен поплотнее запахнул на себе халат. Фантастические знаки, вышитые на ткани, отливали малиновым в свете костров. — Между всеми тенгами, по крайней мере почти между всеми, проложены тропы с колодцами на таком расстоянии, чтобы путник мог добраться до них в полдень и вечером. Это, — усмехнулся он, спрятав узловатые руки в рукава, — досталось нам в наследство от великого хана. Колодцы были вырыты по его приказу, дабы войска не знали недостатка в воде.
— Великий хан, — пробормотал Каландрилл. — Я ни разу не слышал его имени.
Вытащив из рукава руку со сверкающими в свете костров накрашенными ногтями, вазирь сделал неопределённый жест и покачал головой.
— Оно нигде не написано, — сказал он. — И ни один из монументов, возведённых им самому себе, не сохранился до наших дней. Таково было повеление махзлина и вазирь-нарумасу: все, что напоминает о великом хане, должно быть забыто, имя его никогда не должно произноситься. Когда он умер, останки его были сожжены и прах развеян над озером Галиль, дабы ветер унёс его с этой земли.
Каландрилл кивнул. Ветер слегка пошевелил его волосы, и ему показалось, что его погладили призрачные пальцы. Каландрилл едва сдержался, чтобы не мотнуть головой. Дабы успокоиться, он опустил руку на рукоятку меча и сказал:
— Не хочу быть настырным, но сегодня я разговаривал с Чазали о масках, которые носят ваши воины…
Он повторил то, что услышал от киривашена, и Очен кивнул. Затем, помолчав с мгновение, сказал:
— Ваша Дера сильно отличается от нашего Хоруля, как и ваша земля от нашей. Мы живём разной жизнью и умираем разной смертью. По нашим поверьям, у человека несколько жизней; количество их зависит от того, что совершит он в каждой из них. Когда тело умирает, дух переходит в Заджанма, то есть мир, расположенный за нашим, где обитают духи, не до конца освободившиеся от мирского существования, и там дожидаются нового рождения, нового цикла на земле. Перед каждой душой Хоруль ставит задачу, и душа должна её выполнить, прежде чем перейти в новую ипостась. Наконец, когда цикл будет завершён, душам, которыми будет доволен Хоруль, даруется вечный покой в Харугакита.
— Ваши поверья сильно отличаются от наших, — согласился Каландрилл. — Но все же я не понимаю, зачем воины прячут лицо.
— А затем, — терпеливо продолжал Очен, — что есть духи мстительные. Заджанма — это нечто вроде покоя ожидания. Представь себе палату со многими дверьми, из которой заблудшая душа может запросто сбежать. И если душа эта будет знать лицо того, кто убил её тело, она попытается отомстить обидчику, она будет преследовать его. Так что враг не должен видеть твоего лица. Потому коту прячут своё лицо.
— Но ты его не прячешь, — пробормотал Каландрилл, — а ведь сам же говоришь, что твоя магия может быть использована и в военных целях.
— Я пребываю в исключительном цикле на земле, — без тени сомнения заявил Очен. — Обладающий оккультным талантом находится на последнем витке своего земного существования, ему нечего бояться мести духа.
— А мы? — Каландрилл махнул рукой в сторону Брахта и Кати, которые, лёжа на одеялах, мирно беседовали, и на Ценнайру, сидевшую невдалеке от них и прислушивавшуюся к разговору. — Мы тоже отправимся к Харугакита, если погибнем по дороге? Или вернёмся к себе?
Очен задумался, наблюдая за вылетавшими из огня искрами.
— Я не ведаю, — сказал он наконец. — Возможно, каждый из вас вернётся в лоно своего бога, а может, это ваша последняя жизнь. Я знаком лишь с поверьями своей земли.
Каландрилл подумал с мгновение и спросил:
— Ты боишься смерти?
— Смерти — нет, — спокойно ответил Очен, — я боюсь лишь способа. Я столь же подвержен боли, как и любой смертный, и предпочёл бы испустить дух в мягкой постели в окружении дружеских лиц, чем, скажем, от меча или стрелы тенсая.
— Ты думаешь, такое может случиться? — Упоминание о тенсаях заставило Каландрилла забыть о метафизике и вспомнить об опасностях, поджидавших их в пути. — Отважатся ли тенсаи напасть на такой отряд?
— Если их будет больше, то да, — подтвердил Очен. — Или если они будут слишком голодны.
Голос его звучал по-философски бодро, словно эта опасность не особенно его страшила. Каландрилл инстинктивно сжал руку на эфесе меча и перевёл взгляд с вазиря на часовых, охранявших лагерь по периметру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115