Дом Дэвида (заложенный предыдущим хозяином и выкупаемый Дэвидом в рассрочку) возвышался на самом краю зеленой чашеобразной долины, в которой, словно в гнезде, покоился Бат. Мебели в доме было немного, но весь он дышал спокойствием и удивительным уютом: казалось, он был создан для того, чтобы, забравшись в него осенью, свернуться в клубочек и заснуть на всю зиму, а пробудившись, чуть ли не сожалеть о приближении лета. То был дом, и этим все сказано.
Этажом ниже, под спальней, находилась гостиная, битком набитая книгами. Полок давно уже перестало хватать, так что пачки книг громоздились прямо на полу вдоль стен, в дверях и даже на лестнице.
Под гостиной располагалась просторная кухня, вся в топазово-желтых тонах, с двумя окнами – одно напротив другого, – из которых открывались великолепные виды. Дом стоял на склоне холма, и с улицы можно было войти прямо в кухню. Все стены были увешаны картинами, фотографиями и Бог знает чем еще: чертежи зданий и помещений соседствовали с детскими рисунками, старинные акварели с видами Бата – со снимками друзей, почтовые открытки – с репродукциями Матисса и Хокни.
Два нижних этажа занимали рабочие помещения. Дом окружал тенистый маленький садик, а за его оградой, на лугу, паслись черно-белые фрисландские коровы. Когда Дэвида охватывала очередная депрессия, он частенько уходил в дальний конец сада и сидел там часами, ссутулившись, тупо глядя то ли на коров, то ли просто в пространство.
Услышав шаги Дэвида, поднимавшегося по лестнице, Клер скрестила пальцы и мысленно пожелала: пусть у него сегодня будет хорошее настроение и пусть оно продлится до самого конца концерта, на который они идут.
Дэвид торопливо вошел в спальню:
– Нам пора! А ты надень-ка лучше свитер. Ты же знаешь, как в конце сентября погода вдруг меняется ни с того ни с сего.
Выдвинув один из ящиков комода, он извлек оттуда зеленый свитер и бросил ей.
– По-моему, Бат – самый прекрасный город в мире, – мечтательно произнесла Клер, закрывая окно.
– Менее всего это заслуга отцов города. Когда Джон Вуд предложил свой план реконструкции, Батской корпорации он не понравился, так что бедному мистеру Вуду пришлось производить ее, что называется, по кусочкам, начиная с Королевской площади.
Дэвид сам принимал участие в работах по реконструкции, восстановлению и очистке города – а это было делом небыстрым: во многих местах в старый камень глубоко въелась сажа от печных труб времен королевы Виктории, а также от паровозного дыма; кое-где еще виднелись воронки – последствия рейдов германской авиации, бомбившей Бат в сорок втором. Дэвид уверял, что еще больший, чем во время войны, ущерб был нанесен городу после нее, когда недальновидные планировщики сносили домики рабочих, построенные еще при короле Георге и королеве Виктории, и воздвигали на их месте безликие, уродливые многоквартирные здания.
Дэвид и Клер спускались с холма, оставляя в стороне выстроившиеся классическим полукругом небольшие, изящные дома с колоннами у входа. Клер на минуту задержалась на каменном тротуаре, чтобы рассмотреть витрину магазинчика, где были выставлены прелестные детские вещи.
Дэвид мягко потянул ее за руку:
– Пойдем! Ты же знаешь, Джош ни за что не наденет эти „богаческие" штучки.
– Нужно было взять его с собой.
– Да перестань ты терзаться угрызениями совести из-за того, что в кои-то веки оставила его дома! Ему там гораздо лучше. Они с Бетси собирались лепить пряничных человечков. – Бетси, помогавшая Клер в пекарне, осталась у нее ночевать.
– Я не могу отделаться от ощущения вины перед ним за то, что лишила его всего, что он мог бы иметь… А хуже всего себя чувствую, когда приближается Рождество.
– Я возьму вас обоих с собой кататься на лыжах, – напомнил Дэвид.
– Да-да, я помню. Ты просто замечательно относишься к Джошу. Но знаешь, теперь я понимаю, что никто – будь даже он трижды замечательным – не может заменить ребенку родного отца.
– Что ж поделаешь, развод – это один из фактов жизни современных детей.
– Хотела бы я получить развод, – усмехнулась Клер.
Сэм, не желая признаваться в собственной неверности, отказывался дать развод Клер, хотя теперь вполне мог сделать это, поскольку истекло уже три года с тех пор, как она ушла от него. Если он будет продолжать настаивать на своем, по британским законам Клер предстояло оставаться его женой на веки вечные: поскольку именно она бросила его, она и признавалась виновной стороной.
– Не понимаю, почему ты не можешь этого сделать, – отозвался Дэвид.
– Нет оснований. Если исключить неверность, таким основанием может служить только жестокое обращение – что очень трудно доказать в британском суде, – либо душевная болезнь. На моей памяти Сэм не сходил с ума, никого не насиловал, не грабил, не избивал, не занимался содомским грехом, так что – никаких разводов.
– Да, в конце концов, кому какое дело, замужем ты или нет? – пожал плечами Дэвид. – По-моему, тебе следует просто наплевать на всю эту юридическую тягомотину. Джош вполне счастлив. Ты достаточно зарабатываешь сама, ни от кого не зависишь, и тебе не приходится отступать от своих идей и принципов.
– Все это благодаря твоей поддержке, – благодарно улыбнулась ему Клер.
Дэвид всегда помогал ей – порой советуя, порой возражая – жить собственным умом. Он уговорил ее заняться новым для нее делом, он утешал ее, когда бюрократические препоны начинали казаться ей непреодолимыми. Он всегда говорил, что успех вырастает из провалов и что это ей может подтвердить любой преуспевающий бизнесмен.
– Но, знаешь, было бы лучше, если бы я меньше в ней нуждалась, – продолжала Клер, – а то я просто не могу обходиться без поддержки. Где уж тут научиться стоять на собственных ногах…
– Ничего, – успокоил ее Дэвид, – ты быстро учишься. И потом, мне тоже нужна твоя поддержка – и, может быть, гораздо больше, чем ты думаешь. – Он произнес это с улыбкой, но говорил абсолютно серьезно. Настойчивость и основательность Клер уравновешивали метания его порывистой, склонной то к взлетам, то к падениям души. – Пассивной стороне моей натуры импонирует страстность, определенность и упорство твоей, – прибавил он. – Мне нравятся женщины с ясным и острым умом.
– Но когда я жила с Сэмом, – возразила Клер, – я кончила тем, что превратилась в нечто вроде дверного коврика, о который он вытирал ноги. Поэтому-то он так удивился, когда я вдруг, что называется, встала и ушла.
– Это как раз и говорит о том, что у тебя есть характер, – ответил Дэвид, – и что ты вполне способна жить собственным умом.
Воскресенье, 22 сентября 1968 года
В аэропорту Ниццы неряшливого вида молодая женщина, стоявшая перед Аннабел в очереди у багажной „вертушки", указывала носильщику свои вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91