..
А деду я ответила вот что:
– Я не молчалива. Просто немного притомилась после вчерашних приключений. Потом еще гости… Я не выспалась, откровенно говоря. Так что, если ты не возражаешь, я прилягу: может быть, удастся немного подремать. Хорошо?
– Ради бога, – пожал дед плечами, явно не поверив моему ответу. – Делай что хочешь, Станислава. Ты у себя дома.
Я отправилась в дом и переоделась. Натянула шорты и майку. Прихватила неизменного, читаного-перечитаного Жапризо (он на меня почему-то всегда действует чрезвычайно успокаивающе) и направила свои стопы в уютный и с детства любимый тенистый уголок сада. И залезла в гамак. В кустах малины трудолюбиво гудели пчелы, листва шептала что-то свое, чуть слышное и задумчивое. Я устроилась в гамаке поудобнее, обложилась подушками-думками и раскрыла книжку. То ли я действительно не выспалась, то ли обильный завтрак так на меня подействовал, но очень скоро я действительно крепко уснула, уронив в траву раскрытую книжку.
Проснулась я, когда жаркое солнце, еле проглядывающее сквозь плотную листву яблонь, уже миновало зенит и стало потихоньку скатываться по западной части небосклона. Я вытерла сладкую слюнку, вытекшую из уголка рта во время сна, и вылезла из гамака, потягиваясь, как кошка. От дома снова тянуло вкусными-превкусными запахами, которые недвусмысленно говорили о том, что пробил адмиральский, то бишь обеденный час. Я похлопала себя по пузу и поняла, что снова проголодалась. Я вообще у деда непозволительно много лопаю, причем все подряд. Воздух у него здесь, что ли, какой-то особенный, нагоняющий аппетит? Впрочем, мне еще рано думать о сохранности фигуры – с ней у меня, тьфу-тьфу, полный порядок.
Заскочив по дороге на кухню, я ловко стащила прямо из-под руки тети Ани трубочку салата, фаршированную сыром с чесноком в майонезе, и отправилась искать деда. Он уже наверняка вернулся.
Я снова нашла его в кабинете.
Он расположился за своим необъятным столом и опять с помощью лупы внимательно изучал свои старые фотографии. Сидел над снимками, сутуло вздернув плечи, напоминая мне то ли древнего астролога, то ли алхимика. У деда был такой вид, словно он и не уходил отсюда с самой ночи. У кабинета – тоже. Только плотные шторы были теперь раздвинуты и в комнату лился рассеянный (окна дедова кабинета выходят на северную, теневую сторону) мягкий дневной свет.
Увидев меня, дед невольно (и недовольно) поморщился: он терпеть не может, когда его отвлекают от работы. Но мне это позволительно. Мне единственной.
– У тебя ко мне какое-то дело, Станислава? – спросил он.
Честно говоря, мне и самой толком не было понятно – с какой это стати я сюда приперлась? Наверное, после событий последних суток мне подсознательно не хотелось оставаться одной. Даже при дневном свете. А может быть, мне просто стало одиноко. Не знаю.
– Да в общем-то нет, – ответила я, привычно забираясь с ногами на диван. – Просто соскучилась по тебе. Вот и все дела, дед.
Я не лукавила – на меня временами накатывает вполне объяснимое желание немедленно увидеть деда. Объяснимое потому, что первые двенадцать лет моей жизни он практически заменял мне отца и мать. В детстве я не отличалась хорошим здоровьем: меня все время мучили затяжные простуды, бронхиты и ангины. Поэтому, как только дни удлинялись и зима начинала катится к Масленице, меня отправляли в Алпатово, к деду – дышать свежим воздухом, пить парное молоко и вести здоровый деревенский образ жизни. На весну, лето и осень. Возвращалась я в Москву только с первым снегом. И кстати, у деда я практически ничем не болела.
Естественно, что помимо профилактики моих болячек дед активно занимался моим воспитанием. Дедово воспитание сводилось к трем основополагающим спартанским принципам, более подходящим для мальчишки: не врать, не хныкать и ничего не бояться. И дед своего добился: вру я мало, никогда не ною и почти ничего не боюсь. Про вчерашнюю ночь я не говорю – тут кто угодно бы в штаны наложил.
