Вынимать руки из обвивавшей запястья веревки оказалось делом сложным. И даже потом, когда я подошел к краю обрыва, моим рукам все еще отчаянно хотелось удерживать ее. Я посмотрел вниз, проследил глазами весь путь зеленой нейлоновой веревки: вот она уходит вниз с песчаного края, вот проходит по краю выступающего, опасно острого камня, исчезает из поля зрения, появляется вновь, напрягаясь в пространстве, ее окружающем, цепляется за что-то, раскачивается под весом висящего на ней невидимого мне тела. Интересно все-таки, о чем думает Бобби? Я вернулся к дереву, проверил узлы; затем возвратился к тому месту, где веревка уходила с края обрыва вниз, и попытался подсунуть под нее свой окровавленный платок – чтобы веревка не терлась о камень – но мне уже не хватило сил сделать это.
Ну ладно, сказал я. Теперь будем играть в другую игру; которая называется – доверие. Придется доверять вещам. Я оглянулся на лес, потом стал на колени, схватился за веревку одной рукой над краем обрыва, а другой пониже и начал спуск.
Было очень приятно знать, за что держаться, а не шарить руками, нащупывая очередной выступ или трещину, которых, может быть, там и не было и не будет. Но в руках моих и ногах почти не осталось сил. Я знал, что не падаю, что держусь за веревку, что в боку болит, и этого было достаточно. Я постоянно беседовал со своими руками, с каждым маленьким выступом камня так близко от моего лица, что я мог рассматривать их с удивительной ясностью, во всей красе. Передо мной было то, что с такого близкого расстояния никогда никем не созерцалось, то, чего никто никогда раньше не видел. Время от времени мне приходилось останавливаться – тогда, когда чувствовал: еще немного, и я умру. Я, зависший высоко над рекой, вглядывался в зерна песчаника, болтаясь в текучем пространстве, в глубоком сосредоточении пытаясь запечатлеть в мозгу все, на что смотрел, так глубоко, чтобы оно навсегда осталось со мной таким, каким я его тогда видел – всегда, ночью и днем. А может, даже после смерти. Я прижимался к веревке, дышал в камень, вдыхая каменную пыль, которую поднимало мое дыхание.
Моя последняя остановка была на выступе с неровными рваными краями, сантиметров пятнадцать в ширину; держась за веревку обеими руками, я даже смог там усесться, причем достаточно удобно. Теперь я уже видел труп, медленно поворачивающийся подо мною – моя хватка за веревку сообщала ему поворотный момент, – выглядевший ужасно тяжелым, полным мертвого веса, задумчивым, отдыхающим.
Видел я и Бобби, но ни я, ни он не пытались заговорить друг с другом. Он загнал байдарку в небольшое углубление подножия скалы. Движение воды удерживало ее там, и Бобби приходилось применять лишь небольшие усилия. Я снова полез вниз, страстно желая оказаться в воде и стать невесомым. Труп висел, насколько я мог судить, метрах в десяти над водой, из которой торчали прибрежные камни; у меня пока не было четкого представления о том, что я буду делать, когда доберусь до него. Падать мне и ему с такого расстояния над водой было бы довольно высоко. Но, очевидно, придется обрезать веревку и лететь в реку вместе с ним. Однако я решил, что буду обдумывать, что делать, лишь когда доберусь до него.
Когда я спустился почти к самому трупу, я стал думать, удерживаясь от дальнейшего сползания и отталкиваясь от скалы ногой и коленом, как быть дальше: ползти по нему, как это делал в старых комедийных фильмах Гарольд Ллойд, или оттолкнуться от него и прыгнуть в реку?
Веревка оборвалась, и мы полетели вниз. Неожиданно я стал невесомым, и планировать дальнейшие действия уже было не нужно. Однако спасло меня то, что предыдущей ночью я обдумывал, что мне нужно делать, если сорвусь со скалы. И теперь я знал, что следует предпринять: я успел хорошо оттолкнуться от скалы одной ногой и коленом другой ноги. И это позволило мне падать не вертикально вниз, а по дуге, подальше от стены. Камни летели мне навстречу, а я летел навстречу камням. Развернувшись в воздухе, я увидел, что упаду не на них, а в воду, и это было сейчас самым главным. Обо всем остальном можно было пока не беспокоиться.
Ничего большего, кроме того, что я уже сделал, я сделать не мог. Было ощущение солнечной пустоты, движения в никуда, переворачивания. А где же река? Мелькнуло что-то зеленое, голубое, одно за другим, а потом река ударила меня, будто ледорубом, в правое ухо. Я закричал – задавленным, оборванным воплем. И почувствовал, как поток воды прошел сквозь меня, сначала сквозь голову, входя в одно ухо и выходя из другого, а затем каким-то сложным образом сквозь тело, вливаясь в задний проход и выходя через рот и через развороченный бок.
Теперь я находился в среде, мне хорошо знакомой – в медленной, неторопливо текущей воде, которая тащила меня. Вода прильнула к ране и почти полностью сняла ощущение боли. У меня уже много лет ничего так не болело, и освобождение от боли я испытал почти как блаженство. Однако когда я попытался выбраться из-под воды, то понял, что ослабел намного сильнее, чем ожидал. Я чувствовал, что теряю сознание. Вокруг меня колебались красивые оттенки зеленого, от светлых до темных, и я направился в сторону самого светлого оттенка. Хотя мне казалось, что он располагается где-то сбоку от меня, а не надо мной. За мгновение до того, как я пробился сквозь воду на поверхность, я увидел солнце, жидкое и искаженное. А затем оно обрушилось мне в лицо.
Теперь у меня болело во многих местах, особенно болели руки. Но, вынырнув на поверхность и подвигав руками и ногами, я понял, что ничего себе не повредил и вполне могу плыть. Я, отдаваясь пока на волю течения, как-то отстраненно размышлял, как же это делать. Но оказалось, что я и так плыву, и размышлять над тем, что для этого требуется, уже не нужно.
Я подплыл к байдарке и, ухватившись за борт, вытащил себя настолько, насколько у меня хватило сил. Мое лицо оказалось сантиметрах в двадцати от лица Льюиса. Его глаза были закрыты, он выглядел одновременно и спящим и мертвым. Но тут он повернул голову и открыл глаза. Он посмотрел на меня долгим, серьезным взглядом, снова устало закрыл глаза и, лежа на спине, как-то обмяк. Та часть байдарки, в которой он лежал, особенно вокруг его головы, была забрызгана блевотиной, в которой я заметил остатки отбивной и всего прочего, что мы привезли из города и ели на ужин и на завтрак. Я опустился в воду и, плывя вдоль байдарки, пристал к берегу. Повернулся к Бобби:
– Это, по-твоему, первые проблески света?
– Послушай, – сказал он, – Льюису было очень плохо. В какой-то момент я даже подумал, что он умер. Ему очень крепко досталось.
– Считай, что ты уже сам мертв. Этот тип поджидал вас там, наверху, с винтовкой. Ты не сделал того, что я тебе сказал. И если бы не я, ты был бы уже мертв!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78