лен почти сливается с кожей, и я отвожу глаза, мне кажется, что все видят ее голые грудь и живот
представляешь, говорит она, здесь, в соборе, под полом, под каррарским мрамором, подсыхают кости четырехсот рыцарей, может быть, один из них оставил дурацкую рукопись, а мы поверили, точнее, оскар поверил, я же с самого начала знала — это пустышка, плацебо, детский секретик под бутылочным стеклом
но ведь двое умерли, говорю я безо всякой жалости, разве ты не боишься? их гибель страшная — пустяк, они бы умерли и так, говорит она с темной усмешкой, ну да — будь сарафан черным, усмешка была бы светлее, но — фиона и стихи? две вещи несовместные, сегодня удивительный полдень, я слушаю историю, в которую мог бы поверить только тот, второй морас, но тот, второй, меня покинул, все перепуталось, и некому сказать
остались мы с оскаром, душка густав и чокнутый йонатан, говорит она беспечно, и тянется за последним бисквитом, и разламывает его, прищурившись, будто гранат, и дает мне половину, будто пажу, и подмигивает — но ничего не происходит, милый морас, ни-че-го, мы живы, и через две недели я уезжаю в лондон, а вслед за мной и густав, правда у него смешные ресницы, будто почки у вербы? экспедиция э финита, и мне хорошо
а как же камера? говорю я, ведь она настоящая, разве этого мало? ах, оставь, таких захоронок здесь пруд пруди, фиона поднимает руку, как школьница, подзывая девчонку в фартучке, позволь мне угостить тебя, говорю я, но она смеется — ты снова сменил работу и беден, как портовая кошка, милый морас
откуда она знает? откуда — все — всё — знают — про — меня?
FOR MR. CHANCHAL PRAHLAD ROY, EINHДNDIGEN
(Записка, оставленная доктором Йорком в номере отеля)
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской.
МОРАС
без даты
второй день не выхожу из комнаты, барнард навещал меня с пирожками и треснувшим заварным чайником, вот ведь античная манера носить с собой улиссовы приспособленья! в прошлый раз он приходил с кастрюлькой тыквенного супа и хлебной доской, таким образом пополняется моя скудная утварь, мы посидели на подоконнике, поговорили о белых тиграх, отгоняющих демонов, и почему это тигр восходит от иранского слова колкий! потому что у него усы? когда барнард плавал в китай, белыми тиграми называли скандальных девок в притонах, чудны дела твои, полисемантика
был бы я сердитой дургой или хотя бы китайской богиней ветра, ездил бы на белом тигре с колкими усами, хотя — куда тут ездить? мальта мала мне
мне мальта мала
мала мальта мне
мы прикончили холодные пирожки и три британских кварты местного вина, мы танцевали на голове змеи калийя и говорили о барселоне, видишь — у меня есть рука, говорил я, засучив левый рукав, как эдвард мур, значит, есть и барселона! а барнард подмигивал уиллардом куайном — рука, говоришь? а вдруг она тебе снится? а заодно и Барселона
без даты
vanamente
о чем я думаю? похоже, что способ лечения душевнобольных по канту — оставить пациента один на один с философом — в моем случае vanamente ! правда, когда барнард ушел, все стало еще хуже: будто клетку накрыли красным платком, от этого у меня сразу мерзнет переносица, раньше так бывало, когда медсестра выключала свет в палате, не сказав ни слова, чик! и всё, время выключается, и ты лежишь обездвиженный, как ахилл, ощутивший в себе свою черепаху
вот я и лежу, разглядывая свою неприрученную комнату
справа — случайный рокайль неровной штукатурки, зеркало со створками — наследство филиппинки, стекло до сих пор заляпано ритуальными красками, в нем теперь отражаются мои слабые веки, стрекозиные зрачки и рот, смятый похмельным беспокойством
зато левее — новый блестящий кран над фаянсовым рукомойником, размалеванным крупными синими цветами, — чистая вода! лебединая шея! этого я уж точно не заслуживаю
март, 25
доктор йонатан и фиона несовместимы, но пьют одинаково — прищурившись, прихватывая бокал ладонями
думаю, он ее передразнивает — суровый йонатан тоже хочет быть фионой! вчера они взяли меня на место прежних раскопок, так рано утром, что на земляном полу валялся сизый ленивый туман, как в колодце богини бхайраби, только без пророчеств
