Дина села на стул с высокой спинкой, что стоял у двери, хотя ей тут же приготовили место за столом.
Ленсман считал, что теория о влажном морском воздухе к Нурланду не подходит. Насколько ему известно, ледник Юстедалсбре находится в одном из самых сухих районов Согна, а вот на горах Румсдала и Нурланда, лежащих у самого моря, ледников нет.
Неожиданно как-то все изменилось. Всех охватило необъяснимое беспокойство. Которое не имело ни малейшего отношения к норвежским ледникам. Трудно сказать, с чего это началось. В комнате вдруг возник слабый запах. Легкий, словно намек. Запах всего сущего. Общество встревожилось.
Лео пришел через несколько минут после Дины и стал хвалить замечательную церковь. После его прихода странный запах морских соленых ветров и земли сделался еще ощутимее. Правда, гости пробста отметили появление этого запаха еще раньше.
Он что-то напомнил людям, они уже чувствовали его когда-то. Но когда? В далеком прошлом? В ранней юности? Или он издавна дремал в душе каждого, словно земля под паром?
Кое у кого начинали дрожать ноздри, когда к ним подходил этот русский. Или вдруг рядом оказывались волосы и руки Дины. Мужчины почему-то теряли нить разговора и склонялись над своими чашками.
Ленсман рассеянно спросил, как себя чувствует пробст. Бедняга лежал с сильным кашлем. Жена пробста смущенно пожала плечами. Ленсман уже спрашивал ее о здоровье пробста, и она ответила ему, что у пробста кашель и лихорадка. Навещать его не рекомендуется. Но привет она передаст непременно.
На этот раз она коротко бросила: «Спасибо, хорошо!» — и сняла с рукава невидимую пылинку.
Гостей снова и снова угощали печеньем. Наливали кофе. Всеми владело чувство сонного удовлетворения. Однако ноздри гостей продолжали вздрагивать перед каждым глотком.
Если воображение гостей и могло определить этот запах, ему не хватало дерзости, чтобы проследить, откуда он идет. По той простой причине, что добрым христианам было негоже думать о чем-либо подобном.
А запах тем временем витал в комнате. Убивал аппетит. Врывался в разговор, и тогда слова замирали на устах, а взгляд становился блаженно отсутствующим. Запах возбуждал прихожан как целебный бальзам, и не важно, что к концу вечера он уже почти выдохся. Через некоторое время он всплывал в памяти, и люди терялись в догадках, силясь понять, почему им было так приятно на кофе у пробста в первый день Рождества.
Уловила кое-что и жена пробста. Когда добрые прихожане разъехались, она несколько раз легонько потянула носом воздух.
Видно, Сам Бог благословил этот вечер в их доме.
Она поднялась к своему больному мужу, чем доставила ему душевную радость и утешение.
Дина сидела в карбасе, не защищаясь от ветра.
Лео! Его кожа обжигала ее сквозь одежду. Тело Дины изгибалось, словно ивовая ветвь над скрытым в горе родником.
Запахнув меховое одеяло, она беседовала с Юханом и матушкой Карен. Поблагодарила Юхана за проповедь. Радовалась, что матушка Карен нашла в себе силы поехать в церковь, хотя последние дни чувствовала себя неважно.
Свинцовые глаза Дины были двумя блестящими озерами. Лео встретил ее взгляд. Одна синеющая даль открывалась в нем за другой.
С одной стороны Дину охраняло внимание Юхана, с другой — Лео, который заслонял ее спину от морских брызг.
ГЛАВА 17
Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — Любовь.
Книга Песни Песней Соломона, 2:4
Скрыть случившееся оказалось невозможно. Так же как нельзя скрыть время года от людей, которые выходят из дома.
Первым взгляды Дины и Лео заметил Юхан. Он вспомнил, с каким пристрастием Дина расспрашивала его о путешествиях Лео.
Пока Юхан учился в Копенгагене, воспоминания о мачехе часто тревожили его мысли. Точно навязчивый жук, ползущий по странице Библии. Для него она была все равно что жестянка с печеньем, которая стояла у Олине на полке, — прикасаться к ней не разрешалось. Но грешные мысли кружили вокруг нее.
Юхан мечтал о Дине наяву и во сне. По ее обнаженному, белоснежно-сверкающему телу струились лунные лучи и холодные капли. Она стояла в воде по пояс, покрытая пупырышками от холода, с упрямо торчащими сосками. Такой он видел ее в ту ночь, когда они купались перед его отъездом.
Он вернулся на девять лет старше. И считал себя подготовленным ко всему. Однако всякий раз, когда он видел ее, что-то томило и волновало его. И не важно, что перед Богом и перед людьми Дина была собственностью отца. Не важно, что Иаков давно уже был мертв. Что она родила Юхану единокровного брата и как мать управляла их общим имуществом.
