Он может чувствовать не так, как я, – но он никогда не настаивает, чтобы я подгоняла себя под него.
– Ты хочешь сказать, что в постели он лучше меня?
– Вот это как раз говорит о том, что ты не слушал меня! – Клер почувствовала, как в ее душе вновь поднимается возмущение. – Я и ушла-то от тебя потому, что ты не считал нужным слушать меня, Сэм, и никогда не принимал меня всерьез! Когда я говорила тебе о чем-нибудь для меня важном, ты делал соответствующие комментарии, но я понимала, что на самом деле ты меня не слышал, потому что в это время читал газету или делал еще что-нибудь. И мне стало ясно, что чтение газеты для тебя важнее того, что я хочу сказать. – Она присела на кровать. – Я чувствовала, что в действительности ты не здесь, рядом со мной, а где-то далеко – там, где я не могла бы потревожить тебя.
– Значит, ты бросила меня из-за того, что я тебя не слушал?
Клер, освещенная пламенем камина, воздела руки жестом отчаяния:
– Сэм, у тебя короткая память, но, видно, это тебя вполне устраивает. Я ушла от тебя потому, что застала тебя в постели с женщиной – и не в первый раз.
Хладнокровие начало изменять Сэму. Какой смысл снова поднимать эту тему? А если уж у Клер такие строгие понятия на сей счет, то каким образом они оказались вместе в постели? С едва скрываемым раздражением он заметил:
– Ну, ты-то получала свое. Я ведь ублажал тебя на всю катушку. Неужели тот факт, что я разок лег в постель не с тобой, мог так повлиять на наши отношения?
– Беспорядочность в этих делах обесценивает любовь! – выпалила Клер. Она была непоколебимо убеждена в своей правоте. Она на себе испытала, как способна нечестность в сексуальных отношениях исковеркать всю жизнь женщины, ибо они, по сути, неотделимая часть бытия.
И вдруг все сомнения, мучившие Клер, разом рассеялись. Теперь она твердо знала, с кем из двоих она хочет провести остаток своих дней. Конечно, совесть подсказывала ей, что она должна вернуть Джошу отца и предоставить Сэму еще один шанс доказать, что он способен быть хорошим мужем. Но она уже прошла через мучительные, как агония, угрызения совести после того, как оставила сына без отца. Чего ради снова все начинать?
И чего ради рисковать, возвращаясь к Сэму? Рисковать этой своей новой, счастливой жизнью, построить которую ей стоило стольких трудов и борьбы; надеяться, что Сэм на сей раз сдержит данное слово, – он, который столько раз нарушал столько данных слов?
– Да нет, я совсем не имел в виду этого, – Сэм подбирал слова, чтобы тронуть Клер – Прости, родная. Ты не представляешь себе, как я раскаиваюсь.
Клер мягко отстранила его руку, готовую обнять ее. Она приняла решение, и его уже ничто не могло изменить. Сэм по натуре как был, так и остался человеком преимущественно эгоистичным, а Дэвид, в ком так мало эгоизма, был тем человеком и тем мужчиной, который помог ей развить собственную личность. Дэвид добр и нежен, он внимательный и думающий. Дэвид чуток и деликатен, а Сэм – нет, почему и проигрывал в сравнении с Дэвидом как любовник. Ведь Клер не забыла, что именно чуткость и деликатность Дэвида спасли ее от мучительных сомнений в своих сексуальных способностях, помогли избавиться от крепко засевшей в ней с детства неуверенности в собственных силах, которая так мешала ей встать на ноги и самой решать свои проблемы.
Теперь, глядя на спящего Сэма, Клер молила Бога, чтобы Дэвид проявил всю свою деликатность, чуткость и понимание, когда она расскажет ему о том, что у нее только что произошло с Сэмом.
Вечером, часов в шесть, Миранда услышала, как Шушу напевает в единственной ванной комнате Эпплбэнк-коттеджа, не слишком заботясь о точности мелодии: „Все красивые девчонки наверняка хоть раз в жизни да полюбят моряка…"
Приготовив поднос с чаем, Миранда отнесла его в комнату для гостей. Элинор, сидя в постели, складывала в сумочку листки с записями счета игры в скрэббл.
– Я выиграла! – торжествующе возвестила она, но тут же забеспокоилась: – А вдруг Шушу поддалась мне? Как ты думаешь?
– Никогда в жизни, – солгала Миранда, разливая чай, и, подавая чашку Элинор, сказала мягко: – Я хотела спросить тебя об одной очень важной вещи, Ба. Кто такая Патриция Кеттл?
Дрожащей рукой Элинор опустила чашку на поднос.
– Она… она работала секретаршей где-то в Министерстве обороны, – Элинор старалась говорить непринужденно. – Она погибла во время одной из бомбежек – кажется, в сорок третьем.
