чистый, щекотный озон и что-то еще, будь я парфюмером в грассе, всю жизнь убил бы на поиски этого чего-то еще
но я не парфюмер, а без пяти минут безработный белл-бой, дела идут под гору — с тех пор как я оказался в номере с убиенным оскаром и уснувшей петрой, в номере под названием можжевельник, я нравлюсь хозяину все меньше и меньше с каждым днем
скоро он с восторгом уверится в том, что я убил обоих и разыграл все как по нотам, ты такой умник, мо, сказал он в четверг, встретив меня, нагруженного неудобной коробкой с бумажными рулонами, в вестибюле голден тюлипа, и ты красавчик, мо, но — тут он сделал приветливое лицо — почему бы тебе не ходить черным ходом, дьявол тебя побери, засранец?
о-ля-ля, а в начале мая он звал меня на свой четвертый этаж, в гостиную, сажал на круглую тиковую кушетку, обитую блеклым желтым бархатом — такой неискушенный ар-деко, тетушкин пуфик, — давал в руки стакан с палинкой и выпытывал, что, мол, да откуда, полагаю, он хотел пристроить меня на место рассказчика, пустующее с тех пор, как уволился старый метрдотель вернер, его верный близорукий паспарту
зато — бэбэ говорит, что в прошлой жизни мы с фелис были сестрами и таскали друг у друга душистую воду и тисненую бумагу для писем
понятное дело, что в кафе порчино мы не были тысячу лет, и я стал понемногу забывать запах горячего грибного супа
Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: joannejordi@gmail.com
ЎSalud!
Перед Второй мировой в Англии, в приюте для нищих и чокнутых, умер Луис Уэйн, рисовавший только котов и кошек, его лечили от потери памяти, за которой мерещилась шизофрения, а его кошки тем временем становились светящимися шарами, аморфными пятнами, мурлыкали, расплывались по стенам и при этом любили его, любили… понимаете?
От чего в приюте для богатых чокнутых лечат вашего брата?
Расскажите мне правду или хотя бы то, что вы сами себе выдаете за правду.
Здешние врачи говорили, что первый раз мальчик попал в клинику, когда ему было двенадцать лет, это правда? И если да — то откуда они это знают? Может быть, вы снисходите все же до нескольких писем в Испанию, когда речь идет о медицинских фактах, и только я, романтическая идиотка, строю догадки, пытаясь достучаться до вашего братского сердца, горького — судя по вашей выдержке, — как подгорелая хлебная корка. Я слишком мало знаю о Морасе-Мозесе, его рассказы о вильнюсском детстве напоминают его же истории про мальтийскую экспедицию, но полагаю, что тогда — пятнадцать или двадцать лет назад — что-то произошло и это что-то было залечено наспех, как досадная инфлюэнца.
И никто не узнал об этом, как не узнали, отчего Рембо перестал писать стихи и умер почтенным негоциантом. Кстати, тот же самый Рембо говорил, что поэт становится ясновидцем через длительное, тотальное и продуманное расстройство всех чувств.
Знаю, знаю, что вы скажете — мне легко рассуждать, приходя в палату номер шесть по воскресеньям и средам, чтобы насладиться полной лукавых цитат и недомолвок беседой с русоволосым Антиноем… Может быть, es posible, но мне вовсе не так легко, ведь я вижу его связанным, задохнувшимся, растерянным, предпочитающим спать и видеть мальтийские сны.
Сделайте для меня копию его вильнюсского досье или хотя бы несколько выписок, если это не трудно. Написала это и задумалась — не придут ли эти выписки, как и банковские чеки, напрямую в администрацию клиники. Иногда мне кажется, что вы нарочито избегаете любой мало-мальской возможности поддерживать со мною разговор.
Искренне ваша,
Ф.
