На каникулы она с друзьями отправилась в поездку по Европе. Но их группа распалась, и Анни осталась в Греции, подрабатывая в качестве официантки в барах или тавернах днем и ночуя на пляжах. Внезапную потерю аппетита она объясняла себе тем, что питаться ей приходилось, в основном, «кебабом». В начале сентября она вернулась в Лондон, поскольку в Греции начинался сезон ветров, а их завывание наводило на мрачные мысли. Тетя Бетти, увидев ее, сразу посоветовала ей провериться у врача. Доктор задал несколько вопросов, провел исследование и сказал, что она на третьем месяце. Как будто земля разверзлась под ее ногами. Анни шла от врача как сомнамбула, не видя ничего вокруг. Роза была в Америке, и Анни решила обратиться к своей матери.
Ее мать гостила в это время в Кенте, у своей школьной подруги Глории, которая очень удачно вышла замуж. Стоял прекрасный летний день. Дом, куда приехала Анни, был полон цветов. Дочь Глории, Камилла, должна была на следующий день выйти замуж, и в доме полным ходом шли свадебные приготовления. Разговоры только и крутились о том, как принять гостей. Чувствующая себя плохо, с искаженным лицом, Анни ощущала себя чем-то вроде привидения на празднике. Анни выбрала минуту, когда все были заняты чаем на террасе, и сообщила свою новость матери. Та опустилась в кресло. Какое-то время она молчала, на лице четко прорезались складки морщин. Затем она вернулась к своему обычному сарказму:
— И никакого молодого человека, готового сделать тебя «порядочной женщиной», похоже, у тебя нет?
Анни вспомнила о Джордане, который сейчас живет в Америке, и об Эдварде, с которым так жестоко поступила. Признаться в том, что она не знает, кто отец ребенка, она не могла.
— Нет. То есть, я никому не хочу об этом говорить.
— Раз так, то ты одна будешь заниматься своими проблемами. А я знаю, о чем я говорю. Уж поверь. — Она помолчала. — Я сама была в такой ситуации.
Мать поднялась и подошла к камину. После смерти своего мужа она снова стала курить. Анни, как завороженная, смотрела, как мать вынимает сигарету из серебряного портсигара и щелкает зажигалкой.
— Я не говорила тебе об этом раньше — так хотел отец, но, думаю, сейчас пришло время. Это поможет тебе не совершить ошибку, которая разрушит всю твою жизнь.
Анни почти не дышала.
— Что?
Мать выпустила кольцо сигаретного дыма.
— Когда мы с твоим отцом поженились, я была уже беременна.
Через открытое окно Анни могла слышать воркование голубей и удары по шарам на поле для крикета.
— Мною? — осмелилась спросить Анни.
— За кого ты меня принимаешь? Ты должна знать, что твой отец — моя первая любовь, и мы решились на это только после помолвки. К сожалению, в первый раз он был не очень осторожен. Странно для доктора, не правда ли?
Анни глядела на нее молча.
— В те времена в подобных случаях женились. И никаких вопросов о незаконнорожденных детях не возникало. Аборты преследовались. К тому же я и твой отец тогда, без сомнения, любили друг друга.
Анни неподвижно сидела на софе.
— Дорогая моя, ты даже не представляешь себе, что такое — иметь ребенка. Он довольно мило выглядит в пеленках, но, когда ты вынуждена приглядывать за ним весь день, да еще и часто не спать по ночам, все это воспринимается совершенно иначе. Твой ребенок долгое время даже не будет глядеть на тебя — только, плакать, мочить пеленки и требовать, чтобы его кормили. Я себя чувствовала ужасно — хотя старалась этого не показать.
— И что ты чувствовала, когда у тебя появилась я? Неприязнь? Скуку? Ты же из-за меня никуда не могла отправиться? — голос Анни задрожал.
— Поначалу. Не злись, дорогая. Конечно, когда ты подросла, тебя можно было наряжать и прогуливать. Ты была много красивее, чем большинство детей, знаешь ли.
— А потом ты отослала меня в школу. — Мать стряхнула пепел с сигареты.
— Анни, на твоем месте я не вставала бы в позу. Это не идет тебе, особенно в твоем нынешнем положении. Мне жаль, что с тобой приключилась такая неприятность. Я только хочу сказать, что ты слишком молода, чтобы стать матерью. — Она глянула в зеркало над камином и поправила прическу. — А я — слишком молода, чтобы становиться бабушкой. Вот что, — она повернулась к Анни. — Я оплачу операцию, а потом мы вместе проведем где-нибудь пару недель. Это будут маленькие каникулы.
