Он терпеливо разжигал в ней желание с искусством, которого она никак не могла ожидать от такого грубого с виду солдата, и, когда он вошел в нее, она закричала, но не от боли, а от наслаждения, удивления и внезапно охватившей ее радости освобождения.
Однако он не проявлял нетерпения, у него были на нее гораздо более далеко идущие планы. Он терпеливо ждал последнего сладострастного содрогания, крепко держа ее в объятиях, а затем вновь вознес ее на ту же вершину, а потом еще и еще раз, пока она едва не взмолилась, чтобы он остановился, потому что она больше уже не может выдержать этой сладостной пытки, и все же знала, что сможет. И тогда он перекатился на спину, так, чтобы она оказалась наверху, позволив ей самой насладиться его телом. А когда он вновь перевернулся и взял ее, излив в нее свое семя, он горячо поцеловал ее в губы.
Она лежала в его объятиях, разгоряченная, успокоенная, погруженная в странные грезы. Ей снился огненный дракон, угрожающий ее дочери, безумный священник и вполне разумный шут, и где-то в глубине своей души она знала, что с этой ночи понесла дитя. И что этот ребенок родится здоровым и сильным, дитя любви, дитя наслаждения.
В ее сне этот ребенок танцевал с огненным драконом.
20
Брат Бэрт двигался на удивление легко и бесшумно для человека его комплекции. Замок Фортэм готовился к ночи — воины графа веселились в большом зале. Некоторые из них распутничали, по-видимому, надеясь, что он не станет обращать на них внимания. Что он и сделал, поскольку девицы сами были не прочь развлечься. Он не всегда был монахом и когда-то познал как наслаждения, так и страдания плоти. Больше он не имел к этому склонности, однако не осуждал грешников, которые его окружали. Разве не сам Бог сказал: «Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень!»
Он не судил строго и своего настоятеля, слишком хорошо знакомого со всеми видами земных грехов. Бэрт знавал принцев и бедняков, епископов и нищих. Он относился ко всем одинаково беспристрастно, однако отец Паулус слишком сильно испытывал его терпение, и брат Бэрт неистово молился о ниспослании ему сил и исчезновении сомнений. Нельзя сомневаться в аббате своего монастыря.
Не следует высказывать неодобрение по поводу слишком суровых суждений настоятеля или его вопиющей жадности. Неистовое стремление аббата заполучить кубок всем казалось корыстным, но кто сказал, что святой Евгелине служили только такие люди? Брат Бэрт нисколько не сомневался, что кубок должен принадлежать аббатству Святой Евгелины, где он будет тщательно охраняться святыми братьями. Он лишь не был уверен, что это конечная цель отца Паулуса.
Аббатство Святой Евгелины было маленьким и бедным, как, собственно, и приличествует ордену, основанному женщиной, причисленной к лику святых. Но дело в том, что аббат был слишком амбициозным человеком. Свою должность в качестве настоятеля ордена он рассматривал лишь как ступеньку к сану епископа. А какой самый быстрый путь к этой цели, как не купить высокий пост за священную реликвию?
Бэрт достаточно хорошо знал жизнь, чтобы понимать, что сан аббата, как и сан епископа, покупается, а не предопределяется Богом. И часто так случалось, что истинный праведник являлся и наименее значимым среди своих братьев. Брат Бэрт находил больше чистой веры в неграмотных братьях, которые работали в саду и огороде, чем в некоторых высокоученых священнослужителях, имеющих большие чины.
Нет, брат Бэрт нисколько не доверял отцу Паулусу и не собирался передавать священную реликвию жаждущему ее аббату. Но это не означало, что у него самого было право держать эту вещь в потайном месте в маленькой комнатке, выделенной ему сразу возле покоев аббата.
Он говорил себе, что простая осторожность удержала его от того, чтобы прервать святое испытание, которое претерпевал аббат от рук юного Гилберта. Здесь и в самом деле требовались осторожность и осмотрительность, так как брат Бэрт хорошо знал разницу между стонами религиозного экстаза и далеко не святого физического наслаждения, которое, с его точки зрения, испытывал аббат от побоев. А потому он не рискнул вмешаться.
Ему было так легко обнаружить кубок в самый первый раз, что он поверил в помощь святой Евгелины. А когда он увидел Джулиану, скрывающуюся в тени лестницы прошлой ночью, то сразу догадался, кто взял кубок из ниши в часовне. Ему осталось лишь проводить Джулиану до дверей шута, а самому вернуться в ее комнату, чтобы найти этот сосуд. Он был совершенно уверен, что мастер Николас и молча сумеет ее отвлечь надолго.
