Я присел на мокрое сиденье. Лицо стало совсем мокрым от тумана. Я натянул на голову капюшон брезентухи.
Ждать так ждать. Что-что, а уж это я умею.
Глава 6. БУТУРЛИН
Я смотрел на пожелтевшие от времени страницы своего дневника и ясно видел, как двое загорелых мальчишек, один посветлее, другой потемнее, в трусиках и майках, стоят около небольшой вольеры, забранной частой металлической сеткой.
А в вольере неподвижно замер в дальнем темном углу маленький, угрюмо насупившийся волчонок.
Светловолосый мальчишка – тот, что повыше, что-то оживленно и настойчиво говорит второму, темноволосому – своему брату, а сам возбужденно размахивает руками, притопывая от нетерпения. Но тот молча, спокойно смотрит на него и наконец отрицательно качает головой.
Потом темноволосый – Филипп – все так же молча берет миску с нарубленным мясом, отмахнувшись от брата, открывает дверцу вольеры и лезет внутрь. Спокойно подходит к волчонку и ставит миску перед его мордой: присев на корточки, гладит его по загривку – совершенно не боясь. Волчонок, словно услышав команду, тут же начинает жадно пожирать мясо. И тогда Кирилл что-то резко говорит брату, поворачивается и стремительно убегает прочь.
Да-а-а…
Что же потом произошло с этим маленьким темноволосым мальчиком, убежавшим из детдома?
От Филиппа Лебедева мысли мои перескочили к его брату Кириллу, а потом – к Ване Пахомову, которого похоронили сегодня днем. Народу собралось на редкость много – оказывается, Ваню знали и помнили многие. Скажу прямо – когда я стоял на кладбище рядом со свежевырытой могилой, меня посещали отнюдь не радостные мысли. Ведь недалек день, когда и меня положат там же, на тихом алпатовском кладбище, в тени березок, рядом с Машенькой.
Я невольно хмыкнул и постарался выкинуть из головы эти нерадостные мысли.
Приглушенно – я всегда на ночь уменьшаю громкость – зазвонил телефон. Я посмотрел на часы: без двадцати час ночи. Кто еще, кроме любимой внучки, мог набраться наглости и позвонить мне в столь поздний час?
Я взял трубку. Естественно, это была Станислава.
– Не спишь, дед? – бодро осведомилась она.
– Не сплю, – подтвердил я. – А ты почему полуночничаешь?
Но, вместо того чтобы ответить ясно и правдиво, она принялась хныкать и жаловаться на мать, на духоту и бессонницу. Так она мямлила, пока я не прервал ее:
– Хватить ныть. Что ты хотела мне сообщить?
Она помолчала и уже другим голосом, в котором слышалась с трудом сдерживаемая злость, сказала:
– Ты видел, что в поселке делается?
– Видел.
– Все как рехнулись – бегут сломя голову в Москву.
– Каждый имеет право выбора, – возразил я.
– Они тоже решили смыться, – заявила моя внучка.
"Они" означало: мой сын и невестка. Ну что ж, это не было таким уж плохим решением проблемы. Наверное, так будет даже лучше – уедут от греха подальше, пока все не встанет на свои места.
Так я и сказал Станиславе.
– Но они хотят и меня с собой в Москву забрать! А я не собираюсь бросать тебя здесь одного. Пусть и не надеются! Я уже совершеннолетняя и сама могу за себя отвечать! – заявила моя внучка. И снова затараторила про то, что ни за что без меня не уедет в город.
Все это, конечно, приятно – трогательная забота о старом немощном человеке, но в конце концов я отнюдь не беспомощен и в случае чего сумею сам за себя постоять. О чем и напомнил Станиславе, прервав ее на полуслове.
Мы еще минут пять попикировались, прежде чем она успокоилась и мы попрощались. Но она взяла с меня слово, что завтра я поговорю с ее родителями. И постараюсь их уговорить оставить ее со мной.
Чего, честно говоря, делать мне совсем не хотелось.
Я повесил трубку и снова взялся за дневник. Но читал не более минуты. Я так и замер с дневником в руках, уловив некое непонятное движение воздуха. Словно он коротко всколыхнулся и тут же снова застыл.
Но этого не могло быть.
Потому что стояла очень тихая, безветренная ночь. Ветки деревьев в саду неподвижно застыли, ни один лист не шевелился. Краем глаза я видел: раздвинутые занавески на открытом окне тоже висят неподвижно.
И тут я увидел, как в саду между стволов деревьев промелькнула какая-то непонятная тень.
Сердце у меня заколотилось как бешеное. Не вставая с кресла, я отложил в сторону старую тетрадь в коленкоровом переплете – мои директорские дневники пятнадцатилетней давности – и медленно, очень медленно повернулся от письменного стола с включенной лампой к открытому окну.
И уставился в темноту.
