— Но она должна быть личностью. Пусть не возражает, когда мы ее нарядим и по ведем на парад в День всех святых.
Муж обнял ее за шею и посадил себе на колени. Они принялись целоваться, как подростки. Через пару минут она сказала:
— Какой ты буйный!
— Знаю, — отозвался он. — Наверное, я забыл повзрослеть. Они переглянулись и дружно рассмеялись. Это была одна из их любимых шуток. Родилась она в их третье свидание, когда Диггер, явившись к Патти домой, набросился на нее и не отпускал по меньшей мере час. Тогда, два года назад, они поняли, что их отношения станут очень серьезными.
— Значит, идея о собаке тебе понравилась, — сказала она.
— Понравилась, — подтвердил он и потерся щекой о ее щеку. — Я так тебя люблю!
— Я тоже тебя очень люблю, — сказала она. — Если с тобой что-нибудь случится, мне придется умереть и отправиться в рай, чтобы снова тебя найти.
— Откуда ты знаешь, что я попаду в рай? — спросил он.
— Попадешь, я знаю!
Вот и настал день приобрести собаку, решила Патти, натягивая трусики. Этого надо было ожидать. В последнее время она чувствовала себя совершенно незначительной, хотела что-то сделать, но боялась, что мир ее отторгнет, к тому же толком не знала, за что взяться.
Она натянула облегающие бедра брючки и футболку, заказанную по каталогу «Аберкромби энд Фитч». Она отдавала предпочтение одежде такого рода — демократичной униформе своего поколения, доступной практически любому. Спустившись вниз в лифте, Патти миновала холл и кивнула Кенни, человечку с перепачканными типографской краской пальцами. Кении торговал в газетном киоске и всегда улыбался при виде Диггера, потому что тот всегда покупал у него пачку сигарет, хотя почти не курил, просто ему нравилось делать знакомому приятное.
— Привет, Кенни! — сказала Патти.
Кенни, как всегда, сидел на складном железном стульчике рядом с киоском.
— Ваш муж скоро вернется? — спросил он.
— На следующей неделе. — Она вздохнула. — Жду не дождусь! Кенни сочувственно покивал, словно знал обо всех бедах, какие только могут обрушиться на человеческое существо.
Следующим на ее пути предстал Сарук, грустный привратник с Ближнего Востока, исполнявший функции охранника и не выходивший из-за своего столика, даже если вы сражались с гроздью пакетов или с неподъемными чемоданами. Он понимающе улыбался, как будто тоже понимал, как трудно живется нью-йоркскому среднему классу, вынужденному самостоятельно таскать тяжести.
— Привет, Сарук! — бросила ему Патти и выбежала на улицу.
Дом, в котором они жили, носивший номер 15 по Пятой авеню, желтеющая старая громадина, был прежде отелем «Вашингтон-сквер». О былом величии свидетельствовали золоченые фрески на потолке в холле и мраморный парадный подъезд с золотым резным козырьком на Пятой авеню. Этим подъездом теперь никто не пользовался, словно здание уже не могло претендовать на элегантность. Стены в коридорах выкрасили в тошнотворный зеленый цвет, и в доме обитали теперь многие сотни жителей, ютившиеся в одно и двухкомнатных конурках с устроенной в углу гостиной кухней. Но Патти все равно любила этот дом. Она обожала забавных старушек, вечных его обитательниц, по-прежнему плативших арендную плату (примерно 400 долларов за квартирку с одной спальней) и щеголявших в таком виде, что любой встречный таращил глаза. Одна красила ногти на ногах в неоново-пурпурный цвет и появлялась исключительно в обществе собачонки, похожей на чучело львенка, лишившееся шерсти от бесконечного любовного причесывания. Другая носила обтягивающие маечки и брючки и ковыляла на высоких каблуках, словно поощряя злословие о ломтях плоти, наросших у нее на плечах.
