Шаг в радугу, шаг, который она давно уже сделала и не могла переделать, и каждый новый шаг ведет только вперед. Она шагнула. Окруженная клочьями тумана, вышла на лужайку, где навстречу ей кинулась с восторженным лаем маленькая собачонка.
Глава четвертая
Itur in antiquar silvam, stabula alta ferrarum.
«Энеида», книга VI
Тевкры торопятся в лес, приют зверей стародавний.
Вергилий, Энеида, книга VI
Пока Дейли Элис думала, а Софи сперва бодрствовала, а потом спала, пока Ариэл Хоксквилл летела по туманным деревенским дорогам, чтобы встретить поезд на северной станции, Оберон и Джордж Маус, подсев вплотную к костерку, гадали, куда Фред Сэвидж их завел, и никак не могли припомнить, как они в это место попали.
Бури различий
Им вспоминалось, что отправились они в путь некоторое время назад; вначале, собирая экипировку, прошлись по старым сундукам и комодам Джорджа, хотя опасности и трудности пути предвидеть было невозможно и отбирать вещи пришлось наугад. Джордж находил и вытряхивал наружу свитеры, обвисшие рюкзаки, вязаные шапки, галоши.
— А ну-ка, — говорил Фред, натягивая на свою буйную шевелюру шапочку. — Давненько я ничего такого не носил.
— На что это нам? — пожал плечами Оберон, который стоял поодаль, засунув руки в карманы.
— Нет, послушай, — возразил Джордж. — Береженого бог бережет. Кто предупрежден, тот вооружен.
— Вооружиться — это нужное дело, — заметил Фред, поднимая гигантское пончо, — оно куда как кстати.
— Глупости, — фыркнул Оберон. — Я хочу сказать…
— Ну ладно, ладно, — огрызнулся Джордж, размахивая большим револьвером, который только что нашел в сундуке, — ладно, решай сам, мистер Всезнайка. Но только не говори, что я тебя не предупреждал. — Он засунул было револьвер за пояс, но передумал и швырнул его обратно в сундук. — А как насчет вот этого? — Он говорил о большом складном ноже с двадцатью лезвиями на все случаи жизни. — Бог мой, он мне уже сто лет не попадался на глаза.
— Красота, — восхитился Фред, извлекая желтым ногтем пробочник. — Просто красота. А ловкий какой.
Оберон, не вынимая рук из карманов, продолжал наблюдать, но замечаний больше не делал. Вскоре он перестал воспринимать происходящее. С того времени, как Ветхозаветную Ферму посетила Лайлак, ему было неимоверно трудно длительное время оставаться в этом мире; он как будто то входил, то выходил, застигая отдельные, не связанные между собой сцены, словно это были комнаты в доме, план которого он не мог себе вообразить или не пытался. Временами он предполагал, что сходит с ума, но, хотя эта мысль казалась достаточно разумным и вполне вероятным объяснением, она, как ни странно, оставляла его равнодушным. Несомненно, между прежней и нынешней природой вещей существовало гигантское различие, но в чем именно оно заключалось, Оберон не мог бы указать. То есть, выделяя отдельные веши (улицу, яблоко, какую-нибудь мысль, воспоминание), он не обнаруживал в них перемен — они оставались такими же, как всегда, и все же разница существовала. «Разно-одинаковые», — любил повторять Джордж, когда речь шла о двух более или менее сходных вещах, но Оберон начал обозначать этим словом состояния одной и той же вещи — вещи, которая Как-то делалась (не исключено, что навсегда) более или менее иной.
Разно-одинаковые.
Вероятно (Оберон не был уверен, но склонялся к этой мысли), это различие возникло не мгновенно, а просто он в один прекрасный миг его заметил, влез в него. Оно его озарило, вот и все; прояснилось, как при перемене погоды. Оберон предвидел время (и эта мысль вызывала у него лишь легкую боязливую дрожь), когда он перестанет замечать различие или помнить, что в вещах была разница (а вернее, ее прежде не было); и после этого — время, когда бури различий начнут бушевать где угодно и как угодно, а он будет к ним слеп и глух.
Оберон и сейчас обнаруживал, что забывает, как некое подобие фронта окклюзии пронеслось над его воспоминаниями о Сильвии — воспоминаниями, которые он считал прочными и неизменными, как и всю свою собственность. Теперь же, пытаясь их коснуться, он обнаруживал вместо них осенние листья — так золото фейри оборачивается комьями грязи, папоротником, раковинами улиток, копытцами фавнов.
— Что? — спросил он.
— Надень-ка. — Джордж сунул ему в руки кинжал в ножнах, на которых различалась потускневшая надпись, выполненная золотым тиснением: «Ущелье Осейбл», которая Оберону ничего не говорила. Тем не менее он закрепил ножны на поясе, просто потому, что не нашел с ходу повода отказаться.
