Айса, как обычно, невозмутимый; Ратаган, чей юмор улетучился в мгновение ока; Мертах, взгляд которого беспокойно метался по комнате; Мадра, чьи волосы рассыпались по плечам, — волки отпихивали друг друга, норовя положить голову ей на колени. Внезапно Ривен ощутил почти неодолимое побуждение положить туда и свою голову тоже.
— Но вот в чем загвоздка, бородатый пень, — сказал Мертах, — тебя требуют в зал. Дело особой важности, ты ж понимаешь.
Ратаган застонал.
— Неужели никак невозможно оставить калеку в покое?
— Там пиво, — заметил Мертах.
Ратаган оживился.
— Долг — штука обременительная, но пренебречь им нельзя… Ну пойдем, хоть разогреемся.
Они встали и направились к выходу, Мертах подмигнул Мадре, обернувшись на пороге. Флейта и Барабан, поглядев на нее с сожалением, потрусили за хозяином. Когда Мертах с Ратаганом ушли, в комнате стало как-то неестественно тихо. Айса вновь вступил в роль часового у двери.
Стук кузнечного молота прекратился, теперь снаружи доносился только отдаленный, едва различимый гул человеческих голосов, идущий, должно быть, со стороны базара. Мадра поднялась и подхватила рюкзак Ривена.
— И что ты с ним собираешься делать? — Ему не хотелось, чтобы его рюкзак забирали куда-то. Это — единственное, что еще связывало Ривена с его миром. Последнее, что осталось.
— Разобрать, а потом уложить как следует, — сказала она. — Все равно эта одежда вам пока не понадобится, а там еще кое-где порвалось, надо заштопать. — Она достала его брюки и просунула палец в прореху. То была давняя дырка, латанная-перелатанная: сначала он сам зашивал ее, неумело, а потом еще — Дженни. Но аккуратные стежки ее расползлись. Ривен представил, как Мадра выдергивает эти обрывочки ниток, и острая боль вдруг пронзила его.
— А как же я? — спросил он и сам рассердился, услышав в голосе своем жалобные нотки.
Улыбка промелькнула на ее губах. Сколько ей лет: семнадцать, восемнадцать? Было в ней что-то такое… неподвластное возрасту.
— Я могу штопать и здесь, если хотите, — сказала она, и вдруг лицо ее просветлело, как у ребенка, окрыленного надеждой.
— Хорошо, — ответил Ривен, ощущая какое-то странное облегчение.
Так они скоротали день. Ривен тоже нашел себе занятие. Он чистил свои ботинки, пока Мадра, усевшись рядом, чинила его одежду. Ближе к вечеру она разожгла камин. В вечернем сумраке мир за окном окрасился в синий цвет, отсветы пламени камина залили комнату желтым сиянием. В мерцающем свете свечей и камина иголка поблескивала в старой ткани, как серебряная искорка, зажатая ловкими пальцами Мадры.
Не хватало только шума моря. Ривен представил себе: волны, с шуршанием набегающие на гальку, в воздухе — запах горящего торфа, сумерки, поднимающиеся из долины к темнеющему небу, где появились уже первые звезды.
Глаза его закрылись.
Он снова был с Дженни. Они неслись в стремительной скачке бок о бок по бескрайним просторам зеленых долин, под каменистыми осыпями холмов, небо над ними было как синяя прозрачная чаша, горы — как бело-голубая дымка на краю горизонта. Кони их, с мягкими бархатными глазами, были выносливы и быстры, седла — глубоки и удобны, и высокие травы шелестели по стременам.
Но одета она была странно, он ее раньше не видел в таком одеянии: черная амазонка из мягкой замши и мышиного цвета шерстяная юбка с несметным количеством складок на бедрах. Высокие сапоги и перчатки из темной кожи, плотно обтягивающие руки.
И лицо ее… То была Дженни, которую он знал, вот только волосы, обычно в беспорядке рассыпанные по плечам, заплетены были в косы и уложены кольцом на затылке. А ему так — до боли — хотелось видеть, как ветер треплет свободно летящие пряди ее волос.
И еще было что-то такое в глазах ее… и, возможно, в осанке. Как будто она растеряла свою природную грацию дикой лани, и искусная подделка заменила утраченное.
Во все стороны до горизонта расстилался безбрежный безлюдный пейзаж, а они все летели вперед и вперед, и Ривену казалось, что глаз его различает, как горы становятся ближе, силуэты их — резче. Там, в ущельях на склонах гор, ближе к вершинам, лежали снега; на их фоне выступали черные пятна обветренных скал. Ривен и Дженни держали путь на север. На север к Гресхорну.