мы шли по качающимся доскам, потом по гравию, потом по влажной глине, мне показали камеру — место, где стрела убила жену профессора, там есть ниша и в ней что-то вроде каменного ковчежца
я бы тоже потянулся открыть, если бы был там первым
золотистые ноги фионы с петлей на щиколотке — в камере она сняла мокасины и стояла зачем-то в чулках, будто в спальне, йонатан тоже снял сандалии, а я не стал заходить и ждал их снаружи, хотя что там снаружи, а что внутри, не сразу и разберешь
когда они стоят вот так, рядом, то похожи на актеров из довоенной бесстыдной фильмы, такие до сих пор крутят в барселоне, в жестяных автоматах с глазками — в парке порт авентура — картинка там цвета сепии и забавно дергается, и надо бросать монету и крутить колесико
там есть такой актер, колониально жесткий и сухопарый, с блестящими усами, вечно шлепает подкрашенных розовым школьниц или заставляет горничную облизывать пряжку ремня в наказание за битые чашки
и девица есть похожая — сливочная коломбина, с узкими алыми губами тайной грубиянки, у нее пышные панталоны и такая атласная ребристая штука со шнурками, грудь в ней похожа на пирожное с вишенкой
а фиона — что фиона, — если бы я знал китайский, то звал бы ее жошуй — слабая вода, была такая река, это правда! она текла в огненных горах, где деревья не сгорали до конца, а ливень не мог погасить пожара, там еще жила шелковая мышь в тысячу цзиней, не помню, кто это мне рассказал, но это правда
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
2 апреля
После обеда приходил хозяин гостиницы, круглый шерстистый дядька с черными масляными глазами, ужасно похож на коалу. Уговаривал меня не портить репутацию отеля — полицейские снуют по этажам, раздраженные постояльцы съезжают, а до начала сезона еще далеко.
Но что я могу сделать?
История уже попала в газеты, полиция здесь ни при чем, к тому же этим делом теперь занимается Аккройд, а он большой любитель давать интервью — стоять на залитых кровью ступенях в длинном белом плаще и мрачно повторять No comments в нацеленные в лицо микрофоны.
С хозяином приходил светловолосый парень с худым лицом — представился как Морас, но он такой же Морас, как я папа римский, документы у него литовские, хотя разрешение на въезд в порядке и почему-то — просроченный испанский вид на жительство.
Первое существо мужского пола, которое не разглядывало мою грудь! Мне понравилось с ним разговаривать, он так медленно цедит слова, что кажется, успеваешь разглядеть, как они там у него в голове складываются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
представляешь, говорит она, здесь, в соборе, под полом, под каррарским мрамором, подсыхают кости четырехсот рыцарей, может быть, один из них оставил дурацкую рукопись, а мы поверили, точнее, оскар поверил, я же с самого начала знала — это пустышка, плацебо, детский секретик под бутылочным стеклом
но ведь двое умерли, говорю я безо всякой жалости, разве ты не боишься? их гибель страшная — пустяк, они бы умерли и так, говорит она с темной усмешкой, ну да — будь сарафан черным, усмешка была бы светлее, но — фиона и стихи? две вещи несовместные, сегодня удивительный полдень, я слушаю историю, в которую мог бы поверить только тот, второй морас, но тот, второй, меня покинул, все перепуталось, и некому сказать
остались мы с оскаром, душка густав и чокнутый йонатан, говорит она беспечно, и тянется за последним бисквитом, и разламывает его, прищурившись, будто гранат, и дает мне половину, будто пажу, и подмигивает — но ничего не происходит, милый морас, ни-че-го, мы живы, и через две недели я уезжаю в лондон, а вслед за мной и густав, правда у него смешные ресницы, будто почки у вербы? экспедиция э финита, и мне хорошо
а как же камера? говорю я, ведь она настоящая, разве этого мало? ах, оставь, таких захоронок здесь пруд пруди, фиона поднимает руку, как школьница, подзывая девчонку в фартучке, позволь мне угостить тебя, говорю я, но она смеется — ты снова сменил работу и беден, как портовая кошка, милый морас
откуда она знает? откуда — все — всё — знают — про — меня?
FOR MR. CHANCHAL PRAHLAD ROY, EINHДNDIGEN
(Записка, оставленная доктором Йорком в номере отеля)
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской.