По спине невольно пробежал холодок, мгновенно обострившийся слух напряженно впитывал малейшие звуки. Подсознательно, каким-то неведомым чутьем я внезапно ощутил и понял: он здесь. Тот, кто убивал. Именно он затаился где-то в моем саду, спрятался в ночной темени и наблюдает за освещенным окном кабинета.
И за мной.
Я знал: главное, не подавать вида, что я испугался. Впрочем, не буду скрывать – я действительно испугался: кабинет на первом этаже, окно настежь, в доме, кроме меня, ни души. Даже собаки нет. Запоздалая мысль о том, что сейчас неплохо было бы иметь рядом с собой здорового волкодава, промелькнула и исчезла. Я думал о другом – о том, как бы он (если он действительно здесь) не догадался о моем страхе. Я сделал вид, что спокойно смотрю в окно; смотрю якобы случайно, словно пребывая в раздумьях, и не догадываюсь о присутствии в саду постороннего существа.
А ведь от него можно было ожидать чего угодно.
Я взял папиросу, неторопливо прикурил, все так же вроде бы бездумно глядя в окно. И в этот момент из непроглядной темноты донесся еле слышный глухой стук – словно в глубине сада обломилась и упала на землю старая ветка.
Я медленно поднялся и подошел к окну. Но не вплотную к подоконнику, нет, – я остановился в паре шагов от него. И громко спросил:
– Кто там?
Влажная темнота ночи мгновенно поглотила звук моего голоса. Ответом была тишина. Ни шороха, ни движения. Я на ощупь загасил недокуренную папиросу, не сводя глаз с ночного сада.
На секунду мне показалось, что и дом, и деревья, и вообще все пространство вокруг затаились, замерли в ожидании чего-то страшного и неизбежного. Я даже помотал головой, отгоняя некстати пришедшее наваждение. Кстати, а что, если на этот раз он вооружен? Если он изменил себе и прихватил ружье? Ведь для любого, кто мог прятаться в темноте, на фоне горящей лампы я был отличной мишенью – промахнуться было просто невозможно.
Я быстро шагнул вбок, к стеклянному шкафу с оружием. Без стука открыл створки и выдернул из стойки вертикалку двенадцатого калибра. Выхватил из нижнего ящика коробку с патронами – волчья картечь, лучше не придумаешь – и мигом засадил патроны в оба ствола. Чуть пригнувшись, дотянулся до лампы и выключил ее. Лунный свет сразу проник в комнату, лег на пол, на стены;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Ждать так ждать. Что-что, а уж это я умею.
Глава 6. БУТУРЛИН
Я смотрел на пожелтевшие от времени страницы своего дневника и ясно видел, как двое загорелых мальчишек, один посветлее, другой потемнее, в трусиках и майках, стоят около небольшой вольеры, забранной частой металлической сеткой.
А в вольере неподвижно замер в дальнем темном углу маленький, угрюмо насупившийся волчонок.
Светловолосый мальчишка – тот, что повыше, что-то оживленно и настойчиво говорит второму, темноволосому – своему брату, а сам возбужденно размахивает руками, притопывая от нетерпения. Но тот молча, спокойно смотрит на него и наконец отрицательно качает головой.
Потом темноволосый – Филипп – все так же молча берет миску с нарубленным мясом, отмахнувшись от брата, открывает дверцу вольеры и лезет внутрь. Спокойно подходит к волчонку и ставит миску перед его мордой: присев на корточки, гладит его по загривку – совершенно не боясь. Волчонок, словно услышав команду, тут же начинает жадно пожирать мясо. И тогда Кирилл что-то резко говорит брату, поворачивается и стремительно убегает прочь.
Да-а-а…
Что же потом произошло с этим маленьким темноволосым мальчиком, убежавшим из детдома?
От Филиппа Лебедева мысли мои перескочили к его брату Кириллу, а потом – к Ване Пахомову, которого похоронили сегодня днем. Народу собралось на редкость много – оказывается, Ваню знали и помнили многие. Скажу прямо – когда я стоял на кладбище рядом со свежевырытой могилой, меня посещали отнюдь не радостные мысли. Ведь недалек день, когда и меня положат там же, на тихом алпатовском кладбище, в тени березок, рядом с Машенькой.
Я невольно хмыкнул и постарался выкинуть из головы эти нерадостные мысли.
Приглушенно – я всегда на ночь уменьшаю громкость – зазвонил телефон. Я посмотрел на часы: без двадцати час ночи. Кто еще, кроме любимой внучки, мог набраться наглости и позвонить мне в столь поздний час?
Я взял трубку. Естественно, это была Станислава.
– Не спишь, дед? – бодро осведомилась она.
– Не сплю, – подтвердил я. – А ты почему полуночничаешь?