— Тысяча миль до Гресхорна, — сказала Дженни, и Ривен почему-то не удивился тому, что она говорит с неуловимым акцентом Мингниша, не с тем акцентом, с каким говорят на Скае. — Кое-кто утверждает, что горы на севере обозначают границу мира, что за ними нет уже ничего, только великая бездна, где кружатся звезды. Еще никто не был на той стороне, вот разве что гномы, но ведь нам они не рассказывают ничего о своих походах, о земле за северными горами. Так что, возможно, и в самом деле Гресхорн — это край света. — Она подняла на него глаза, темные, точно вода в глубине колодца, на бледном лице. Чужие глаза, не его жены.
— Ты не здешний, ты здесь чужой, — бесстрастно проговорила она.
— Ты — моя жена, — выдохнул он, и слова были как песок в горле.
— Нет, — сказала она, и по спине у него пробежал холод. Конь его встал на дыбы.
Она холодно улыбнулась ему, и в улыбке ее не было ничего от той женщины, которую он знал.
— Кто ты? — прошептал он.
— Я — это ты, — спокойно проговорила она, а потом серебряный смех ее болью прозвучал в его ушах, задев струны натянутых нервов. Исполненный печали смех, и оборвался он всхлипом, который не был ни рыданием, ни знаком гнева. — Я — дурной сон, от которого ты пробудился в холодном поту. Я — темная комната, куда ты боялся войти. Я — остывший очаг, наполненный золой. Я — обломок скалы на берегу горного ручья. Я — та история, которую ты не сумеешь рассказать, как бы ты ни старался. И все же ты должен. Жизнь твоя есть история этого мира, твои книги — кровь, дающая ему жизнь. Магия, которой держится этот мир, живет в твоем сердце. Отыщи ее.
— Это не так просто, — сказал он.
— Все не просто. — Она грустно улыбнулась.
Гнев вспыхнул в нем, точно раздутые уголья.
— Пошла к дьяволу, ведьма. Оставь меня.
Она пожала плечами.
— Невозможно. Я нужна тебе, Майкл.
— Зачем? — Она подалась вперед в седле.
— Я — жизнь твоих книг. Без меня ты не сможешь закончить свою часть истории, но и бросить ее, не закончив, ты будешь не в силах.
— Она умерла, история, вместе с тобой, — возмутился Ривен. — Теперь нет никаких больше историй.
— История бесконечна, всегда что-нибудь предстоит. Быть может, в истории этой будут другие герои… может быть, даже рассказывать будет кто-то другой, не ты. Но она продолжается, как и твое в ней участие. И она, твоя история, тобой еще не закончена.
— Зато я с ней покончил.
Она печально качнула головой, и на мгновение — у него даже перехватило дыхание — он узнал в ней свою жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— Но вот в чем загвоздка, бородатый пень, — сказал Мертах, — тебя требуют в зал. Дело особой важности, ты ж понимаешь.
Ратаган застонал.
— Неужели никак невозможно оставить калеку в покое?
— Там пиво, — заметил Мертах.
Ратаган оживился.
— Долг — штука обременительная, но пренебречь им нельзя… Ну пойдем, хоть разогреемся.
Они встали и направились к выходу, Мертах подмигнул Мадре, обернувшись на пороге. Флейта и Барабан, поглядев на нее с сожалением, потрусили за хозяином. Когда Мертах с Ратаганом ушли, в комнате стало как-то неестественно тихо. Айса вновь вступил в роль часового у двери.
Стук кузнечного молота прекратился, теперь снаружи доносился только отдаленный, едва различимый гул человеческих голосов, идущий, должно быть, со стороны базара. Мадра поднялась и подхватила рюкзак Ривена.
— И что ты с ним собираешься делать? — Ему не хотелось, чтобы его рюкзак забирали куда-то. Это — единственное, что еще связывало Ривена с его миром. Последнее, что осталось.
— Разобрать, а потом уложить как следует, — сказала она. — Все равно эта одежда вам пока не понадобится, а там еще кое-где порвалось, надо заштопать. — Она достала его брюки и просунула палец в прореху. То была давняя дырка, латанная-перелатанная: сначала он сам зашивал ее, неумело, а потом еще — Дженни. Но аккуратные стежки ее расползлись. Ривен представил, как Мадра выдергивает эти обрывочки ниток, и острая боль вдруг пронзила его.
— А как же я? — спросил он и сам рассердился, услышав в голосе своем жалобные нотки.
Улыбка промелькнула на ее губах. Сколько ей лет: семнадцать, восемнадцать? Было в ней что-то такое… неподвластное возрасту.
— Я могу штопать и здесь, если хотите, — сказала она, и вдруг лицо ее просветлело, как у ребенка, окрыленного надеждой.
— Хорошо, — ответил Ривен, ощущая какое-то странное облегчение.
