Лицо блестело. Глаза были на месте. И подмигнули ей.
Она тоже подмигнула. Храня серьезность. Они продолжали есть. Пробовали друг друга на вкус. Жевали. Медленно. Не жадно. Кто не умеет сдерживаться, тот проигрывает. У нее вырвался вздох. Она перестала есть. Потом бессознательно улыбнулась. Это была не обычная ее усмешка. А та, что хранилась в ней долгие годы. Еще с тех пор, когда Ертрюд сажала ее к себе на колени и гладила по голове.
Одна сторона лица у него была красива, другая — безобразна. Шрам делил его надвое. Изгиб шрама разрезал щеку глубокой впадиной.
Дина раздула ноздри, словно ее пощекотали соломинкой. Отложила вилку и нож. Поднесла руку к лицу и провела пальцем по верхней губе.
В тишину ворвался голос ленсмана. Он спрашивал Юхана, получил ли тот приход.
Юхан скромно опустил глаза в тарелку и сказал, что вряд ли гостям интересны подробности его жизни. Но ленсман с ним решительно не согласился.
К счастью, подали десерт. Морошку со взбитыми сливками. Это венчало обед. Для таких обедов Фома специально собирал морошку на болотах Рейнснеса.
Гости блаженствовали. Штурман рассказал, что однажды случайно попал в Барду на свадьбу. Гостям там не подали ни кусочка мяса. Никакого десерта. Целый день их кормили только кашей на сливках да молочным киселем. И еще вяленой бараниной. Такой соленой и твердой, что нарезал ее сам хозяин. Он боялся, что гости с непривычки затупят об нее ножи!
Матушка Карен поджала губы и заметила, что на жителей Барду это не похоже, они щедры на угощение.
Но ее защита не помогла. Смеялся даже пробст.
Фома не пил из бочонков, что привезли с собой моряки.
Он оказался в числе тех немногих, кто не успел переодеться в чистое, чтобы идти к столу. Ему пришлось проследить, чтобы коровы и лошади вернулись в свои стойла, поставить охрану от пожара и позаботиться, чтобы стражи не слишком напились.
Андерс и Нильс быстро ушли в господский дом. И больше он их не видел. Стало быть, вся ответственность была возложена на него.
Когда он вошел к пирующим работникам, со столов было уже убрано, люди беседовали за кофе с ромом и курили трубки.
Фома вдруг понял, что больше у него ни на что нет сил, он страшно устал и чувствовал себя обманутым.
Когда пожар потушили, Дина подошла к нему. Сразу же. Она дружески хлопнула его по плечу.
— Фома! — сказала она, как обычно. И все.
В ту минуту этого ему было достаточно. Но больше она не показалась, не поговорила с ним, не поблагодарила его перед людьми, и из Фомы как будто выпустили воздух.
Он знал, что на пожаре играл самую важную роль. Первый поднялся с топором на крышу.
Если б не он, все кончилось бы куда хуже.
Его вдруг охватила ненависть к Дине. К ней и к тому незнакомцу, который помогал ему рубить загоревшиеся доски.
Фома спросил у матросов, кто это. Но про него знали лишь то, что говорит он с акцентом, а в списках пассажиров значилось какое-то нехристианское имя. Словно он был китайцем. Он сел на пароход в Трондхейме. И всю дорогу только читал, курил да беседовал с Юханом Грёнэльвом. Он направлялся куда-то дальше на север, а потом — на восток. Может, он был финн или из восточных земель? Но по-норвежски он говорил свободно, хоть и с акцентом.
Фома видел, как незнакомец, спустившись с крыши, остановился за спиной у Дины. Дина дважды пожала ему руку, и Фоме было это неприятно. Но еще неприятнее ему стало, когда он узнал, что незнакомец будет есть за одним столом с хозяевами. Ведь он был одет как простой матрос.
Фома исполнял свои обязанности стиснув зубы. Потом зашел к Олине и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь. Принес дров и воды и остался на кухне.
Он опустился на стул и позволил ухаживать за собой. Сказал, что уже не в силах поддерживать порядок среди работников.
Он ел медленно и много. Казалось, что вместе с едой он жует и глотает свои мысли.
— Вот беда, супа-то у меня больше не осталось! — причитала Олине. — Этот шведский граф съел все, даже на донышке не оставил!
Она никогда не встречала богатых людей с такими дурными манерами — кто же позволяет себе просить добавку супа! Хотела бы она посмотреть, что делается у него в имении.
Фома сонно кивал. Голова его почти лежала на столе.
Олине поглядывала на него, выдавливая на морошку взбитые сливки. Горку за горкой. Когда последняя горка была выдавлена, она тщательно вытерла руки полотенцем. Каждый палец отдельно. Словно крем был вреден для рук.
Потом вышла в буфетную и вернулась оттуда с бокалом темного вина.