МОРАС
июнь, 6
я живу в пространстве мифа, сказал я бэбэ, оттого я так слабо приспособлен к земному саду, не больше, чем немецкий язык к устной речи
добродетелен бездеятельный, ответил на это бэбэ, безбожно переврав цитату, ты вовсе не слаб, у тебя ослаблено чувство времени! ты живешь на дне космогонии — спиной к неустойчивому будущему и лицом к мифологическому горизонту событий
как ни странно, я утешился этим ответом — я теперь почти ничего не пишу, оттого что бэбэ всегда умеет меня утешить
мы сидели в кафе у джоан адальберты, я его полюбил за тусклые мраморные лампы, нависающие над столиками, электрический свет прячется в желтоватых каменных шарах и оттуда подмигивает
джоан адальберта говорит, что их привезли из Марокко и что в одной из ламп живет джинн, но она точно не знает в которой
джоан я полюбил за другое, она носит на шее тяжелую гладкую серебряную штуку с подвеской в виде птички — как это называется? забыл — которая, будь она из золота, была бы точь-в-точь воротник с головой сокола
такой, если верить книге мертвых, надевают на шею блаженного умершего, но кто же станет верить книге мертвых, даже смешно
без даты
pileus
сегодня мы пошли купаться вместо ланча, все равно денег на кафе не было, а из пластиковой коробки бэбэ не ест
солнце было убийственным, и бэбэ надел тонкую белую шапочку, а мне дал вторую, развернув ее из бумажного клочка ловко, будто снежинку из салфетки, я в детстве учился вырезать такие снежинки, правда, в середине моей салфетки всегда оказывалась многоугольная дырка
рекламные штуки, пояснил он, попадаются в коробках из-под сигарет
мы сидели на сером песке голые, в одинаковых круглых шапочках, вылитые диоскуры — кадмиевый кастор, гладкий, как дукат, и вишневый шелушащийся поллукс
если бы я был древний римлянин, сказал я, то этот пилеус означал бы, что я был раньше твоим рабом, но ты выпустил меня на свободу
еще чего, сказал бэбэ, это просто скорлупки белый гусь крикнул, и мы вылупились из космического яйца, сказал он, сиди тихо, а то придут с лукошком
без даты
глядя на джоан фелис, я думаю об аире и лакричном корне, реже — если идет дождь — о мокрой полыни, а слышу, по выражению достопочтенного генри д. торо, другие барабаны или, проще говоря, то, что в наполеоновском войске называли бой в отступление
глядя на джоан фелис, я понимаю, что нет путей к совершенству, кроме одного — ожидания, когда тебе стукнет сорок девять
июнь, 13
я уже говорил, что переселился в фольксваген, брошенный кем-то возле пляжа мелихха бэй? — так вот, доктор, я сплю теперь в ультрамариновой, насквозь ржавой машине, расписанной подсолнухами, прыгающими розовыми сердцами и стрелами
когда-то из нее раздавали лифлеты сен-джулианской дискотеки ван гог
работы у меня нет, а значит, нет и комнаты
в багажнике у меня картонная папка с бумагой, фломастеры и коробка с просроченными крекерами, ее мне дали в супермаркете, на облезлом клеенчатом сиденье постелен чилийский плед, подаренный магдой, на руке у меня красный карп, его нарисовал бэбэ, на шее — кольцо, его мне дала фиона
веер в форме сердца, которым оживлял умерших бессмертный ли чуанг, превратился во мне в раскрашенную бумажную гармошку, годную лишь на то, чтобы отмахиваться от насекомых
звонил в Вильнюс брату, по-прежнему — никого
июнь, 14
у тебя есть несколько паршивых привычек, и одна из них — стремление к совершенству
эта — самая дорогая, в том смысле, что дорого тебе обходится, сказал бэбэ, когда уезжал с уле в аэропорт
ты принимаешь совершенство всерьез, вот что делает тебя таким тяжелым, мрачно добавил он, безбожно переврав буддийскую притчу, и ушел собирать свою сумку, а я свалился с крыши и остался лежать на земле, охая и стеная, там и лежу до сих пор, глупый ученый наропа, подурневший до неузнаваемости
когда от меня уходят, я начинаю дурнеть на глазах, иногда даже покрываюсь сыпью, а уле — пчелиное имя, какое пчелиное имя, оно стекает, как воск, и зудит, как покусанное запястье, — так вот, уле все время ныл, что, мол, мальтийское время закончилось и надо двигаться
что это за мальтийское время?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
но я не парфюмер, а без пяти минут безработный белл-бой, дела идут под гору — с тех пор как я оказался в номере с убиенным оскаром и уснувшей петрой, в номере под названием можжевельник, я нравлюсь хозяину все меньше и меньше с каждым днем
скоро он с восторгом уверится в том, что я убил обоих и разыграл все как по нотам, ты такой умник, мо, сказал он в четверг, встретив меня, нагруженного неудобной коробкой с бумажными рулонами, в вестибюле голден тюлипа, и ты красавчик, мо, но — тут он сделал приветливое лицо — почему бы тебе не ходить черным ходом, дьявол тебя побери, засранец?