Безусловно, уходы и приходы в реальность, сходную с книгой, где заполненные страницы чередуются с пустыми, помогли ему справиться с мудреным делом, которое было на него возложено: подвести к финальной точке повествование, лежавшее в основе «Мира Где-то Еще» (он никогда не думал, что до этого дойдет). Но поди-ка поставь точку в истории, которая по самой своей природе не допускает никаких точек! И все же ему пришлось сесть за вконец изношенную (от трудов праведных) пишущую машинку, чтобы извлечь оттуда заключительные главы так убедительно, ловко и непостижимо, как фокусник извлекает из своего пустого кулака бесконечную связку цветных шарфов. Каким образом может завершиться история, которая была не чем иным, как обещанием нескончаемости! Да так же, как различие является в мир, который во всех прочих отношениях остается тем же самым, так же, как хитрое изображение вазы распадается, когда в него всмотришься, на два обращенных друг к другу профиля.
Оберон выполнил обещание, что история не закончится; таков и был конец. Вот и все.
Потом он не мог припомнить, как именно это сделал, какие сцены натюкал двадцатью шестью алфавитными и несколькими вспомогательными клавишами, какие подыскал слова, кого из персонажей убил и кого родил. Это были сны человека, которому снится, что он видит сны; воображаемые плоды воображения, эфемерности, воздвигнутые в мире, тоже сделавшемся эфемерным. Возможно ли эти сцены снять, а если возможно, то какое впечатление они произведут Там, Снаружи, какие заклятья наложат и какие разрушат — о том Оберон не имел понятия. Он просто отослал Фреда с последними (некогда немыслимыми) листами и вспомнил, смеясь, о хитрости из школьных лет, последней строчке, которой каждый школьник хоть раз да завершал немыслимую, не ведущую ни к какому логичному финалу выдумку: а потом он проснулся.
Потом он проснулся.
Фразы его фуги с окружающим миром соприкасались между собой. Они трое, — он, Джордж и Фред — обутые в сапоги и вооруженные, стояли перед зиявшей пастью подземки; холодный весенний день напоминал неопрятную постель, в которой все еще спало человечество.
— В сторону окраин? — спросил Джордж. — Или в центр?
Смотрите себе под ноги
Оберон предложил на выбор другие двери (проходы, которые, как он предполагал, могли бы служить дверью):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
Глава четвертая
Itur in antiquar silvam, stabula alta ferrarum.
«Энеида», книга VI
Тевкры торопятся в лес, приют зверей стародавний.
Вергилий, Энеида, книга VI
Пока Дейли Элис думала, а Софи сперва бодрствовала, а потом спала, пока Ариэл Хоксквилл летела по туманным деревенским дорогам, чтобы встретить поезд на северной станции, Оберон и Джордж Маус, подсев вплотную к костерку, гадали, куда Фред Сэвидж их завел, и никак не могли припомнить, как они в это место попали.
Бури различий
Им вспоминалось, что отправились они в путь некоторое время назад; вначале, собирая экипировку, прошлись по старым сундукам и комодам Джорджа, хотя опасности и трудности пути предвидеть было невозможно и отбирать вещи пришлось наугад. Джордж находил и вытряхивал наружу свитеры, обвисшие рюкзаки, вязаные шапки, галоши.
— А ну-ка, — говорил Фред, натягивая на свою буйную шевелюру шапочку. — Давненько я ничего такого не носил.
— На что это нам? — пожал плечами Оберон, который стоял поодаль, засунув руки в карманы.
— Нет, послушай, — возразил Джордж. — Береженого бог бережет. Кто предупрежден, тот вооружен.
— Вооружиться — это нужное дело, — заметил Фред, поднимая гигантское пончо, — оно куда как кстати.
— Глупости, — фыркнул Оберон. — Я хочу сказать…
— Ну ладно, ладно, — огрызнулся Джордж, размахивая большим револьвером, который только что нашел в сундуке, — ладно, решай сам, мистер Всезнайка. Но только не говори, что я тебя не предупреждал. — Он засунул было револьвер за пояс, но передумал и швырнул его обратно в сундук. — А как насчет вот этого? — Он говорил о большом складном ноже с двадцатью лезвиями на все случаи жизни. — Бог мой, он мне уже сто лет не попадался на глаза.
— Красота, — восхитился Фред, извлекая желтым ногтем пробочник. — Просто красота. А ловкий какой.