Анни выпрямилась:
— Я ненавижу тебя! — выкрикнула она. На глазах появились слезы. — Ты — самая плохая мать в мире.
— Не кричи так, — сказала мать, глянув на дверь. — Я только стараюсь тебе помочь.
— Черт, да единственный человек, которому ты всегда хотела помочь, была только ты сама. Ты и об отце нисколько не заботилась. Не волнуйся, тебе не придется заботиться и обо мне.
— Анни!
Анни, опомнившись, поняла, что она трясет свою мать за плечи.
— Я больше тебя никогда не увижу. Думаю, тебе предстоит ужасная, одинокая жизнь.
— Подожди! Куда ты собираешься?
— Прочь отсюда. Неважно куда. — Анни схватилась за дверную ручку. Слезы катились по ее рту и шее. Ее мать бросилась за ней в зал.
— Что мне сказать Глории?
…Анни поднялась с кровати, стараясь прогнать воспоминания. Она пересекла комнату и подошла к мини-бару. Виски — вот что ей сейчас необходимо. Она долила стакан с виски водой и вернулась на кровать. На фотографии она увидела Эмму, в ее первой школьной форме. На другой фотографии Касси играла в пьесе, поставленной на Рождество, хозяйку гостиницы. А вот Эдвард в панаме на ступеньках испанского собора. Это была ее жизнь, и только ее. И передать своей матери ни одно из своих переживаний — и плохих, и радостных — она не хочет. Анни сжала губы. Пожалуй, идея Эдварда была неудачной.
Но все же стоит показать эти фотографии, но с другой целью, чтобы эта старая ведьма поняла, что она пропустила. Анни принялась засовывать фотографии в полиэтиленовые пакеты альбома. Ее руки двигались механически, и только на последней фотографии Тома она задержалась. Он был с развевающимися на ветру волосами. Она посмотрела на эту фотографию, потом вложила ее в пакет и положила альбом к изголовью. На завтра все дела сделаны. Анни выключила свет и почти сразу заснула.
27
Спаси меня
Гигантская статуя на Таймс Сквер простирала вверх свои руки. Из вентиляционных шахт метро вверх в небо поднимался пар. Слышались резкие сигналы машин. Откуда-то доносилась музыка. Вспыхивали огни неоновых реклам, отражаясь в каплях дождя. Когда на светофоре зажегся зеленый свет, машины рванулись вперед к площади Колумба. Прямо под статуей великого путешественника спал бездомный, закутавшись в газеты, газеты безжалостно трепал ветер. Неподалеку ожидала такси парочка, только что вышедшая из Линкольн-Центра. На женщине было норковое, на мужчине — кашемировое пальто.
Роза смотрела на эту обычную сцену, повторяющуюся каждый вечер, из окна машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Ее мать гостила в это время в Кенте, у своей школьной подруги Глории, которая очень удачно вышла замуж. Стоял прекрасный летний день. Дом, куда приехала Анни, был полон цветов. Дочь Глории, Камилла, должна была на следующий день выйти замуж, и в доме полным ходом шли свадебные приготовления. Разговоры только и крутились о том, как принять гостей. Чувствующая себя плохо, с искаженным лицом, Анни ощущала себя чем-то вроде привидения на празднике. Анни выбрала минуту, когда все были заняты чаем на террасе, и сообщила свою новость матери. Та опустилась в кресло. Какое-то время она молчала, на лице четко прорезались складки морщин. Затем она вернулась к своему обычному сарказму:
— И никакого молодого человека, готового сделать тебя «порядочной женщиной», похоже, у тебя нет?
Анни вспомнила о Джордане, который сейчас живет в Америке, и об Эдварде, с которым так жестоко поступила. Признаться в том, что она не знает, кто отец ребенка, она не могла.
— Нет. То есть, я никому не хочу об этом говорить.
— Раз так, то ты одна будешь заниматься своими проблемами. А я знаю, о чем я говорю. Уж поверь. — Она помолчала. — Я сама была в такой ситуации.
Мать поднялась и подошла к камину. После смерти своего мужа она снова стала курить. Анни, как завороженная, смотрела, как мать вынимает сигарету из серебряного портсигара и щелкает зажигалкой.
— Я не говорила тебе об этом раньше — так хотел отец, но, думаю, сейчас пришло время. Это поможет тебе не совершить ошибку, которая разрушит всю твою жизнь.
Анни почти не дышала.
— Что?
Мать выпустила кольцо сигаретного дыма.
— Когда мы с твоим отцом поженились, я была уже беременна.
Через открытое окно Анни могла слышать воркование голубей и удары по шарам на поле для крикета.
— Мною? — осмелилась спросить Анни.