Полгода – в Москве, полгода – у деда в Алпатове. И так вплоть до пятого класса. Даже училась у него в детдоме. Вместе с его воспитанниками. Ничего, не померла, выжила. Хотя мама поначалу и ужасалась: как же так? Ее ненаглядная домашняя доченька-куколка будет сидеть за одной партой с хулиганами-беспризорниками?! Но дед быстренько поставил маму на место. А в детдоме, кстати, мне очень нравилось – и учиться, и просто туда ходить. Хотя, естественно, были и слезы, и обиды, да и с мальчишками приходилось выяснять отношения. Причем часто с помощью кулаков, зубов и ногтей. Но зато очень скоро я стала там своей в доску. Тем более, что для меня дед не делал никаких поблажек – я была в детдоме одной из многих, такой же, как все остальные. А вовсе не блатной директорской внучкой.
Дед отвернулся от меня и снова уставился на свои фотографии. Я некоторое время молча наблюдала за ним. Потом любопытство пересилило, и я задала вопрос, который так и вертелся на кончике языка:
– А что это ты второй день с этими снимками возишься?
– Разве вожусь? – рассеянно переспросил дед, поднося лупу к одной из фотографий.
– А что же ты делаешь? Семейный альбом?
– И альбом тоже, – улыбнулся дед. – Активно готовлюсь к твоему дню рождения.
– Ну, ладно, ладно, дед. Давай выкладывай все без утайки. Я ведь ночью тебе все рассказала про свои приключения. А ты от меня шуточками отделываешься. Так не пойдет. Мы друзья или нет? Рассказывай.
Дед неторопливо положил лупу на снимки. Стащил с носа очки и внимательно посмотрел на меня.
– Ты действительно хочешь узнать, чем я занимаюсь? – спросил он, сделав ударение на слове "действительно".
– Да.
– Помнишь, о чем я говорил тебе сегодня ночью? По поводу прошлого и настоящего?
– Подземная грибница преступлений? – тут же вспомнила я дедовы слова.
– Именно, Станислава.
– И что?
– А то, что эти старые снимки наводят меня на кое-какие предварительные выводы. Пока что смутные, но не очень приятные. Впрочем, можешь сама посмотреть.
Я неохотно оторвалась от дивана и, облокотившись на стол, стала разглядывать пожелтевшие от времени черно-белые фотографии.
Ничего особенного, а тем более криминального я на снимках не разглядела. Снимки как снимки. На них были запечатлены воспитанники дедова детдома. То, что это именно его воспитанники, было понятно по тому, что ребята стояли либо на фоне нашей усадьбы, либо внутри нее. Лица, лица, лица: в основном мальчишки – судя по их одежде и чему-то еще, на первый взгляд неуловимому, снимки эти были как минимум пятнадцатилетней давности. Конец семидесятых или начало восьмидесятых. На некоторых снимках присутствовал дед. На двух я разглядела дядю Ваню Пахомова. Покойного дядю Ваню. Ныне тоже покойного дяди Игоря Шаповалова на снимках не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
А деду я ответила вот что:
– Я не молчалива. Просто немного притомилась после вчерашних приключений. Потом еще гости… Я не выспалась, откровенно говоря. Так что, если ты не возражаешь, я прилягу: может быть, удастся немного подремать. Хорошо?
– Ради бога, – пожал дед плечами, явно не поверив моему ответу. – Делай что хочешь, Станислава. Ты у себя дома.
Я отправилась в дом и переоделась. Натянула шорты и майку. Прихватила неизменного, читаного-перечитаного Жапризо (он на меня почему-то всегда действует чрезвычайно успокаивающе) и направила свои стопы в уютный и с детства любимый тенистый уголок сада. И залезла в гамак. В кустах малины трудолюбиво гудели пчелы, листва шептала что-то свое, чуть слышное и задумчивое. Я устроилась в гамаке поудобнее, обложилась подушками-думками и раскрыла книжку. То ли я действительно не выспалась, то ли обильный завтрак так на меня подействовал, но очень скоро я действительно крепко уснула, уронив в траву раскрытую книжку.