Матушка Карен немного огорчилась, поймав взгляд, которым обменялись между собой Дина и Лео. И в то же время он тронул ее. Она перестала вспоминать о покойном сыне. И от души желала Дине нового мужа.
Правда, она сомневалась, чтобы у этого русского было хоть какое-то состояние. И не верила, что он сможет заниматься торговлей или держать постоялый двор.
Но, с другой стороны, Иаков тоже был обыкновенным моряком, когда приехал в Рейнснес… И она уже радовалась, что в доме появится человек, с которым можно будет беседовать об искусстве и литературе. Знающий немецкий и французский и побывавший даже на Средиземном море.
Нильс был захвачен врасплох этой откровенной любовью. Почему-то она внушила ему тревогу. Словно любовь сама по себе таила для него угрозу.
Андерс был удивлен. Но не очень-то верил, что из этого что-нибудь получится.
Стине спокойно выжидала, она не выдавала ни своих мыслей, ни своей осведомленности. Хорошее настроение Дины и ее отрешенность не внушали ей тревоги.
Олине же, напротив, когда Лео однажды пришел на кухню, вдруг начала на все лады превозносить достоинства Иакова. Он вежливо, с интересом слушал ее. Кивал и расспрашивал подробно о ее кумире, хозяине Рейнснеса.
Иаков отличался множеством неоспоримых достоинств. Красивым лицом, неутомимостью, позволявшей ему танцевать ночь напролет, вниманием к слугам и беднякам. А чего стоили его вьющиеся волосы и молодая душа!
Заинтересованность Лео обманула Олине. Она даже не заметила, что говорит о своей тридцатилетней любви. Кончилось тем, что она выплакала свою тоску на груди у Лео и стала с ним неразлучна.
Фома вернулся на четвертый день Рождества и застал Лео на кухне. Лео распевал грустные русские песни, чтобы утешить расстроенную Олине. Фома сделался бездомным.
Терзаясь, он тем не менее шпионил за Диной. Прислушивался по вечерам к ее воркующему смеху, если двери между кухней и комнатами были открыты. Разглядывал следы на снегу возле беседки в преддверии новолуния. Там он открыл мучительную для себя истину. Ее поведали ему два больших талых пятна на покрытой инеем скамье. Пятна были расположены так близко друг к другу, что почти сливались в одно большое пятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Ленсман считал, что теория о влажном морском воздухе к Нурланду не подходит. Насколько ему известно, ледник Юстедалсбре находится в одном из самых сухих районов Согна, а вот на горах Румсдала и Нурланда, лежащих у самого моря, ледников нет.
Неожиданно как-то все изменилось. Всех охватило необъяснимое беспокойство. Которое не имело ни малейшего отношения к норвежским ледникам. Трудно сказать, с чего это началось. В комнате вдруг возник слабый запах. Легкий, словно намек. Запах всего сущего. Общество встревожилось.
Лео пришел через несколько минут после Дины и стал хвалить замечательную церковь. После его прихода странный запах морских соленых ветров и земли сделался еще ощутимее. Правда, гости пробста отметили появление этого запаха еще раньше.
Он что-то напомнил людям, они уже чувствовали его когда-то. Но когда? В далеком прошлом? В ранней юности? Или он издавна дремал в душе каждого, словно земля под паром?
Кое у кого начинали дрожать ноздри, когда к ним подходил этот русский. Или вдруг рядом оказывались волосы и руки Дины. Мужчины почему-то теряли нить разговора и склонялись над своими чашками.
Ленсман рассеянно спросил, как себя чувствует пробст. Бедняга лежал с сильным кашлем. Жена пробста смущенно пожала плечами. Ленсман уже спрашивал ее о здоровье пробста, и она ответила ему, что у пробста кашель и лихорадка. Навещать его не рекомендуется. Но привет она передаст непременно.
На этот раз она коротко бросила: «Спасибо, хорошо!» — и сняла с рукава невидимую пылинку.
Гостей снова и снова угощали печеньем. Наливали кофе. Всеми владело чувство сонного удовлетворения. Однако ноздри гостей продолжали вздрагивать перед каждым глотком.
Если воображение гостей и могло определить этот запах, ему не хватало дерзости, чтобы проследить, откуда он идет. По той простой причине, что добрым христианам было негоже думать о чем-либо подобном.
А запах тем временем витал в комнате. Убивал аппетит. Врывался в разговор, и тогда слова замирали на устах, а взгляд становился блаженно отсутствующим. Запах возбуждал прихожан как целебный бальзам, и не важно, что к концу вечера он уже почти выдохся. Через некоторое время он всплывал в памяти, и люди терялись в догадках, силясь понять, почему им было так приятно на кофе у пробста в первый день Рождества.