Он очень вовремя подошел к ее комнате, чтобы увидеть, как оттуда выбежала леди Изабелла с очень расстроенным выражением лица, и понять, что Джулиана спрятала кубок не так хорошо, как, видимо, полагала.
У него заняло всего несколько минут, чтобы найти кубок и увериться в том, что это еще одно весомое подтверждение воли самой святой Евгелины. Леди Изабелла никогда не прибегала к ухищрениям и уловкам, а потому ее намерения в отношении кубка были, разумеется, честны и правильны. Она, скорее всего, побежала к своему мужу сообщить, что кубок у нее в руках, ее стыдливое восхищение им было видно любому, кроме самого графа.
Брату Бэрту претило действовать во вред этому браку, отец Паулус и так сделал все возможное, чтобы разрушить его, хотя в этом не было никакой необходимости. Но он служил святой Евгелине, а это было для него важнее, чем дела двух обычных людей, и брат Бэрт, укрепив свое сердце, спрятал кубок под рясой.
Его комната была холодной и темной. Когда он приехал сюда, то принял эту ситуацию безропотно. Отец Паулус постоянно напоминал, что монахи нуждаются в хорошем примере самопожертвования и самоотречения. Святые ордена в последнее время стали приобретать дурную репутацию, из-за того что монахи погрязли в грехах — обжорстве, похоти и жадности — в устрашающих размерах. Суровый аскет отец Паулус постоянно тыкал брата Бэрта в его внушительных размеров живот и требовал, чтобы тот обуздал свой непомерный аппетит. Разумеется, это не слишком нравилось доброму монаху. С тех пор как он принял обет, он никогда не притрагивался и даже не заглядывался на женщин с нечестивыми намерениями, так же, как не стремился к обладанию каким-либо богатством, однако он находил большое удовольствие в еде и вине и относился к попыткам аббата ограничить его в этом с большим сожалением.
Он даже не мог осудить отца Паулуса за то, что тот наслаждается едой втихомолку от всех, так как сомневался, что аббат вообще интересуется чем-нибудь, помимо молодых мальчиков с плетками в руках и властью в церковных кругах. И уж совершенно точно он не интересовался женщинами и едой. Брат Бэрт гораздо больше проявлял бы терпимости к нему, будь его слабости такими простыми и понятными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Однако он не проявлял нетерпения, у него были на нее гораздо более далеко идущие планы. Он терпеливо ждал последнего сладострастного содрогания, крепко держа ее в объятиях, а затем вновь вознес ее на ту же вершину, а потом еще и еще раз, пока она едва не взмолилась, чтобы он остановился, потому что она больше уже не может выдержать этой сладостной пытки, и все же знала, что сможет. И тогда он перекатился на спину, так, чтобы она оказалась наверху, позволив ей самой насладиться его телом. А когда он вновь перевернулся и взял ее, излив в нее свое семя, он горячо поцеловал ее в губы.
Она лежала в его объятиях, разгоряченная, успокоенная, погруженная в странные грезы. Ей снился огненный дракон, угрожающий ее дочери, безумный священник и вполне разумный шут, и где-то в глубине своей души она знала, что с этой ночи понесла дитя. И что этот ребенок родится здоровым и сильным, дитя любви, дитя наслаждения.
В ее сне этот ребенок танцевал с огненным драконом.
20
Брат Бэрт двигался на удивление легко и бесшумно для человека его комплекции. Замок Фортэм готовился к ночи — воины графа веселились в большом зале. Некоторые из них распутничали, по-видимому, надеясь, что он не станет обращать на них внимания. Что он и сделал, поскольку девицы сами были не прочь развлечься. Он не всегда был монахом и когда-то познал как наслаждения, так и страдания плоти. Больше он не имел к этому склонности, однако не осуждал грешников, которые его окружали. Разве не сам Бог сказал: «Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень!»
Он не судил строго и своего настоятеля, слишком хорошо знакомого со всеми видами земных грехов. Бэрт знавал принцев и бедняков, епископов и нищих. Он относился ко всем одинаково беспристрастно, однако отец Паулус слишком сильно испытывал его терпение, и брат Бэрт неистово молился о ниспослании ему сил и исчезновении сомнений. Нельзя сомневаться в аббате своего монастыря.