о-ля-ля, а в начале мая он звал меня на свой четвертый этаж, в гостиную, сажал на круглую тиковую кушетку, обитую блеклым желтым бархатом — такой неискушенный ар-деко, тетушкин пуфик, — давал в руки стакан с палинкой и выпытывал, что, мол, да откуда, полагаю, он хотел пристроить меня на место рассказчика, пустующее с тех пор, как уволился старый метрдотель вернер, его верный близорукий паспарту
зато — бэбэ говорит, что в прошлой жизни мы с фелис были сестрами и таскали друг у друга душистую воду и тисненую бумагу для писем
понятное дело, что в кафе порчино мы не были тысячу лет, и я стал понемногу забывать запах горячего грибного супа
Джоан Фелис Жорди
То: info@seb.lt, for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: joannejordi@gmail.com
ЎSalud!
Перед Второй мировой в Англии, в приюте для нищих и чокнутых, умер Луис Уэйн, рисовавший только котов и кошек, его лечили от потери памяти, за которой мерещилась шизофрения, а его кошки тем временем становились светящимися шарами, аморфными пятнами, мурлыкали, расплывались по стенам и при этом любили его, любили… понимаете?
От чего в приюте для богатых чокнутых лечат вашего брата?
Расскажите мне правду или хотя бы то, что вы сами себе выдаете за правду.
Здешние врачи говорили, что первый раз мальчик попал в клинику, когда ему было двенадцать лет, это правда? И если да — то откуда они это знают? Может быть, вы снисходите все же до нескольких писем в Испанию, когда речь идет о медицинских фактах, и только я, романтическая идиотка, строю догадки, пытаясь достучаться до вашего братского сердца, горького — судя по вашей выдержке, — как подгорелая хлебная корка. Я слишком мало знаю о Морасе-Мозесе, его рассказы о вильнюсском детстве напоминают его же истории про мальтийскую экспедицию, но полагаю, что тогда — пятнадцать или двадцать лет назад — что-то произошло и это что-то было залечено наспех, как досадная инфлюэнца.
И никто не узнал об этом, как не узнали, отчего Рембо перестал писать стихи и умер почтенным негоциантом. Кстати, тот же самый Рембо говорил, что поэт становится ясновидцем через длительное, тотальное и продуманное расстройство всех чувств.
Знаю, знаю, что вы скажете — мне легко рассуждать, приходя в палату номер шесть по воскресеньям и средам, чтобы насладиться полной лукавых цитат и недомолвок беседой с русоволосым Антиноем… Может быть, es posible, но мне вовсе не так легко, ведь я вижу его связанным, задохнувшимся, растерянным, предпочитающим спать и видеть мальтийские сны.
Сделайте для меня копию его вильнюсского досье или хотя бы несколько выписок, если это не трудно. Написала это и задумалась — не придут ли эти выписки, как и банковские чеки, напрямую в администрацию клиники. Иногда мне кажется, что вы нарочито избегаете любой мало-мальской возможности поддерживать со мною разговор.
Искренне ваша,
Ф.