– Но этого мне мало, дорогая, – мягко, но настойчиво продолжила Миранда и, вынув из кармана помятые свидетельство о рождении и письмо Джо Гранта, протянула их бабушке.
Элинор печально взглянула на них.
– После всех этих лет… Но, наверное, нужно все-таки рассказать тебе всю правду.
Взгляд ее был устремлен на остывающую на подносе чашку чаю, но видела она не ее, а комнату в своей квартире на Эрлз-Корт-сквер – такой, какой она была в сочельник сорок первого года.
Элинор, одетая в темно-зеленую форму Женской добровольческой службы, выключила радио. Слава Богу, наконец-то хоть какие-то ободряющие новости. В Вашингтоне Черчилль с Рузвельтом вырабатывают новый политический курс, поскольку после внезапного нападения Японии на американский флот в Пёрл-Харборе Соединенные Штаты вступили в войну.
Жизнь в Лондоне, который все еще находился под угрозой германского вторжения, состояла, казалось, только из налетов фашистской авиации и расчистки улиц после жестоких бомбежек. Как и все остальные, Элинор недосыпала, редко наедалась более или менее досыта и зачастую работала всю неделю напролет, от рассвета до глубокой ночи, потому что Женская добровольческая служба, где никому ничего не платили, взвалила на себя всю грязную и тяжелую работу, которой, похоже, больше никто не хотел заниматься: ее сотрудницы заботились о солдатах и офицерах, вывезенных из-под Дюнкерка, об эвакуированных, о тех, кто остался без куска хлеба и крыши над головой. Эти женщины ломали собственные жизни ради того, чтобы облегчить жизнь другим.
Все семейство О'Дэйр теперь переместилось в гостиную: здесь они ели, спали, здесь проходила вся их жизнь. Это сводило к минимуму хлопоты по уборке, а главное – можно было топить только одну печь – для других угля все равно не хватало. Справа от камина, напротив двери, стояла „моррисоновская палатка" – железная двуспальная кровать высотой со стол, с пологом, опирающимся на четыре столбика, между которыми была натянута металлическая сетка. В „палатке" спали уже почти трехлетняя Клер, Аннабел – на год моложе сестры, и Элинор. Когда начинался очередной налет, Билли выбирался из своей походной койки и тоже присоединялся к ним.
На твердой плоской поверхности полога, как на столе, постепенно скапливались вещи: швейная машинка Элинор, ее записи к следующему занятию по домашнему уходу за детьми, стопка белья и чулок, которые надлежало заштопать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Ты хочешь сказать, что в постели он лучше меня?
– Вот это как раз говорит о том, что ты не слушал меня! – Клер почувствовала, как в ее душе вновь поднимается возмущение. – Я и ушла-то от тебя потому, что ты не считал нужным слушать меня, Сэм, и никогда не принимал меня всерьез! Когда я говорила тебе о чем-нибудь для меня важном, ты делал соответствующие комментарии, но я понимала, что на самом деле ты меня не слышал, потому что в это время читал газету или делал еще что-нибудь. И мне стало ясно, что чтение газеты для тебя важнее того, что я хочу сказать. – Она присела на кровать. – Я чувствовала, что в действительности ты не здесь, рядом со мной, а где-то далеко – там, где я не могла бы потревожить тебя.
– Значит, ты бросила меня из-за того, что я тебя не слушал?
Клер, освещенная пламенем камина, воздела руки жестом отчаяния:
– Сэм, у тебя короткая память, но, видно, это тебя вполне устраивает. Я ушла от тебя потому, что застала тебя в постели с женщиной – и не в первый раз.
Хладнокровие начало изменять Сэму. Какой смысл снова поднимать эту тему? А если уж у Клер такие строгие понятия на сей счет, то каким образом они оказались вместе в постели? С едва скрываемым раздражением он заметил:
– Ну, ты-то получала свое. Я ведь ублажал тебя на всю катушку. Неужели тот факт, что я разок лег в постель не с тобой, мог так повлиять на наши отношения?
– Беспорядочность в этих делах обесценивает любовь! – выпалила Клер. Она была непоколебимо убеждена в своей правоте. Она на себе испытала, как способна нечестность в сексуальных отношениях исковеркать всю жизнь женщины, ибо они, по сути, неотделимая часть бытия.
И вдруг все сомнения, мучившие Клер, разом рассеялись. Теперь она твердо знала, с кем из двоих она хочет провести остаток своих дней. Конечно, совесть подсказывала ей, что она должна вернуть Джошу отца и предоставить Сэму еще один шанс доказать, что он способен быть хорошим мужем. Но она уже прошла через мучительные, как агония, угрызения совести после того, как оставила сына без отца. Чего ради снова все начинать?
И чего ради рисковать, возвращаясь к Сэму? Рисковать этой своей новой, счастливой жизнью, построить которую ей стоило стольких трудов и борьбы; надеяться, что Сэм на сей раз сдержит данное слово, – он, который столько раз нарушал столько данных слов?