— Ну-ка выпей! — велела она, поставив бокал перед Фомой, и снова занялась своими делами.
Фома попробовал вино и, чтобы скрыть, как он растроган ее заботой, воскликнул:
— Хорошо, аж чертям тошно!
Олине мрачно проворчала, что уже давно догадывалась, у кого Вениамин подцепил это безбожное выражение.
Фома слабо улыбнулся ей.
В кухне было тепло и уютно. От пара, запаха пищи и гула, доносившегося из столовой, его повело в сон.
Но какая-то часть его сознания по-прежнему бодрствовала.
Дина на кухню не выходила.
Стине увела детей. Некоторое время еще слышался упрямый голос Вениамина, перебиваемый сердитым голоском Ханны. Потом наверху все затихло.
Дагни, матушка Карен и графиня пили кофе в гостиной.
Дина заняла кушетку в курительной, она курила сигару и сама подливала себе вина. Изумленный граф долго смотрел на нее, потом продолжил беседу с мужчинами.
Через некоторое время пробст мягко попросил Дину:
— Фру Дина, хорошо бы вы помогли нам настроить нашу фисгармонию.
Он отличался способностью не замечать огрехов в поведении Дины. Как будто знал, что она обладает другими, более ценными качествами.
Пробст считал, что людей в Нурланде надо принимать, как принимают времена года. Ну а если они тебя раздражают, сиди дома.
Жена пробста придерживалась последнего правила, а потому и не нашла в себе сил приехать в Рейнснес, чтобы отпраздновать возвращение Юхана.
— Я не очень хорошо разбираюсь в фисгармониях, но попытаюсь, — отвечала Дина.
— В последний раз у вас получилось очень хорошо, — сказал пробст.
— Ну, это смотря на чей слух, — сухо заметила Дина.
— Конечно, конечно, я понимаю. Вы у нас тут самая музыкальная… Благодаря господину… Забыл, как его звали? Помните, ваш учитель, который привил вам любовь к музыке?
— Лорк.
— Совершенно верно. А где он теперь?
— Возвращается в Рейнснес. Вместе со своей виолончелью… — прибавила Дина. Едва слышно.
— Как интересно! И как приятно! Когда же нам его ждать?
Дина не успела ответить, пробстом уже завладел граф.
Юхан сидел со стариками, он оказался в центре внимания, не прилагая к тому никаких усилий. В его тихом голосе слышался живой интерес. Он то и дело бессознательно поправлял рукой светлые упрямые волосы. Но они тут же снова падали ему на лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Она тоже подмигнула. Храня серьезность. Они продолжали есть. Пробовали друг друга на вкус. Жевали. Медленно. Не жадно. Кто не умеет сдерживаться, тот проигрывает. У нее вырвался вздох. Она перестала есть. Потом бессознательно улыбнулась. Это была не обычная ее усмешка. А та, что хранилась в ней долгие годы. Еще с тех пор, когда Ертрюд сажала ее к себе на колени и гладила по голове.
Одна сторона лица у него была красива, другая — безобразна. Шрам делил его надвое. Изгиб шрама разрезал щеку глубокой впадиной.
Дина раздула ноздри, словно ее пощекотали соломинкой. Отложила вилку и нож. Поднесла руку к лицу и провела пальцем по верхней губе.
В тишину ворвался голос ленсмана. Он спрашивал Юхана, получил ли тот приход.
Юхан скромно опустил глаза в тарелку и сказал, что вряд ли гостям интересны подробности его жизни. Но ленсман с ним решительно не согласился.
К счастью, подали десерт. Морошку со взбитыми сливками. Это венчало обед. Для таких обедов Фома специально собирал морошку на болотах Рейнснеса.
Гости блаженствовали. Штурман рассказал, что однажды случайно попал в Барду на свадьбу. Гостям там не подали ни кусочка мяса. Никакого десерта. Целый день их кормили только кашей на сливках да молочным киселем. И еще вяленой бараниной. Такой соленой и твердой, что нарезал ее сам хозяин. Он боялся, что гости с непривычки затупят об нее ножи!
Матушка Карен поджала губы и заметила, что на жителей Барду это не похоже, они щедры на угощение.
Но ее защита не помогла. Смеялся даже пробст.
Фома не пил из бочонков, что привезли с собой моряки.
Он оказался в числе тех немногих, кто не успел переодеться в чистое, чтобы идти к столу. Ему пришлось проследить, чтобы коровы и лошади вернулись в свои стойла, поставить охрану от пожара и позаботиться, чтобы стражи не слишком напились.
Андерс и Нильс быстро ушли в господский дом. И больше он их не видел. Стало быть, вся ответственность была возложена на него.
Когда он вошел к пирующим работникам, со столов было уже убрано, люди беседовали за кофе с ромом и курили трубки.
Фома вдруг понял, что больше у него ни на что нет сил, он страшно устал и чувствовал себя обманутым.
