И наверняка Терехин – тоже.
Глава 8. ТЕРЕХИН
Я повернулся к Бутурлину:
– Ладушки. Спасибо, Николай Сергеич. Если вы нам еще понадобитесь…
Я не стал ему говорить, что он мне понадобится уже завтра утром.
– Всегда к вашим услугам, – спокойно ответил Бутурлин.
Мы пожали друг другу руки, Михайлишин вежливо попрощался с Бутурлиным и следом за мной вышел за калитку. Я покосился на Антона – тот по-прежнему не отводил взгляда от уходящей по узкой улочке девицы – и ворчливо (старость уже, что ли?) предложил:
– Ты сейчас лучше меня проводи, Михайлишин… Нет, нет, давай прогуляемся, – добавил я, увидев, что Михайлишин шагнул было к своей машине.
Мы повернули и медленно пошли по тихой безлюдной улице. Я закурил. Настроение у меня было паршивое. Разговор с Бутурлиным не дал ничего конкретного. Никаких явных зацепок. Старик не темнил, нет, но и на откровенность не шел. И что самое плохое, у него, на мой взгляд, не было мотива. Хоть застрелись, но мотива прикончить Пахомова у него не было.
Я не стал говорить Михайлишину, что чутье, которому я доверяю на сто процентов, подсказало мне вот что: Бутурлин не убивал. И от этой догадки я еще больше заводился – теперь надо отрабатывать другие версии. А их у меня не было, хоть тресни.
Какое-то время я шагал молча, жадно затягиваясь сигаретным дымом, а потом спросил у Михайлишина, заранее зная ответ:
– Единственная внучка, да?
– Да.
– Яблоко от яблони недалеко падает. Вся в деда, так?
Михайлишин неопределенно пожал плечами.
– Насколько я понимаю, это и есть твой личный источник информации, сынок?
Михайлишин снова ничего не ответил. А я не стал допытываться, видя, что он совсем не расположен отвечать. Видать, пока я разводил тары-бары с дедом, участковый что-то не поделил с внучкой. Ну, дело молодое, еще наладится. Тем более что мне все равно, у кого он добывает информацию. И в какое время суток. Это его работа. Пусть хоть в постели девчонок раскалывает. Лишь бы дело не страдало.
Не сбавляя шага, я достал свою заветную металлическую баночку, загасил о дно и спрятал в нее окурок. И с неохотой признался:
– Не нравится мне твой коллекционер. Темнила он какой-то… Барина из себя строит… Тоже мне, голубая кровь.
– Да ведь так оно и есть, – не менее мрачно отозвался мой парень.
Я даже остановился:
– Сынок, я не понял. Поясни.
Ведь если говорить откровенно, я воспринимал бутурлинскую усадьбу как случайно возникшую, хотя, должен признаться, и весьма удачную декорацию какой-то давно ушедшей жизни. А пижонистого хозяина – как талантливого актера, играющего хорошо отрепетированную и не раз уже сыгранную роль. Скажем, из пьесы Антона Павловича Чехова "Вишневый сад". Вишен у них действительно в саду было много.
– Он действительно из очень старинного дворянского рода, – слегка недоуменно сказал Михайлишин.
Сказал так, словно на старости лет я забыл: Волга впадает в Каспийское море, а железяка, болтающаяся у меня под мышкой, называется пистолетом.
Та-ак. Интересно. Дворянин. Ну надо же. Я посмотрел на Михайлишина. Он явно не шутил.
– Да у нас в академпоселке все это знают, – сказал он. – Николай Сергеич и родился здесь. В старой барской усадьбе, где потом детдом был. Это бывшее родовое поместье Бутурлиных. Вон там.
Он, полуобернувшись, махнул в сторону рукой.
– Да ну?!
Я с трудом скрыл неприятное (кстати, непонятно почему – потом надо будет проанализировать) удивление. Михайлишин сейчас не видел моего лица, поэтому ничего не заметил.
– Да, товарищ майор. Его предки в Бархатную книгу записаны. Стася как-то мне сама рассказывала…
– Стася? Источник твой то есть? – спросил я Михайлишина.
Он не ответил, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, это и был его "источник". Ясно, как дважды два. Особенно если вспомнить, как он ее попку, кстати весьма симпатичную, взглядом оглаживал.
– В бархатную он записан… В ситцевую, – пробурчал я и пошел дальше. – Он барин, да и я не татарин… Какой бы он там ни был барин, но, если хоть как-то завязан в этой истории, я его расколю. И не таких кололи. Ладушки, Михайлишин, не забудь – с тебя отчет. А дворянина твоего я еще покопаю. И внучку его тоже, кстати. Уже официально. И знаешь, почему, сынок?
Михайлишин опять промолчал, топая в полушаге от меня.
– Потому что вчера, когда Пахомов чаи гонял у Бутурлина, там же присутствовала и твоя… бархатная внучка. Что же это ты, сынок? Снова лопухнулся?
– Я это знал, товарищ майор, – твердо сказал Михайлишин.
– А почему промолчал? Мне не сказал?
– Я вам говорил.
– Когда? – от неожиданности я снова остановился. Сегодня участковый меня радовал.
– Когда мы сюда ехали. Я же вам говорил: она почти постоянно живет у деда. По крайней мере, последнюю неделю.
– Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.
– Как провожать?
– А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля – одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.
– Виноват, товарищ майор.
– Виноват…
Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить – и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.
Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.
Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:
– У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.
– Да нет же, товарищ майор, она переживает, – горячо, даже чересчур, возразил Михайлишин. – Я с ней разговаривал. Она просто… просто гордая. Не хочет показывать, что у нее внутри творится.
– Внутри… Нутро твоей девицы меня не интересует.
– Почему ж это моей? – запротестовал было Михайлишин.
Я усмехнулся:
– Сынок, может быть, я уже и старый, но пока что не слепой. Короче: у твоего коллекционера единственное на сегодняшний день алиби – собственная внучка. Не бог весть какое, кстати, алиби. И у нее тоже, между прочим, весьма шаткое: родной дед. А ты, небось, догадываешься, что это такое – родная кровь.
– Вы что же, хотите сказать, что Николай Сергеич… – взволнованно перебил меня Михайлишин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117