Уловила кое-что и жена пробста. Когда добрые прихожане разъехались, она несколько раз легонько потянула носом воздух.
Видно, Сам Бог благословил этот вечер в их доме.
Она поднялась к своему больному мужу, чем доставила ему душевную радость и утешение.
Дина сидела в карбасе, не защищаясь от ветра.
Лео! Его кожа обжигала ее сквозь одежду. Тело Дины изгибалось, словно ивовая ветвь над скрытым в горе родником.
Запахнув меховое одеяло, она беседовала с Юханом и матушкой Карен. Поблагодарила Юхана за проповедь. Радовалась, что матушка Карен нашла в себе силы поехать в церковь, хотя последние дни чувствовала себя неважно.
Свинцовые глаза Дины были двумя блестящими озерами. Лео встретил ее взгляд. Одна синеющая даль открывалась в нем за другой.
С одной стороны Дину охраняло внимание Юхана, с другой — Лео, который заслонял ее спину от морских брызг.
ГЛАВА 17
Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — Любовь.
Книга Песни Песней Соломона, 2:4
Скрыть случившееся оказалось невозможно. Так же как нельзя скрыть время года от людей, которые выходят из дома.
Первым взгляды Дины и Лео заметил Юхан. Он вспомнил, с каким пристрастием Дина расспрашивала его о путешествиях Лео.
Пока Юхан учился в Копенгагене, воспоминания о мачехе часто тревожили его мысли. Точно навязчивый жук, ползущий по странице Библии. Для него она была все равно что жестянка с печеньем, которая стояла у Олине на полке, — прикасаться к ней не разрешалось. Но грешные мысли кружили вокруг нее.
Юхан мечтал о Дине наяву и во сне. По ее обнаженному, белоснежно-сверкающему телу струились лунные лучи и холодные капли. Она стояла в воде по пояс, покрытая пупырышками от холода, с упрямо торчащими сосками. Такой он видел ее в ту ночь, когда они купались перед его отъездом.
Он вернулся на девять лет старше. И считал себя подготовленным ко всему. Однако всякий раз, когда он видел ее, что-то томило и волновало его. И не важно, что перед Богом и перед людьми Дина была собственностью отца. Не важно, что Иаков давно уже был мертв. Что она родила Юхану единокровного брата и как мать управляла их общим имуществом.
Матушка Карен немного огорчилась, поймав взгляд, которым обменялись между собой Дина и Лео. И в то же время он тронул ее. Она перестала вспоминать о покойном сыне. И от души желала Дине нового мужа.
Правда, она сомневалась, чтобы у этого русского было хоть какое-то состояние. И не верила, что он сможет заниматься торговлей или держать постоялый двор.
Но, с другой стороны, Иаков тоже был обыкновенным моряком, когда приехал в Рейнснес… И она уже радовалась, что в доме появится человек, с которым можно будет беседовать об искусстве и литературе. Знающий немецкий и французский и побывавший даже на Средиземном море.
Нильс был захвачен врасплох этой откровенной любовью. Почему-то она внушила ему тревогу. Словно любовь сама по себе таила для него угрозу.
Андерс был удивлен. Но не очень-то верил, что из этого что-нибудь получится.
Стине спокойно выжидала, она не выдавала ни своих мыслей, ни своей осведомленности. Хорошее настроение Дины и ее отрешенность не внушали ей тревоги.
Олине же, напротив, когда Лео однажды пришел на кухню, вдруг начала на все лады превозносить достоинства Иакова. Он вежливо, с интересом слушал ее. Кивал и расспрашивал подробно о ее кумире, хозяине Рейнснеса.
Иаков отличался множеством неоспоримых достоинств. Красивым лицом, неутомимостью, позволявшей ему танцевать ночь напролет, вниманием к слугам и беднякам. А чего стоили его вьющиеся волосы и молодая душа!
Заинтересованность Лео обманула Олине. Она даже не заметила, что говорит о своей тридцатилетней любви. Кончилось тем, что она выплакала свою тоску на груди у Лео и стала с ним неразлучна.
Фома вернулся на четвертый день Рождества и застал Лео на кухне. Лео распевал грустные русские песни, чтобы утешить расстроенную Олине. Фома сделался бездомным.
Терзаясь, он тем не менее шпионил за Диной. Прислушивался по вечерам к ее воркующему смеху, если двери между кухней и комнатами были открыты. Разглядывал следы на снегу возле беседки в преддверии новолуния. Там он открыл мучительную для себя истину. Ее поведали ему два больших талых пятна на покрытой инеем скамье. Пятна были расположены так близко друг к другу, что почти сливались в одно большое пятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119