Так они скоротали день. Ривен тоже нашел себе занятие. Он чистил свои ботинки, пока Мадра, усевшись рядом, чинила его одежду. Ближе к вечеру она разожгла камин. В вечернем сумраке мир за окном окрасился в синий цвет, отсветы пламени камина залили комнату желтым сиянием. В мерцающем свете свечей и камина иголка поблескивала в старой ткани, как серебряная искорка, зажатая ловкими пальцами Мадры.
Не хватало только шума моря. Ривен представил себе: волны, с шуршанием набегающие на гальку, в воздухе — запах горящего торфа, сумерки, поднимающиеся из долины к темнеющему небу, где появились уже первые звезды.
Глаза его закрылись.
Он снова был с Дженни. Они неслись в стремительной скачке бок о бок по бескрайним просторам зеленых долин, под каменистыми осыпями холмов, небо над ними было как синяя прозрачная чаша, горы — как бело-голубая дымка на краю горизонта. Кони их, с мягкими бархатными глазами, были выносливы и быстры, седла — глубоки и удобны, и высокие травы шелестели по стременам.
Но одета она была странно, он ее раньше не видел в таком одеянии: черная амазонка из мягкой замши и мышиного цвета шерстяная юбка с несметным количеством складок на бедрах. Высокие сапоги и перчатки из темной кожи, плотно обтягивающие руки.
И лицо ее… То была Дженни, которую он знал, вот только волосы, обычно в беспорядке рассыпанные по плечам, заплетены были в косы и уложены кольцом на затылке. А ему так — до боли — хотелось видеть, как ветер треплет свободно летящие пряди ее волос.
И еще было что-то такое в глазах ее… и, возможно, в осанке. Как будто она растеряла свою природную грацию дикой лани, и искусная подделка заменила утраченное.
Во все стороны до горизонта расстилался безбрежный безлюдный пейзаж, а они все летели вперед и вперед, и Ривену казалось, что глаз его различает, как горы становятся ближе, силуэты их — резче. Там, в ущельях на склонах гор, ближе к вершинам, лежали снега; на их фоне выступали черные пятна обветренных скал. Ривен и Дженни держали путь на север. На север к Гресхорну.
— Тысяча миль до Гресхорна, — сказала Дженни, и Ривен почему-то не удивился тому, что она говорит с неуловимым акцентом Мингниша, не с тем акцентом, с каким говорят на Скае. — Кое-кто утверждает, что горы на севере обозначают границу мира, что за ними нет уже ничего, только великая бездна, где кружатся звезды. Еще никто не был на той стороне, вот разве что гномы, но ведь нам они не рассказывают ничего о своих походах, о земле за северными горами. Так что, возможно, и в самом деле Гресхорн — это край света. — Она подняла на него глаза, темные, точно вода в глубине колодца, на бледном лице. Чужие глаза, не его жены.
— Ты не здешний, ты здесь чужой, — бесстрастно проговорила она.
— Ты — моя жена, — выдохнул он, и слова были как песок в горле.
— Нет, — сказала она, и по спине у него пробежал холод. Конь его встал на дыбы.
Она холодно улыбнулась ему, и в улыбке ее не было ничего от той женщины, которую он знал.
— Кто ты? — прошептал он.
— Я — это ты, — спокойно проговорила она, а потом серебряный смех ее болью прозвучал в его ушах, задев струны натянутых нервов. Исполненный печали смех, и оборвался он всхлипом, который не был ни рыданием, ни знаком гнева. — Я — дурной сон, от которого ты пробудился в холодном поту. Я — темная комната, куда ты боялся войти. Я — остывший очаг, наполненный золой. Я — обломок скалы на берегу горного ручья. Я — та история, которую ты не сумеешь рассказать, как бы ты ни старался. И все же ты должен. Жизнь твоя есть история этого мира, твои книги — кровь, дающая ему жизнь. Магия, которой держится этот мир, живет в твоем сердце. Отыщи ее.
— Это не так просто, — сказал он.
— Все не просто. — Она грустно улыбнулась.
Гнев вспыхнул в нем, точно раздутые уголья.
— Пошла к дьяволу, ведьма. Оставь меня.
Она пожала плечами.
— Невозможно. Я нужна тебе, Майкл.
— Зачем? — Она подалась вперед в седле.
— Я — жизнь твоих книг. Без меня ты не сможешь закончить свою часть истории, но и бросить ее, не закончив, ты будешь не в силах.
— Она умерла, история, вместе с тобой, — возмутился Ривен. — Теперь нет никаких больше историй.
— История бесконечна, всегда что-нибудь предстоит. Быть может, в истории этой будут другие герои… может быть, даже рассказывать будет кто-то другой, не ты. Но она продолжается, как и твое в ней участие. И она, твоя история, тобой еще не закончена.
— Зато я с ней покончил.
Она печально качнула головой, и на мгновение — у него даже перехватило дыхание — он узнал в ней свою жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120