МОРАС
без даты
второй день не выхожу из комнаты, барнард навещал меня с пирожками и треснувшим заварным чайником, вот ведь античная манера носить с собой улиссовы приспособленья! в прошлый раз он приходил с кастрюлькой тыквенного супа и хлебной доской, таким образом пополняется моя скудная утварь, мы посидели на подоконнике, поговорили о белых тиграх, отгоняющих демонов, и почему это тигр восходит от иранского слова колкий! потому что у него усы? когда барнард плавал в китай, белыми тиграми называли скандальных девок в притонах, чудны дела твои, полисемантика
был бы я сердитой дургой или хотя бы китайской богиней ветра, ездил бы на белом тигре с колкими усами, хотя — куда тут ездить? мальта мала мне
мне мальта мала
мала мальта мне
мы прикончили холодные пирожки и три британских кварты местного вина, мы танцевали на голове змеи калийя и говорили о барселоне, видишь — у меня есть рука, говорил я, засучив левый рукав, как эдвард мур, значит, есть и барселона! а барнард подмигивал уиллардом куайном — рука, говоришь? а вдруг она тебе снится? а заодно и Барселона
без даты
vanamente
о чем я думаю? похоже, что способ лечения душевнобольных по канту — оставить пациента один на один с философом — в моем случае vanamente ! правда, когда барнард ушел, все стало еще хуже: будто клетку накрыли красным платком, от этого у меня сразу мерзнет переносица, раньше так бывало, когда медсестра выключала свет в палате, не сказав ни слова, чик! и всё, время выключается, и ты лежишь обездвиженный, как ахилл, ощутивший в себе свою черепаху
вот я и лежу, разглядывая свою неприрученную комнату
справа — случайный рокайль неровной штукатурки, зеркало со створками — наследство филиппинки, стекло до сих пор заляпано ритуальными красками, в нем теперь отражаются мои слабые веки, стрекозиные зрачки и рот, смятый похмельным беспокойством
зато левее — новый блестящий кран над фаянсовым рукомойником, размалеванным крупными синими цветами, — чистая вода! лебединая шея! этого я уж точно не заслуживаю
март, 25
доктор йонатан и фиона несовместимы, но пьют одинаково — прищурившись, прихватывая бокал ладонями
думаю, он ее передразнивает — суровый йонатан тоже хочет быть фионой! вчера они взяли меня на место прежних раскопок, так рано утром, что на земляном полу валялся сизый ленивый туман, как в колодце богини бхайраби, только без пророчеств
мы шли по качающимся доскам, потом по гравию, потом по влажной глине, мне показали камеру — место, где стрела убила жену профессора, там есть ниша и в ней что-то вроде каменного ковчежца
я бы тоже потянулся открыть, если бы был там первым
золотистые ноги фионы с петлей на щиколотке — в камере она сняла мокасины и стояла зачем-то в чулках, будто в спальне, йонатан тоже снял сандалии, а я не стал заходить и ждал их снаружи, хотя что там снаружи, а что внутри, не сразу и разберешь
когда они стоят вот так, рядом, то похожи на актеров из довоенной бесстыдной фильмы, такие до сих пор крутят в барселоне, в жестяных автоматах с глазками — в парке порт авентура — картинка там цвета сепии и забавно дергается, и надо бросать монету и крутить колесико
там есть такой актер, колониально жесткий и сухопарый, с блестящими усами, вечно шлепает подкрашенных розовым школьниц или заставляет горничную облизывать пряжку ремня в наказание за битые чашки
и девица есть похожая — сливочная коломбина, с узкими алыми губами тайной грубиянки, у нее пышные панталоны и такая атласная ребристая штука со шнурками, грудь в ней похожа на пирожное с вишенкой
а фиона — что фиона, — если бы я знал китайский, то звал бы ее жошуй — слабая вода, была такая река, это правда! она текла в огненных горах, где деревья не сгорали до конца, а ливень не мог погасить пожара, там еще жила шелковая мышь в тысячу цзиней, не помню, кто это мне рассказал, но это правда
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
2 апреля
После обеда приходил хозяин гостиницы, круглый шерстистый дядька с черными масляными глазами, ужасно похож на коалу. Уговаривал меня не портить репутацию отеля — полицейские снуют по этажам, раздраженные постояльцы съезжают, а до начала сезона еще далеко.
Но что я могу сделать?
История уже попала в газеты, полиция здесь ни при чем, к тому же этим делом теперь занимается Аккройд, а он большой любитель давать интервью — стоять на залитых кровью ступенях в длинном белом плаще и мрачно повторять No comments в нацеленные в лицо микрофоны.
С хозяином приходил светловолосый парень с худым лицом — представился как Морас, но он такой же Морас, как я папа римский, документы у него литовские, хотя разрешение на въезд в порядке и почему-то — просроченный испанский вид на жительство.
Первое существо мужского пола, которое не разглядывало мою грудь! Мне понравилось с ним разговаривать, он так медленно цедит слова, что кажется, успеваешь разглядеть, как они там у него в голове складываются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83