Спуск оказался гораздо труднее подъема: икры болели, колени ныли. Ему приходилось глубоко втыкать посох в размокшую землю, хвататься за вереск и камни. Склон был настолько крут, что тропа петляла причудливым серпантином. Ручьи теперь текли почти прямо вниз, часто пересекая извилистую тропу. Его промокшие ноги уже больше не ощущали никаких неудобств от сырости, но боль донимала Ривена. Ему казалось, что спицы в ногах у него сдвигаются с места, винты врезаются в мышцы, металл царапает по кости.
Пока Ривен спускался, снег опять перешел в дождь. Студеный, мелкий, нудный дождь, разбрасываемый порывами ветра с моря. Внизу, в заливе, ревели волны и крошились о мыс в белой ярости. Ривен обвел взглядом прибрежную луговину, и ему показалось, что он разглядел темное пятнышко на том конце залива — домик.
Перешагивая один из ручьев, он поскользнулся на влажном камне и упал, и покатился вниз по склону. Цепляясь руками за камни и стебли травы, он смог удержаться только перед черной торфяной топью; еще бы дюйм, и он въехал бы туда лицом. Он полежал там с полминуты, пока вода болота не успокоилась и в ней не возникло его отражение, потом поднялся на четвереньки, при этом руки его по запястья погрузились в тину. Промокший до нитки и весь черный от грязи, Ривен заставил себя встать и, проклиная свое упрямство, продолжить свой путь вниз по склону сквозь дождь и ветер.
— Ты погляди только, какое сегодня море. Синее-синее, — сказал он и остановился на вершине, засунув большие пальцы между лямками рюкзака и плечами.
Она поглядела на него. Ветер немилосердно трепал ее длинные черные волосы.
— Летом оно всегда синее или бирюзовое. И спокойно-сонное, гладкое, как зеркало. Хорошо, что здесь, наверху, нет мошкары. — Сняв рюкзак, она бросила его на землю. — Давай пару минуточек передохнем.
Он тоже снял свой рюкзак.
Ветер несся по склону неритмичными волнами, пригибая траву, сверкающую на солнце каплями росы. В суровом бледно-голубом небе плыли белые косматые облачка. День выдался ясным и свежим; воздух был прозрачным, точно хрусталь. На самом краю горизонта виднелись каменистые пики Квиллинской гряды.
Они лежали в хрустящем папоротнике. Волосы Дженни разметались как веер. Она откинула их с лица и, повернувшись на бок, привстала, опершись на локоть. В небе, пронзительно вскрикивая, кружил одинокий кроншнеп. Облака стали темнее и то и дело набегали на-солнце. Должно быть, над морем копился дождик, готовясь вылиться на гористую преграду.
Дженни заерзала.
— Знаешь, люди — как времена года, — рассеянно проговорила она. Ривен нахмурился. Она лежала теперь на животе, подперев подбородок руками. Его лицо приняло озадаченное выражение, и в глазах Дженни вспыхнула искорка смеха. — Правда-правда, — сказала она. — Кто-то — зима, кто-то — лето, кто-то — весна или осень.
Он рассмеялся. Она взъерошила ему волосы.
— А я кто, по-твоему? — спросил он.
— А ты балда, — рассмеялась она в ответ.
Он сгреб ее в охапку и держал, не давая вырваться, но она продолжала брыкаться.
— Балда! — победно выкрикнула она и завертелась в его объятиях, но вырваться так и не сумела. Наконец она успокоилась и затихла. Ветер, несущийся по холмам и швыряющий чаек как листья, разметал ее волосы. Они улыбнулись друг другу. Лишь несколько дюймов разделяло их лица.
— А ты, — проговорил Ривен, затаив дыхание, — ты весна с порывистым ветром, и цветением вереска, и грозой… — Он легонько коснулся губами ее губ. — И осень с богатой жатвой.
И снова губы их встретились. В папоротнике и вереске шуршал ветер. Облака и тучи громоздились на небе, загораживая солнце.
Было темно. Он брел по колено в грязи, отмечающей нижний край склона. Заснеженная изломанная кромка хребта выделялась на фоне темнеющего неба. Облака поднялись вверх, и дождь почти прекратился. Скоро взойдет луна. Ривен продрался через заросли камыша, покрывающие низину. Боль в ногах превратилась в ослепительный свет в мозгу.
Самое трудное позади, дружище. Осталось только обойти залив.
Дождь, наконец, перестал, но соленый ветер швырял брызги моря в лицо Ривена, жаля кожу, привкусом соли ложась на губы. Белая пена и лунный свет омывали берег, далеко в море уходили белыми барашками волны.
Ривен уже выбрался из грязи заболоченной низины на гальку, его ноги съезжали с крупных голышей, посох стал ненадежной опорой. Он задел посохом ракушку странной формы; открылась нежданная бледность перламутра.
Тяжело дыша, Ривен остановился. Отсюда уже можно было отчетливо разглядеть домик. Темный дом, за ним — нагромождение гор, а справа — бескрайняя ширь моря и неба, сливающихся на горизонте.
Ни света. Ни огонька.
Печаль накатила волной, потом отступила прочь. А он остался таким же холодным, как галька у моря.
Приехали, твою мать.
Он вонзил посох в землю и сделал еще шаг, прикрывая глаза правой рукой от брызг соленой воды. Штормовой ветер рвался с моря в долину. Ривен представлял себе, как ветер бьется о ставни, воет в трубе. Как хлопает калитка.
Эта калитка. Этот порог.
Он долго возился с ключами, застрявшими в кармане. Ветер безжалостно рвал с него одежду — окоченевшего, ни на что не способного.
Наконец, дверь открылась.
Он стоял, едва держась на ногах, в дверном проеме, за спиной — рев черного с серебром моря. Дверь ударилась о стену, и ветер ворвался в дом, просвистев мимо Ривена, взметнул кучку золы в давно остывшем камине, прошелестел бледными страницами книги, оставшейся недочитанной. Потрепал рукав джемпера, брошенного на стуле. Брошенного ею.
«Он мне не понадобится… сегодня очень жарко, я в нем задохнусь. Давай, Майкл, пройдемся, пока еще солнышко светит». — И вскрики чаек снаружи.
Он закрыл за собой дверь, захлопнув ее перед носом настырного ветра; комната вновь стала мертвой, темная комната. Только сквозь оконные стекла лился лунный свет.
Он швырнул на пол рюкзак и посох и сам упал на каменный пол. С одежды стекала вода, влажные волосы липли ко лбу. Из сумрака на каминной полке на Ривена смотрела их фотография, два медных подсвечника холодно блеснули дуэтом. А там, на его рабочем столе, — пишущая машинка и толстая пачка бумаги, придавленная круглым камушком, найденным на берегу. И большая кофейная чашка.
«— …Но я еще не закончил…
— Передохни. Твоей голове очень не помешает сейчас свежий горный воздух».
Вот тут, у двери, высокие сапоги. И еще прогулочные его ботинки и пара ботинок поменьше. Он рассеянно прикоснулся к шнуровке, потом отвернулся и встал на ноги.
Как я устал. Господи, как я устал.
Он прошел через комнату и уставился в черный камин. Здесь когда-то зажигали огонь. Он тащит торф, щурясь от солнца и ветра, бросает его в камин. Тепло первых язычков пламени гладит его по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120