Но, вместо того чтобы ответить ясно и правдиво, она принялась хныкать и жаловаться на мать, на духоту и бессонницу. Так она мямлила, пока я не прервал ее:
– Хватить ныть. Что ты хотела мне сообщить?
Она помолчала и уже другим голосом, в котором слышалась с трудом сдерживаемая злость, сказала:
– Ты видел, что в поселке делается?
– Видел.
– Все как рехнулись – бегут сломя голову в Москву.
– Каждый имеет право выбора, – возразил я.
– Они тоже решили смыться, – заявила моя внучка.
"Они" означало: мой сын и невестка. Ну что ж, это не было таким уж плохим решением проблемы. Наверное, так будет даже лучше – уедут от греха подальше, пока все не встанет на свои места.
Так я и сказал Станиславе.
– Но они хотят и меня с собой в Москву забрать! А я не собираюсь бросать тебя здесь одного. Пусть и не надеются! Я уже совершеннолетняя и сама могу за себя отвечать! – заявила моя внучка. И снова затараторила про то, что ни за что без меня не уедет в город.
Все это, конечно, приятно – трогательная забота о старом немощном человеке, но в конце концов я отнюдь не беспомощен и в случае чего сумею сам за себя постоять. О чем и напомнил Станиславе, прервав ее на полуслове.
Мы еще минут пять попикировались, прежде чем она успокоилась и мы попрощались. Но она взяла с меня слово, что завтра я поговорю с ее родителями. И постараюсь их уговорить оставить ее со мной.
Чего, честно говоря, делать мне совсем не хотелось.
Я повесил трубку и снова взялся за дневник. Но читал не более минуты. Я так и замер с дневником в руках, уловив некое непонятное движение воздуха. Словно он коротко всколыхнулся и тут же снова застыл.
Но этого не могло быть.
Потому что стояла очень тихая, безветренная ночь. Ветки деревьев в саду неподвижно застыли, ни один лист не шевелился. Краем глаза я видел: раздвинутые занавески на открытом окне тоже висят неподвижно.
И тут я увидел, как в саду между стволов деревьев промелькнула какая-то непонятная тень.
Сердце у меня заколотилось как бешеное. Не вставая с кресла, я отложил в сторону старую тетрадь в коленкоровом переплете – мои директорские дневники пятнадцатилетней давности – и медленно, очень медленно повернулся от письменного стола с включенной лампой к открытому окну.
И уставился в темноту.
По спине невольно пробежал холодок, мгновенно обострившийся слух напряженно впитывал малейшие звуки. Подсознательно, каким-то неведомым чутьем я внезапно ощутил и понял: он здесь. Тот, кто убивал. Именно он затаился где-то в моем саду, спрятался в ночной темени и наблюдает за освещенным окном кабинета.
И за мной.
Я знал: главное, не подавать вида, что я испугался. Впрочем, не буду скрывать – я действительно испугался: кабинет на первом этаже, окно настежь, в доме, кроме меня, ни души. Даже собаки нет. Запоздалая мысль о том, что сейчас неплохо было бы иметь рядом с собой здорового волкодава, промелькнула и исчезла. Я думал о другом – о том, как бы он (если он действительно здесь) не догадался о моем страхе. Я сделал вид, что спокойно смотрю в окно; смотрю якобы случайно, словно пребывая в раздумьях, и не догадываюсь о присутствии в саду постороннего существа.
А ведь от него можно было ожидать чего угодно.
Я взял папиросу, неторопливо прикурил, все так же вроде бы бездумно глядя в окно. И в этот момент из непроглядной темноты донесся еле слышный глухой стук – словно в глубине сада обломилась и упала на землю старая ветка.
Я медленно поднялся и подошел к окну. Но не вплотную к подоконнику, нет, – я остановился в паре шагов от него. И громко спросил:
– Кто там?
Влажная темнота ночи мгновенно поглотила звук моего голоса. Ответом была тишина. Ни шороха, ни движения. Я на ощупь загасил недокуренную папиросу, не сводя глаз с ночного сада.
На секунду мне показалось, что и дом, и деревья, и вообще все пространство вокруг затаились, замерли в ожидании чего-то страшного и неизбежного. Я даже помотал головой, отгоняя некстати пришедшее наваждение. Кстати, а что, если на этот раз он вооружен? Если он изменил себе и прихватил ружье? Ведь для любого, кто мог прятаться в темноте, на фоне горящей лампы я был отличной мишенью – промахнуться было просто невозможно.
Я быстро шагнул вбок, к стеклянному шкафу с оружием. Без стука открыл створки и выдернул из стойки вертикалку двенадцатого калибра. Выхватил из нижнего ящика коробку с патронами – волчья картечь, лучше не придумаешь – и мигом засадил патроны в оба ствола. Чуть пригнувшись, дотянулся до лампы и выключил ее. Лунный свет сразу проник в комнату, лег на пол, на стены;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117