Дом был чрезвычайно богемным: в нем поселились и молодые богатые деятели шоу-бизнеса вроде Диггера с женой, занявшие большие готические пентхаусы наверху, и работящий средний класс, довольствовавшийся «студиями» и квартирками с одной спальней. Это была либо молодежь, стремящаяся вверх, либо люди сорока — пятидесяти — шестидесяти лет (Патти казалось, что они в большинстве одиноки), смирившиеся с тем, что уже ничего не добьются и что самое значительное, что их ждет в будущем, — рак. Некоторые из них выглядели сломленными жизнью, нескончаемой рутиной бессмысленного труда, одевались в черное, бесформенное, грязное, будто с незапамятных времен соблюдали траур. У других угадывалась цель в жизни. Такой была пятидесятилетняя женщина, работавшая в Фонде спасения животных, — быстрая, жизнерадостная, очень дружелюбная. Она жила этажом ниже, и когда лифт открывался на ее этаже, Патти обычно слышала из-за ее двери оживленный разговор. Это всегда напоминало Патти, что в жизни есть добро…
Сама она была счастливицей. Сейчас, выходя на солнышко, она опять об этом вспомнила. Ведь ей скорее всего не придется беспокоиться о том, что с ней случится в старости, хотя до старости было еще так далеко, что казалось, она никогда не наступит, У входа переминались в замешательстве две женщины, но Патг" не обратила на них внимания: перед домом находилась автобусная остановка и станция электрички в сторону Нью-Джерси, поэтому кто-нибудь обязательно выглядел заблудившимся. Патти прошла немного по Пятой авеню и свернула на Девятую улицу, размышляя о своей жизни. С тех пор как она бросила работу, ее не покидали тревожные мысли о том, что она собой, собственно, представляет.
В последнее время она упорно обдумывала сложившуюся ситуацию: не нужно работать, потому что Диггер богат. Реальность была замечательной, но она никак не могла с этой мыслью смириться. Конечно, Патти могла избежать проблемы, продолжив работать, но тогда столкнулась бы с другой дилеммой, потому что на работе непременно закисла бы. Последний год перед уходом с работы она не могла не видеть правду: съемка документальных лент о рок-звездах — это лишь потворство неоправданному самомнению всех участников проекта, в том числе своему собственному. Чтобы продолжать, пришлось бы сознательно закрывать глаза на сущность процесса, сосредоточиваясь на мелочах и уговаривая себя, что делает дело государственной важности. Все это было для нее неприемлемо, поэтому она и ушла, но одно это не могло сделать ее уважаемым человеком. В конце концов почти все вынуждены трудиться всю жизнь примерно в тех же условиях, ненавидя свою работу, но не имея возможности от нее отказаться. Поэтому Патти не могла не чувствовать себя мошенницей.
А поскольку она не работала и позволяла Диггеру ее содержать, ее не покидала тревога, не заслуживает ли она нравственного осуждения как шлюха.
С самого детства Патти неосознанно отторгала мысль о «традиционном браке». Ее удивляло, почему остальной мир не клеймит женщину, цинично обменивающую секс, домашний труд, деторождение на кров и еду на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Муж обнял ее за шею и посадил себе на колени. Они принялись целоваться, как подростки. Через пару минут она сказала:
— Какой ты буйный!
— Знаю, — отозвался он. — Наверное, я забыл повзрослеть. Они переглянулись и дружно рассмеялись. Это была одна из их любимых шуток. Родилась она в их третье свидание, когда Диггер, явившись к Патти домой, набросился на нее и не отпускал по меньшей мере час. Тогда, два года назад, они поняли, что их отношения станут очень серьезными.
— Значит, идея о собаке тебе понравилась, — сказала она.
— Понравилась, — подтвердил он и потерся щекой о ее щеку. — Я так тебя люблю!
— Я тоже тебя очень люблю, — сказала она. — Если с тобой что-нибудь случится, мне придется умереть и отправиться в рай, чтобы снова тебя найти.
— Откуда ты знаешь, что я попаду в рай? — спросил он.
— Попадешь, я знаю!
Вот и настал день приобрести собаку, решила Патти, натягивая трусики. Этого надо было ожидать. В последнее время она чувствовала себя совершенно незначительной, хотела что-то сделать, но боялась, что мир ее отторгнет, к тому же толком не знала, за что взяться.
Она натянула облегающие бедра брючки и футболку, заказанную по каталогу «Аберкромби энд Фитч». Она отдавала предпочтение одежде такого рода — демократичной униформе своего поколения, доступной практически любому. Спустившись вниз в лифте, Патти миновала холл и кивнула Кенни, человечку с перепачканными типографской краской пальцами. Кении торговал в газетном киоске и всегда улыбался при виде Диггера, потому что тот всегда покупал у него пачку сигарет, хотя почти не курил, просто ему нравилось делать знакомому приятное.
— Привет, Кенни! — сказала Патти.
Кенни, как всегда, сидел на складном железном стульчике рядом с киоском.
— Ваш муж скоро вернется? — спросил он.
— На следующей неделе. — Она вздохнула. — Жду не дождусь! Кенни сочувственно покивал, словно знал обо всех бедах, какие только могут обрушиться на человеческое существо.