— За кого ты меня принимаешь? Ты должна знать, что твой отец — моя первая любовь, и мы решились на это только после помолвки. К сожалению, в первый раз он был не очень осторожен. Странно для доктора, не правда ли?
Анни глядела на нее молча.
— В те времена в подобных случаях женились. И никаких вопросов о незаконнорожденных детях не возникало. Аборты преследовались. К тому же я и твой отец тогда, без сомнения, любили друг друга.
Анни неподвижно сидела на софе.
— Дорогая моя, ты даже не представляешь себе, что такое — иметь ребенка. Он довольно мило выглядит в пеленках, но, когда ты вынуждена приглядывать за ним весь день, да еще и часто не спать по ночам, все это воспринимается совершенно иначе. Твой ребенок долгое время даже не будет глядеть на тебя — только, плакать, мочить пеленки и требовать, чтобы его кормили. Я себя чувствовала ужасно — хотя старалась этого не показать.
— И что ты чувствовала, когда у тебя появилась я? Неприязнь? Скуку? Ты же из-за меня никуда не могла отправиться? — голос Анни задрожал.
— Поначалу. Не злись, дорогая. Конечно, когда ты подросла, тебя можно было наряжать и прогуливать. Ты была много красивее, чем большинство детей, знаешь ли.
— А потом ты отослала меня в школу. — Мать стряхнула пепел с сигареты.
— Анни, на твоем месте я не вставала бы в позу. Это не идет тебе, особенно в твоем нынешнем положении. Мне жаль, что с тобой приключилась такая неприятность. Я только хочу сказать, что ты слишком молода, чтобы стать матерью. — Она глянула в зеркало над камином и поправила прическу. — А я — слишком молода, чтобы становиться бабушкой. Вот что, — она повернулась к Анни. — Я оплачу операцию, а потом мы вместе проведем где-нибудь пару недель. Это будут маленькие каникулы.
Анни выпрямилась:
— Я ненавижу тебя! — выкрикнула она. На глазах появились слезы. — Ты — самая плохая мать в мире.
— Не кричи так, — сказала мать, глянув на дверь. — Я только стараюсь тебе помочь.
— Черт, да единственный человек, которому ты всегда хотела помочь, была только ты сама. Ты и об отце нисколько не заботилась. Не волнуйся, тебе не придется заботиться и обо мне.
— Анни!
Анни, опомнившись, поняла, что она трясет свою мать за плечи.
— Я больше тебя никогда не увижу. Думаю, тебе предстоит ужасная, одинокая жизнь.
— Подожди! Куда ты собираешься?
— Прочь отсюда. Неважно куда. — Анни схватилась за дверную ручку. Слезы катились по ее рту и шее. Ее мать бросилась за ней в зал.
— Что мне сказать Глории?
…Анни поднялась с кровати, стараясь прогнать воспоминания. Она пересекла комнату и подошла к мини-бару. Виски — вот что ей сейчас необходимо. Она долила стакан с виски водой и вернулась на кровать. На фотографии она увидела Эмму, в ее первой школьной форме. На другой фотографии Касси играла в пьесе, поставленной на Рождество, хозяйку гостиницы. А вот Эдвард в панаме на ступеньках испанского собора. Это была ее жизнь, и только ее. И передать своей матери ни одно из своих переживаний — и плохих, и радостных — она не хочет. Анни сжала губы. Пожалуй, идея Эдварда была неудачной.
Но все же стоит показать эти фотографии, но с другой целью, чтобы эта старая ведьма поняла, что она пропустила. Анни принялась засовывать фотографии в полиэтиленовые пакеты альбома. Ее руки двигались механически, и только на последней фотографии Тома она задержалась. Он был с развевающимися на ветру волосами. Она посмотрела на эту фотографию, потом вложила ее в пакет и положила альбом к изголовью. На завтра все дела сделаны. Анни выключила свет и почти сразу заснула.
27
Спаси меня
Гигантская статуя на Таймс Сквер простирала вверх свои руки. Из вентиляционных шахт метро вверх в небо поднимался пар. Слышались резкие сигналы машин. Откуда-то доносилась музыка. Вспыхивали огни неоновых реклам, отражаясь в каплях дождя. Когда на светофоре зажегся зеленый свет, машины рванулись вперед к площади Колумба. Прямо под статуей великого путешественника спал бездомный, закутавшись в газеты, газеты безжалостно трепал ветер. Неподалеку ожидала такси парочка, только что вышедшая из Линкольн-Центра. На женщине было норковое, на мужчине — кашемировое пальто.
Роза смотрела на эту обычную сцену, повторяющуюся каждый вечер, из окна машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86