МОРАС
июнь, 6
я живу в пространстве мифа, сказал я бэбэ, оттого я так слабо приспособлен к земному саду, не больше, чем немецкий язык к устной речи
добродетелен бездеятельный, ответил на это бэбэ, безбожно переврав цитату, ты вовсе не слаб, у тебя ослаблено чувство времени! ты живешь на дне космогонии — спиной к неустойчивому будущему и лицом к мифологическому горизонту событий
как ни странно, я утешился этим ответом — я теперь почти ничего не пишу, оттого что бэбэ всегда умеет меня утешить
мы сидели в кафе у джоан адальберты, я его полюбил за тусклые мраморные лампы, нависающие над столиками, электрический свет прячется в желтоватых каменных шарах и оттуда подмигивает
джоан адальберта говорит, что их привезли из Марокко и что в одной из ламп живет джинн, но она точно не знает в которой
джоан я полюбил за другое, она носит на шее тяжелую гладкую серебряную штуку с подвеской в виде птички — как это называется? забыл — которая, будь она из золота, была бы точь-в-точь воротник с головой сокола
такой, если верить книге мертвых, надевают на шею блаженного умершего, но кто же станет верить книге мертвых, даже смешно
без даты
pileus
сегодня мы пошли купаться вместо ланча, все равно денег на кафе не было, а из пластиковой коробки бэбэ не ест
солнце было убийственным, и бэбэ надел тонкую белую шапочку, а мне дал вторую, развернув ее из бумажного клочка ловко, будто снежинку из салфетки, я в детстве учился вырезать такие снежинки, правда, в середине моей салфетки всегда оказывалась многоугольная дырка
рекламные штуки, пояснил он, попадаются в коробках из-под сигарет
мы сидели на сером песке голые, в одинаковых круглых шапочках, вылитые диоскуры — кадмиевый кастор, гладкий, как дукат, и вишневый шелушащийся поллукс
если бы я был древний римлянин, сказал я, то этот пилеус означал бы, что я был раньше твоим рабом, но ты выпустил меня на свободу
еще чего, сказал бэбэ, это просто скорлупки белый гусь крикнул, и мы вылупились из космического яйца, сказал он, сиди тихо, а то придут с лукошком
без даты
глядя на джоан фелис, я думаю об аире и лакричном корне, реже — если идет дождь — о мокрой полыни, а слышу, по выражению достопочтенного генри д. торо, другие барабаны или, проще говоря, то, что в наполеоновском войске называли бой в отступление
глядя на джоан фелис, я понимаю, что нет путей к совершенству, кроме одного — ожидания, когда тебе стукнет сорок девять
июнь, 13
я уже говорил, что переселился в фольксваген, брошенный кем-то возле пляжа мелихха бэй? — так вот, доктор, я сплю теперь в ультрамариновой, насквозь ржавой машине, расписанной подсолнухами, прыгающими розовыми сердцами и стрелами
когда-то из нее раздавали лифлеты сен-джулианской дискотеки ван гог
работы у меня нет, а значит, нет и комнаты
в багажнике у меня картонная папка с бумагой, фломастеры и коробка с просроченными крекерами, ее мне дали в супермаркете, на облезлом клеенчатом сиденье постелен чилийский плед, подаренный магдой, на руке у меня красный карп, его нарисовал бэбэ, на шее — кольцо, его мне дала фиона
веер в форме сердца, которым оживлял умерших бессмертный ли чуанг, превратился во мне в раскрашенную бумажную гармошку, годную лишь на то, чтобы отмахиваться от насекомых
звонил в Вильнюс брату, по-прежнему — никого
июнь, 14
у тебя есть несколько паршивых привычек, и одна из них — стремление к совершенству
эта — самая дорогая, в том смысле, что дорого тебе обходится, сказал бэбэ, когда уезжал с уле в аэропорт
ты принимаешь совершенство всерьез, вот что делает тебя таким тяжелым, мрачно добавил он, безбожно переврав буддийскую притчу, и ушел собирать свою сумку, а я свалился с крыши и остался лежать на земле, охая и стеная, там и лежу до сих пор, глупый ученый наропа, подурневший до неузнаваемости
когда от меня уходят, я начинаю дурнеть на глазах, иногда даже покрываюсь сыпью, а уле — пчелиное имя, какое пчелиное имя, оно стекает, как воск, и зудит, как покусанное запястье, — так вот, уле все время ныл, что, мол, мальтийское время закончилось и надо двигаться
что это за мальтийское время?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83