Следующим на ее пути предстал Сарук, грустный привратник с Ближнего Востока, исполнявший функции охранника и не выходивший из-за своего столика, даже если вы сражались с гроздью пакетов или с неподъемными чемоданами. Он понимающе улыбался, как будто тоже понимал, как трудно живется нью-йоркскому среднему классу, вынужденному самостоятельно таскать тяжести.
— Привет, Сарук! — бросила ему Патти и выбежала на улицу.
Дом, в котором они жили, носивший номер 15 по Пятой авеню, желтеющая старая громадина, был прежде отелем «Вашингтон-сквер». О былом величии свидетельствовали золоченые фрески на потолке в холле и мраморный парадный подъезд с золотым резным козырьком на Пятой авеню. Этим подъездом теперь никто не пользовался, словно здание уже не могло претендовать на элегантность. Стены в коридорах выкрасили в тошнотворный зеленый цвет, и в доме обитали теперь многие сотни жителей, ютившиеся в одно и двухкомнатных конурках с устроенной в углу гостиной кухней. Но Патти все равно любила этот дом. Она обожала забавных старушек, вечных его обитательниц, по-прежнему плативших арендную плату (примерно 400 долларов за квартирку с одной спальней) и щеголявших в таком виде, что любой встречный таращил глаза. Одна красила ногти на ногах в неоново-пурпурный цвет и появлялась исключительно в обществе собачонки, похожей на чучело львенка, лишившееся шерсти от бесконечного любовного причесывания. Другая носила обтягивающие маечки и брючки и ковыляла на высоких каблуках, словно поощряя злословие о ломтях плоти, наросших у нее на плечах.
Дом был чрезвычайно богемным: в нем поселились и молодые богатые деятели шоу-бизнеса вроде Диггера с женой, занявшие большие готические пентхаусы наверху, и работящий средний класс, довольствовавшийся «студиями» и квартирками с одной спальней. Это была либо молодежь, стремящаяся вверх, либо люди сорока — пятидесяти — шестидесяти лет (Патти казалось, что они в большинстве одиноки), смирившиеся с тем, что уже ничего не добьются и что самое значительное, что их ждет в будущем, — рак. Некоторые из них выглядели сломленными жизнью, нескончаемой рутиной бессмысленного труда, одевались в черное, бесформенное, грязное, будто с незапамятных времен соблюдали траур. У других угадывалась цель в жизни. Такой была пятидесятилетняя женщина, работавшая в Фонде спасения животных, — быстрая, жизнерадостная, очень дружелюбная. Она жила этажом ниже, и когда лифт открывался на ее этаже, Патти обычно слышала из-за ее двери оживленный разговор. Это всегда напоминало Патти, что в жизни есть добро…
Сама она была счастливицей. Сейчас, выходя на солнышко, она опять об этом вспомнила. Ведь ей скорее всего не придется беспокоиться о том, что с ней случится в старости, хотя до старости было еще так далеко, что казалось, она никогда не наступит, У входа переминались в замешательстве две женщины, но Патг" не обратила на них внимания: перед домом находилась автобусная остановка и станция электрички в сторону Нью-Джерси, поэтому кто-нибудь обязательно выглядел заблудившимся. Патти прошла немного по Пятой авеню и свернула на Девятую улицу, размышляя о своей жизни. С тех пор как она бросила работу, ее не покидали тревожные мысли о том, что она собой, собственно, представляет.
В последнее время она упорно обдумывала сложившуюся ситуацию: не нужно работать, потому что Диггер богат. Реальность была замечательной, но она никак не могла с этой мыслью смириться. Конечно, Патти могла избежать проблемы, продолжив работать, но тогда столкнулась бы с другой дилеммой, потому что на работе непременно закисла бы. Последний год перед уходом с работы она не могла не видеть правду: съемка документальных лент о рок-звездах — это лишь потворство неоправданному самомнению всех участников проекта, в том числе своему собственному. Чтобы продолжать, пришлось бы сознательно закрывать глаза на сущность процесса, сосредоточиваясь на мелочах и уговаривая себя, что делает дело государственной важности. Все это было для нее неприемлемо, поэтому она и ушла, но одно это не могло сделать ее уважаемым человеком. В конце концов почти все вынуждены трудиться всю жизнь примерно в тех же условиях, ненавидя свою работу, но не имея возможности от нее отказаться. Поэтому Патти не могла не чувствовать себя мошенницей.
А поскольку она не работала и позволяла Диггеру ее содержать, ее не покидала тревога, не заслуживает ли она нравственного осуждения как шлюха.
С самого детства Патти неосознанно отторгала мысль о «традиционном браке». Ее удивляло, почему остальной мир не клеймит женщину, цинично обменивающую секс, домашний труд, деторождение на кров и еду на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139