– Да нет, я совсем не имел в виду этого, – Сэм подбирал слова, чтобы тронуть Клер – Прости, родная. Ты не представляешь себе, как я раскаиваюсь.
Клер мягко отстранила его руку, готовую обнять ее. Она приняла решение, и его уже ничто не могло изменить. Сэм по натуре как был, так и остался человеком преимущественно эгоистичным, а Дэвид, в ком так мало эгоизма, был тем человеком и тем мужчиной, который помог ей развить собственную личность. Дэвид добр и нежен, он внимательный и думающий. Дэвид чуток и деликатен, а Сэм – нет, почему и проигрывал в сравнении с Дэвидом как любовник. Ведь Клер не забыла, что именно чуткость и деликатность Дэвида спасли ее от мучительных сомнений в своих сексуальных способностях, помогли избавиться от крепко засевшей в ней с детства неуверенности в собственных силах, которая так мешала ей встать на ноги и самой решать свои проблемы.
Теперь, глядя на спящего Сэма, Клер молила Бога, чтобы Дэвид проявил всю свою деликатность, чуткость и понимание, когда она расскажет ему о том, что у нее только что произошло с Сэмом.
Вечером, часов в шесть, Миранда услышала, как Шушу напевает в единственной ванной комнате Эпплбэнк-коттеджа, не слишком заботясь о точности мелодии: „Все красивые девчонки наверняка хоть раз в жизни да полюбят моряка…"
Приготовив поднос с чаем, Миранда отнесла его в комнату для гостей. Элинор, сидя в постели, складывала в сумочку листки с записями счета игры в скрэббл.
– Я выиграла! – торжествующе возвестила она, но тут же забеспокоилась: – А вдруг Шушу поддалась мне? Как ты думаешь?
– Никогда в жизни, – солгала Миранда, разливая чай, и, подавая чашку Элинор, сказала мягко: – Я хотела спросить тебя об одной очень важной вещи, Ба. Кто такая Патриция Кеттл?
Дрожащей рукой Элинор опустила чашку на поднос.
– Она… она работала секретаршей где-то в Министерстве обороны, – Элинор старалась говорить непринужденно. – Она погибла во время одной из бомбежек – кажется, в сорок третьем.
– Но этого мне мало, дорогая, – мягко, но настойчиво продолжила Миранда и, вынув из кармана помятые свидетельство о рождении и письмо Джо Гранта, протянула их бабушке.
Элинор печально взглянула на них.
– После всех этих лет… Но, наверное, нужно все-таки рассказать тебе всю правду.
Взгляд ее был устремлен на остывающую на подносе чашку чаю, но видела она не ее, а комнату в своей квартире на Эрлз-Корт-сквер – такой, какой она была в сочельник сорок первого года.
Элинор, одетая в темно-зеленую форму Женской добровольческой службы, выключила радио. Слава Богу, наконец-то хоть какие-то ободряющие новости. В Вашингтоне Черчилль с Рузвельтом вырабатывают новый политический курс, поскольку после внезапного нападения Японии на американский флот в Пёрл-Харборе Соединенные Штаты вступили в войну.
Жизнь в Лондоне, который все еще находился под угрозой германского вторжения, состояла, казалось, только из налетов фашистской авиации и расчистки улиц после жестоких бомбежек. Как и все остальные, Элинор недосыпала, редко наедалась более или менее досыта и зачастую работала всю неделю напролет, от рассвета до глубокой ночи, потому что Женская добровольческая служба, где никому ничего не платили, взвалила на себя всю грязную и тяжелую работу, которой, похоже, больше никто не хотел заниматься: ее сотрудницы заботились о солдатах и офицерах, вывезенных из-под Дюнкерка, об эвакуированных, о тех, кто остался без куска хлеба и крыши над головой. Эти женщины ломали собственные жизни ради того, чтобы облегчить жизнь другим.
Все семейство О'Дэйр теперь переместилось в гостиную: здесь они ели, спали, здесь проходила вся их жизнь. Это сводило к минимуму хлопоты по уборке, а главное – можно было топить только одну печь – для других угля все равно не хватало. Справа от камина, напротив двери, стояла „моррисоновская палатка" – железная двуспальная кровать высотой со стол, с пологом, опирающимся на четыре столбика, между которыми была натянута металлическая сетка. В „палатке" спали уже почти трехлетняя Клер, Аннабел – на год моложе сестры, и Элинор. Когда начинался очередной налет, Билли выбирался из своей походной койки и тоже присоединялся к ним.
На твердой плоской поверхности полога, как на столе, постепенно скапливались вещи: швейная машинка Элинор, ее записи к следующему занятию по домашнему уходу за детьми, стопка белья и чулок, которые надлежало заштопать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91