То : Liliane Edna Levah,
5, cours de la Somme, 33800 Bordeaux
From: Eugene Levah, Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
15, Fйvrier
Mon Dieu! Лилиан, все пошло к чертям собачьим.
Утром мы вскрыли мерзкий средневековый чулан, там оказалось до черта мерзкого средневекового барахла.
Но главное не это — как только мы вошли, сработал какой-то дьявольский механизм и профессорскую Надью убило стрелой из самострела. Она полезла в нишу, где стояла глиняная посудина с росписью, что-то щелкнуло, и — merde! — девчонка оказалась на полу, а в горле у нее торчала короткая стрела с железным оперением.
Будто стебель с заостренными листочками. Вошла прямо под подбородок.
У меня нет слов, чтобы описать тебе дальнейшее.
Бедная Надья лежала на полу, под нее уже подтекала кровь, я даже удивился — совсем немного крови, а мы минуты две не могли произнести ни слова. Потом Оскар держал ее запрокинутую голову, Йонатан говорил: не трогайте стрелу! надо в госпиталь! — он светил фонариком Надье в зрачки и ругался по-немецки, Фиона полезла наверх, потому что ее мобильный телефон не работал в чертовом погребе, а мы с Густавом просто сели на пол и тупо смотрели друг на друга. На Надью мы смотреть не могли.
Если мне суждено умереть не от старости, я готов на любой способ, только не этот.
Умереть в чужой могиле — хотя умники Форж и Расселл говорят, что это не могила, но по мне так самая настоящая, — на каменном полу, с какой-то четырехгранной железной дрянью, застрявшей у тебя в горле…
Потом, когда за Надьей приехали из госпиталя, врачи вызвали полицию, про которую никто из наших почему-то не подумал, и нас стали выставлять из камеры — так называет Фиона это проклятое место, — я подошел к нише, где стоял арбалет.
Простое устройство, поверишь ли. Деревянное ложе с желобком и толстая тетива из воловьих жил, а может, и не воловьих вовсе.
Чаша, к которой потянулась Надья, охранялась широкой ступенькой в полу, заденешь, и — фюить! Кстати, чаша к тому времени, как я подошел, исчезла, будто ее и не было.
Я повернулся, чтобы спросить, кто прибрал сомнительное сокровище, но в камере, кроме Оскара, никого не было, все вышли на воздух.
Профессор тоже смотрел на арбалет, стоя у меня за спиной.
— Девятьсот лет назад, — сказал он странно свистящим голосом, — эта штука была предана проклятию на Втором Латеранском соборе. Папа Римский объявил ее богопротивным оружием и велел христианским воинам вооружиться чем-нибудь попроще. Представьте себе, после этого арбалетами стали пользоваться даже те, у кого их сроду не было. Орех с инкрустацией, голова орла… Немецкая, честная работа, — добавил он, проведя рукой по желобку, и вышел вон.
Il se croit sorti de la cuisse de Jupiter!
Можно подумать, я знаю, что такое Латеранский собор.
И еще — скажи мне, Лилиан, дорогая, как человек, чья жена только что лежала здесь с торчащей из горла граненой железякой, может рассуждать о вооружении христианских войск и о какой-то чертовой инкрустации, как чертов лысый антиквар на Сотбис?
Merde, merde.
Допишу завтра, я зашел в отель только переодеться.
Придется ехать в полицию, письмо брошу по дороге.
Не знаю, удастся ли сегодня пообедать. Я уже привык ходить здесь в одно кафе, они умеют варить кофе с кардамоном и черным перцем.
Не волнуйся за меня,
твой Эжен
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
18 февраля
Самое тяжкое в моей работе — подавлять свои эмоции. Расследование требует, чтобы твое сердце было отдано жертве, и только ей, либо наказанию за преступление. А я все принимаю близко к сердцу, как последняя дура.
Дело, которое мне поручили, полно загадок, и, вместо того чтобы заниматься скупыми фактами, я целыми днями думаю о людях, которых встретила в тот день в Гипогеуме.
Они не похожи на людей, которых я встречала раньше.
Жену профессора Форжа я увидела уже мертвой, и она самая красивая из них, точнее, была самая красивая, а Фиону Расселл я разглядеть не успела — она была в шоке, сидела на земле с распухшим лицом и тряслась, ею занимались сразу два приехавших вслед за нами доктора.
Зато когда она пришла давать свидетельские показания, это был совсем другой человек: спокойная, затейливо причесанная дама в зеленой кашемировой шали… о, как бы я хотела такую шаль! Остальные участники этой затеи выглядят не так уж привлекательно, разве что студент с непроизносимой фамилией Зе-ме-рож — у него невероятно длинные загнутые ресницы. Когда он откидывает голову и смотрит сквозь них — вот это красиво, да… а так — ничего особенного.
Француз слишком толстый, к тому же ужасный скандалист, профессор вроде худой, но какой-то дряблый — у него пустые складки под подбородком, Вероника такие называет собачья старость. Доктор — тот вообще гей, как мне показалось, натуралы вроде не носят цветастых платков на шее, к тому же он похож на красногубый кактус, у Джеймисона такой в кабинете, в испанском керамическом горшке.
Вероника говорит, что я оцениваю мужчин, повинуясь первому впечатлению, и что это неправильно. Но ведь они меня тоже так оценивают.
Этот расхристанный Лева оглядывал меня с ног до головы своими медвежьими глазками и противно усмехался, а студент вообще смотрел с каким-то странным сочувствием — можно подумать, это у меня неприятности и подписка о невыезде из страны.
Когда инспектор Джеймисон вызвал меня и сказал, что я буду заниматься этим делом, я оторопела: на место происшествия я выезжала с Элом Аккройдом и была уверена, что дело подобной сложности поручат ему. Моя работа в мальтийской полиции только начинается, к тому же я единственная женщина в нашем отделе, в таком статусе на серьезные поручения надеяться не приходится.
Потом, спустя два дня после происшествия, многое разъяснилось: никто в отделе просто-напросто не желает этим заниматься. Несчастный случай — много писанины, груда противоречивых мнений экспертов, возня с бестолковыми свидетелями, а толку — чуть. Раскрывать-то нечего. Убийца не предвидится. Но я не жалуюсь. Это мое первое дело, к тому же серийный маньяк или ревнивый муж понравился бы мне гораздо меньше.
Не хочу здесь писать о том, что я увидела в Хал Сафлиени, но — для памяти — приложу копию собственного отчета, который инспектор Джеймисон назвал розовой археологической лирикой. А на мой взгляд — хороший отчет. Нормальный.
Там, между прочим, написано, что Эжен Лева слышал некий свист.
Занятно, что никто, кроме господина Лева, свиста не слышал.
На мой вопрос: кто и зачем, по его мнению, мог свистеть в Гипогеуме, он ответил: еще неизвестно, какие твари бродят в этой адовой темноте.
22 февраля
Сегодня вызывала француза и доктора, у них расхождения в показаниях, и мне хотелось кое-что уточнить. Месье Лева закатил истерику у меня в кабинете, заявив, что ему необходимо покинуть Мальту и он не намерен торчать тут до второго пришествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83