Оберон, не вынимая рук из карманов, продолжал наблюдать, но замечаний больше не делал. Вскоре он перестал воспринимать происходящее. С того времени, как Ветхозаветную Ферму посетила Лайлак, ему было неимоверно трудно длительное время оставаться в этом мире; он как будто то входил, то выходил, застигая отдельные, не связанные между собой сцены, словно это были комнаты в доме, план которого он не мог себе вообразить или не пытался. Временами он предполагал, что сходит с ума, но, хотя эта мысль казалась достаточно разумным и вполне вероятным объяснением, она, как ни странно, оставляла его равнодушным. Несомненно, между прежней и нынешней природой вещей существовало гигантское различие, но в чем именно оно заключалось, Оберон не мог бы указать. То есть, выделяя отдельные веши (улицу, яблоко, какую-нибудь мысль, воспоминание), он не обнаруживал в них перемен — они оставались такими же, как всегда, и все же разница существовала. «Разно-одинаковые», — любил повторять Джордж, когда речь шла о двух более или менее сходных вещах, но Оберон начал обозначать этим словом состояния одной и той же вещи — вещи, которая Как-то делалась (не исключено, что навсегда) более или менее иной.
Разно-одинаковые.
Вероятно (Оберон не был уверен, но склонялся к этой мысли), это различие возникло не мгновенно, а просто он в один прекрасный миг его заметил, влез в него. Оно его озарило, вот и все; прояснилось, как при перемене погоды. Оберон предвидел время (и эта мысль вызывала у него лишь легкую боязливую дрожь), когда он перестанет замечать различие или помнить, что в вещах была разница (а вернее, ее прежде не было); и после этого — время, когда бури различий начнут бушевать где угодно и как угодно, а он будет к ним слеп и глух.
Оберон и сейчас обнаруживал, что забывает, как некое подобие фронта окклюзии пронеслось над его воспоминаниями о Сильвии — воспоминаниями, которые он считал прочными и неизменными, как и всю свою собственность. Теперь же, пытаясь их коснуться, он обнаруживал вместо них осенние листья — так золото фейри оборачивается комьями грязи, папоротником, раковинами улиток, копытцами фавнов.
— Что? — спросил он.
— Надень-ка. — Джордж сунул ему в руки кинжал в ножнах, на которых различалась потускневшая надпись, выполненная золотым тиснением: «Ущелье Осейбл», которая Оберону ничего не говорила. Тем не менее он закрепил ножны на поясе, просто потому, что не нашел с ходу повода отказаться.
Безусловно, уходы и приходы в реальность, сходную с книгой, где заполненные страницы чередуются с пустыми, помогли ему справиться с мудреным делом, которое было на него возложено: подвести к финальной точке повествование, лежавшее в основе «Мира Где-то Еще» (он никогда не думал, что до этого дойдет). Но поди-ка поставь точку в истории, которая по самой своей природе не допускает никаких точек! И все же ему пришлось сесть за вконец изношенную (от трудов праведных) пишущую машинку, чтобы извлечь оттуда заключительные главы так убедительно, ловко и непостижимо, как фокусник извлекает из своего пустого кулака бесконечную связку цветных шарфов. Каким образом может завершиться история, которая была не чем иным, как обещанием нескончаемости! Да так же, как различие является в мир, который во всех прочих отношениях остается тем же самым, так же, как хитрое изображение вазы распадается, когда в него всмотришься, на два обращенных друг к другу профиля.
Оберон выполнил обещание, что история не закончится; таков и был конец. Вот и все.
Потом он не мог припомнить, как именно это сделал, какие сцены натюкал двадцатью шестью алфавитными и несколькими вспомогательными клавишами, какие подыскал слова, кого из персонажей убил и кого родил. Это были сны человека, которому снится, что он видит сны; воображаемые плоды воображения, эфемерности, воздвигнутые в мире, тоже сделавшемся эфемерным. Возможно ли эти сцены снять, а если возможно, то какое впечатление они произведут Там, Снаружи, какие заклятья наложат и какие разрушат — о том Оберон не имел понятия. Он просто отослал Фреда с последними (некогда немыслимыми) листами и вспомнил, смеясь, о хитрости из школьных лет, последней строчке, которой каждый школьник хоть раз да завершал немыслимую, не ведущую ни к какому логичному финалу выдумку: а потом он проснулся.
Потом он проснулся.
Фразы его фуги с окружающим миром соприкасались между собой. Они трое, — он, Джордж и Фред — обутые в сапоги и вооруженные, стояли перед зиявшей пастью подземки; холодный весенний день напоминал неопрятную постель, в которой все еще спало человечество.
— В сторону окраин? — спросил Джордж. — Или в центр?
Смотрите себе под ноги
Оберон предложил на выбор другие двери (проходы, которые, как он предполагал, могли бы служить дверью):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205