— Единственный, — подтвердил Лебрун. — Он подумал и поправился:
— Нет, когда я только прибыл, были и другие. Понимаете, каторжная колония в Гвиане существовала около ста лет, и поначалу там были иезуиты, но потом их заменили членами французского ордена Конгрегации Святого Духа из Парижа. Когда я только прибыл в Гвиану, там имелся апостольский викарий, что-то вроде епископа, чья резиденция находилась в Кайене, он отвечал перед Ватиканом. В подчинении у викария имелись кюре, руководившие религиозной деятельностью в одиннадцати приходах во всей Французской Гвиане. Но через три года, в те времена, о которых я рассказываю, все они были высланы, за исключением одного. Остался один отец Пакен.
— А почему выслали священников?
— Потому что, как мне рассказывал сам кюре, они решили помочь гвианским отторгнутым овечкам — так они называли нас — начав международный крестовый поход верующих, цель которого состояла в том, чтобы обратить внимание общества на страдания осужденных. Французское правительство воспротивилось этому, и священников отозвали, позволив вести религиозную активность всего лишь одному кюре.
— Этому вашему отцу Пакену?
— Да, — ответил Лебрун. — И вот именно под его началом и находилась эта церковная хижина в Сен-Жан. Поскольку церквушка была совершенно без украшений и мебели, если не считать алтаря и нескольких деревянных скамеек, однажды отец Пакен решил исправить это. Он хотел вставить в окна витражи, а на стенах повесить религиозные картины, чтобы сделать святилище более привлекательным и духовным. Ему был нужен художник, и тут он услыхал, что я был единственный художник, которого можно было найти среди восьми тысяч заключенных колонии. Поэтому он потребовал, чтобы меня перевели с острова Святого Иосифа в Сен-Жан на суше. Понятное дело, я вовсе не был художником, если не считать того, что иногда гравировал портреты La Belle France на поддельных банкнотах. Но сам факт того, что меня знали как такого, кто подделывал иллюстрированные средневековые Библии, позволил официальным лицам рекомендовать меня. Перемена, позволившая мне вырваться из лап грубых охранников на острове и помогать этому кюре, была столь огромной, что я даже не мог поверить в нее.
— Как это? — спросил Ренделл.
— Отец Пакен, если не считать его религиозного фанатизма, был весьма разумным человеком, он очень хорошо относился ко мне и дивился моим талантам. Больше меня уже никто не терроризировал. Ко мне относились даже вежливо и по-доброму. Мне предоставили медицинскую помощь, свежую тюремную одежду, чуть более лучшую пищу. Поскольку я не был по-настоящему художником, я предложил написать на окнах цитаты из Нового Завета на греческом и латинском языках, а стены церкви разукрасить древними христианскими символами вроде рыбы и агнца. Кюре это очень понравилось, он предоставил мне приличную библиотеку справочной литературы с различными версиями Библий, грамматик латинского, греческого и арамейского языка, иллюстрированными историями ранней церкви и тому подобными изданиями. Я тщательно просмотрел каждую книгу, поглотил каждое слово, не раз и не два, но бесконечное множество. Целый год я провел, украшая церковь. Посетителям она очень нравилась, и отец Пакен был горд за свою церковь и за меня. В течение всего этого времени, сам того не понимая, я обратился к Христу. Под руководством кюре я начал считать, будто единственная надежда у меня была в Боге, в Его Сыне, в добродетели и любви. Впервые за три года бесчеловечных условий и бесправия в аду, у меня появился проблеск надежды, я вновь захотел жить и возвратиться на родину, вновь стать человеком. Но меня приговорили быть на каторге до самой смерти — тем не менее, благодаря этому священнику, мне хотелось жить. И вот тут подвернулась возможность.
— Возможность чего?
— Быть прощенным. Быть свободным.
Лебрун прервал рассказ, чтобы сделать большой глоток своего коктейля, после чего продолжил:
— Это был уже 1915 год, и вся Европа уже завязла в войне, кровавом водопаде начала Первой Мировой Войны, — рассказывал француз. — Директор Администрации каторжников собрал condamnйs, заключенных с небольшими сроками и некоторых relйguйs, пожизненных, неисправимых, но отличавшихся хорошим поведением, и я был один из них, поскольку находился под покровительством кюре. Нам сообщили, что если мы вызовемся добровольцами в специальный батальон французской армии, чтобы служить пехотинцами на Западном фронте в Европе и сражаться против гуннов, то после войны наши дела пересмотрят и к нам проявят снисхождение. Все это было настолько странно и неожиданно, что вызвались лишь немногие. Когда мой кюре, отец Пакен не мог понять, почему я не воспользовался этой возможностью, я сказал, что переговорил с другими заключенными, и никто не желает рисковать, подставляя собственные головы, без гарантий на вознаграждение. Мой приятель кюре посоветовался с чиновниками и вернулся с положительным предложением. Если я вызовусь добровольцем, чтобы сражаться во Франции, и если я постараюсь убедить моих приятелей-заключенных поступить так же, французское Военное министерство гарантируют нам амнистию и свободу через неделю после окончания войны. “И при этом”, — пообещал мне отец Паке, — “как слуга Нашего Господа, от имени Иисуса Спасителя, вы имеете мое личное поручительство принять правительственное обещание. Я даю вам личное слово, что если вы пойдете добровольцем на войну, то получите прощение, вам возвратят гражданство и свободу. Даю вам свое слово не только от имени французского правительства, но и от имени Церкви”. Этого для меня было достаточно — и, отчасти по причине моих усилий по убеждению, для других. Правительство — это одно дело. Но вот кюре и церковь были достойны доверия. И таким вот образом, вместе с другими заключенными, я вызвался служить.
Ренделл не мог поверить в это.
— Мсье Лебрун, вы говорите мне, что у каторжной колонии Дьявольского острова имелась специальная часть, которую выслали во Францию сражаться с немцами?
— Именно.
— Но почему ни в одной исторической книге я не читал об этом?
— Сейчас вы поймете, почему об этом не распространялись, — ответил на это Лебрун. Он начал массировать свое бедро, где, как полагал Ренделл, протез крепился на культе, и продолжил:
— Вдохновленные нашим священником, мы записались в пехоту. Мы отплыли из Французской Гвианы, и в июле 1915 года прибыли в Марсель, где еще раз вступили на землю нашей любимой Франции. Там был сформирован наш полк. Офицерами были наши надзиратели с Дьявольского Острова. У нас были все привилегии солдат, за исключением одного: нам было запрещено покидать армейские ряды. Называли нас Экспедиционными Силами Дьявольского Острова, а командовал нами никто иной как генерал Анри Петен <Анри Петен — французский маршал, “прославившийся” сотрудничеством с гитлеровцами во время Второй Мировой войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214