Когда пожар потушили, Дина подошла к нему. Сразу же. Она дружески хлопнула его по плечу.
— Фома! — сказала она, как обычно. И все.
В ту минуту этого ему было достаточно. Но больше она не показалась, не поговорила с ним, не поблагодарила его перед людьми, и из Фомы как будто выпустили воздух.
Он знал, что на пожаре играл самую важную роль. Первый поднялся с топором на крышу.
Если б не он, все кончилось бы куда хуже.
Его вдруг охватила ненависть к Дине. К ней и к тому незнакомцу, который помогал ему рубить загоревшиеся доски.
Фома спросил у матросов, кто это. Но про него знали лишь то, что говорит он с акцентом, а в списках пассажиров значилось какое-то нехристианское имя. Словно он был китайцем. Он сел на пароход в Трондхейме. И всю дорогу только читал, курил да беседовал с Юханом Грёнэльвом. Он направлялся куда-то дальше на север, а потом — на восток. Может, он был финн или из восточных земель? Но по-норвежски он говорил свободно, хоть и с акцентом.
Фома видел, как незнакомец, спустившись с крыши, остановился за спиной у Дины. Дина дважды пожала ему руку, и Фоме было это неприятно. Но еще неприятнее ему стало, когда он узнал, что незнакомец будет есть за одним столом с хозяевами. Ведь он был одет как простой матрос.
Фома исполнял свои обязанности стиснув зубы. Потом зашел к Олине и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь. Принес дров и воды и остался на кухне.
Он опустился на стул и позволил ухаживать за собой. Сказал, что уже не в силах поддерживать порядок среди работников.
Он ел медленно и много. Казалось, что вместе с едой он жует и глотает свои мысли.
— Вот беда, супа-то у меня больше не осталось! — причитала Олине. — Этот шведский граф съел все, даже на донышке не оставил!
Она никогда не встречала богатых людей с такими дурными манерами — кто же позволяет себе просить добавку супа! Хотела бы она посмотреть, что делается у него в имении.
Фома сонно кивал. Голова его почти лежала на столе.
Олине поглядывала на него, выдавливая на морошку взбитые сливки. Горку за горкой. Когда последняя горка была выдавлена, она тщательно вытерла руки полотенцем. Каждый палец отдельно. Словно крем был вреден для рук.
Потом вышла в буфетную и вернулась оттуда с бокалом темного вина.
— Ну-ка выпей! — велела она, поставив бокал перед Фомой, и снова занялась своими делами.
Фома попробовал вино и, чтобы скрыть, как он растроган ее заботой, воскликнул:
— Хорошо, аж чертям тошно!
Олине мрачно проворчала, что уже давно догадывалась, у кого Вениамин подцепил это безбожное выражение.
Фома слабо улыбнулся ей.
В кухне было тепло и уютно. От пара, запаха пищи и гула, доносившегося из столовой, его повело в сон.
Но какая-то часть его сознания по-прежнему бодрствовала.
Дина на кухню не выходила.
Стине увела детей. Некоторое время еще слышался упрямый голос Вениамина, перебиваемый сердитым голоском Ханны. Потом наверху все затихло.
Дагни, матушка Карен и графиня пили кофе в гостиной.
Дина заняла кушетку в курительной, она курила сигару и сама подливала себе вина. Изумленный граф долго смотрел на нее, потом продолжил беседу с мужчинами.
Через некоторое время пробст мягко попросил Дину:
— Фру Дина, хорошо бы вы помогли нам настроить нашу фисгармонию.
Он отличался способностью не замечать огрехов в поведении Дины. Как будто знал, что она обладает другими, более ценными качествами.
Пробст считал, что людей в Нурланде надо принимать, как принимают времена года. Ну а если они тебя раздражают, сиди дома.
Жена пробста придерживалась последнего правила, а потому и не нашла в себе сил приехать в Рейнснес, чтобы отпраздновать возвращение Юхана.
— Я не очень хорошо разбираюсь в фисгармониях, но попытаюсь, — отвечала Дина.
— В последний раз у вас получилось очень хорошо, — сказал пробст.
— Ну, это смотря на чей слух, — сухо заметила Дина.
— Конечно, конечно, я понимаю. Вы у нас тут самая музыкальная… Благодаря господину… Забыл, как его звали? Помните, ваш учитель, который привил вам любовь к музыке?
— Лорк.
— Совершенно верно. А где он теперь?
— Возвращается в Рейнснес. Вместе со своей виолончелью… — прибавила Дина. Едва слышно.
— Как интересно! И как приятно! Когда же нам его ждать?
Дина не успела ответить, пробстом уже завладел граф.
Юхан сидел со стариками, он оказался в центре внимания, не прилагая к тому никаких усилий. В его тихом голосе слышался живой интерес. Он то и дело бессознательно поправлял рукой светлые упрямые волосы. Но они тут же снова падали ему на лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119