Не следует высказывать неодобрение по поводу слишком суровых суждений настоятеля или его вопиющей жадности. Неистовое стремление аббата заполучить кубок всем казалось корыстным, но кто сказал, что святой Евгелине служили только такие люди? Брат Бэрт нисколько не сомневался, что кубок должен принадлежать аббатству Святой Евгелины, где он будет тщательно охраняться святыми братьями. Он лишь не был уверен, что это конечная цель отца Паулуса.
Аббатство Святой Евгелины было маленьким и бедным, как, собственно, и приличествует ордену, основанному женщиной, причисленной к лику святых. Но дело в том, что аббат был слишком амбициозным человеком. Свою должность в качестве настоятеля ордена он рассматривал лишь как ступеньку к сану епископа. А какой самый быстрый путь к этой цели, как не купить высокий пост за священную реликвию?
Бэрт достаточно хорошо знал жизнь, чтобы понимать, что сан аббата, как и сан епископа, покупается, а не предопределяется Богом. И часто так случалось, что истинный праведник являлся и наименее значимым среди своих братьев. Брат Бэрт находил больше чистой веры в неграмотных братьях, которые работали в саду и огороде, чем в некоторых высокоученых священнослужителях, имеющих большие чины.
Нет, брат Бэрт нисколько не доверял отцу Паулусу и не собирался передавать священную реликвию жаждущему ее аббату. Но это не означало, что у него самого было право держать эту вещь в потайном месте в маленькой комнатке, выделенной ему сразу возле покоев аббата.
Он говорил себе, что простая осторожность удержала его от того, чтобы прервать святое испытание, которое претерпевал аббат от рук юного Гилберта. Здесь и в самом деле требовались осторожность и осмотрительность, так как брат Бэрт хорошо знал разницу между стонами религиозного экстаза и далеко не святого физического наслаждения, которое, с его точки зрения, испытывал аббат от побоев. А потому он не рискнул вмешаться.
Ему было так легко обнаружить кубок в самый первый раз, что он поверил в помощь святой Евгелины. А когда он увидел Джулиану, скрывающуюся в тени лестницы прошлой ночью, то сразу догадался, кто взял кубок из ниши в часовне. Ему осталось лишь проводить Джулиану до дверей шута, а самому вернуться в ее комнату, чтобы найти этот сосуд. Он был совершенно уверен, что мастер Николас и молча сумеет ее отвлечь надолго.
Он очень вовремя подошел к ее комнате, чтобы увидеть, как оттуда выбежала леди Изабелла с очень расстроенным выражением лица, и понять, что Джулиана спрятала кубок не так хорошо, как, видимо, полагала.
У него заняло всего несколько минут, чтобы найти кубок и увериться в том, что это еще одно весомое подтверждение воли самой святой Евгелины. Леди Изабелла никогда не прибегала к ухищрениям и уловкам, а потому ее намерения в отношении кубка были, разумеется, честны и правильны. Она, скорее всего, побежала к своему мужу сообщить, что кубок у нее в руках, ее стыдливое восхищение им было видно любому, кроме самого графа.
Брату Бэрту претило действовать во вред этому браку, отец Паулус и так сделал все возможное, чтобы разрушить его, хотя в этом не было никакой необходимости. Но он служил святой Евгелине, а это было для него важнее, чем дела двух обычных людей, и брат Бэрт, укрепив свое сердце, спрятал кубок под рясой.
Его комната была холодной и темной. Когда он приехал сюда, то принял эту ситуацию безропотно. Отец Паулус постоянно напоминал, что монахи нуждаются в хорошем примере самопожертвования и самоотречения. Святые ордена в последнее время стали приобретать дурную репутацию, из-за того что монахи погрязли в грехах — обжорстве, похоти и жадности — в устрашающих размерах. Суровый аскет отец Паулус постоянно тыкал брата Бэрта в его внушительных размеров живот и требовал, чтобы тот обуздал свой непомерный аппетит. Разумеется, это не слишком нравилось доброму монаху. С тех пор как он принял обет, он никогда не притрагивался и даже не заглядывался на женщин с нечестивыми намерениями, так же, как не стремился к обладанию каким-либо богатством, однако он находил большое удовольствие в еде и вине и относился к попыткам аббата ограничить его в этом с большим сожалением.
Он даже не мог осудить отца Паулуса за то, что тот наслаждается едой втихомолку от всех, так как сомневался, что аббат вообще интересуется чем-нибудь, помимо молодых мальчиков с плетками в руках и властью в церковных кругах. И уж совершенно точно он не интересовался женщинами и едой. Брат Бэрт гораздо больше проявлял бы терпимости к нему, будь его слабости такими простыми и понятными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78