Проснулась я, когда жаркое солнце, еле проглядывающее сквозь плотную листву яблонь, уже миновало зенит и стало потихоньку скатываться по западной части небосклона. Я вытерла сладкую слюнку, вытекшую из уголка рта во время сна, и вылезла из гамака, потягиваясь, как кошка. От дома снова тянуло вкусными-превкусными запахами, которые недвусмысленно говорили о том, что пробил адмиральский, то бишь обеденный час. Я похлопала себя по пузу и поняла, что снова проголодалась. Я вообще у деда непозволительно много лопаю, причем все подряд. Воздух у него здесь, что ли, какой-то особенный, нагоняющий аппетит? Впрочем, мне еще рано думать о сохранности фигуры – с ней у меня, тьфу-тьфу, полный порядок.
Заскочив по дороге на кухню, я ловко стащила прямо из-под руки тети Ани трубочку салата, фаршированную сыром с чесноком в майонезе, и отправилась искать деда. Он уже наверняка вернулся.
Я снова нашла его в кабинете.
Он расположился за своим необъятным столом и опять с помощью лупы внимательно изучал свои старые фотографии. Сидел над снимками, сутуло вздернув плечи, напоминая мне то ли древнего астролога, то ли алхимика. У деда был такой вид, словно он и не уходил отсюда с самой ночи. У кабинета – тоже. Только плотные шторы были теперь раздвинуты и в комнату лился рассеянный (окна дедова кабинета выходят на северную, теневую сторону) мягкий дневной свет.
Увидев меня, дед невольно (и недовольно) поморщился: он терпеть не может, когда его отвлекают от работы. Но мне это позволительно. Мне единственной.
– У тебя ко мне какое-то дело, Станислава? – спросил он.
Честно говоря, мне и самой толком не было понятно – с какой это стати я сюда приперлась? Наверное, после событий последних суток мне подсознательно не хотелось оставаться одной. Даже при дневном свете. А может быть, мне просто стало одиноко. Не знаю.
– Да в общем-то нет, – ответила я, привычно забираясь с ногами на диван. – Просто соскучилась по тебе. Вот и все дела, дед.
Я не лукавила – на меня временами накатывает вполне объяснимое желание немедленно увидеть деда. Объяснимое потому, что первые двенадцать лет моей жизни он практически заменял мне отца и мать. В детстве я не отличалась хорошим здоровьем: меня все время мучили затяжные простуды, бронхиты и ангины. Поэтому, как только дни удлинялись и зима начинала катится к Масленице, меня отправляли в Алпатово, к деду – дышать свежим воздухом, пить парное молоко и вести здоровый деревенский образ жизни. На весну, лето и осень. Возвращалась я в Москву только с первым снегом. И кстати, у деда я практически ничем не болела.
Естественно, что помимо профилактики моих болячек дед активно занимался моим воспитанием. Дедово воспитание сводилось к трем основополагающим спартанским принципам, более подходящим для мальчишки: не врать, не хныкать и ничего не бояться. И дед своего добился: вру я мало, никогда не ною и почти ничего не боюсь. Про вчерашнюю ночь я не говорю – тут кто угодно бы в штаны наложил.
Полгода – в Москве, полгода – у деда в Алпатове. И так вплоть до пятого класса. Даже училась у него в детдоме. Вместе с его воспитанниками. Ничего, не померла, выжила. Хотя мама поначалу и ужасалась: как же так? Ее ненаглядная домашняя доченька-куколка будет сидеть за одной партой с хулиганами-беспризорниками?! Но дед быстренько поставил маму на место. А в детдоме, кстати, мне очень нравилось – и учиться, и просто туда ходить. Хотя, естественно, были и слезы, и обиды, да и с мальчишками приходилось выяснять отношения. Причем часто с помощью кулаков, зубов и ногтей. Но зато очень скоро я стала там своей в доску. Тем более, что для меня дед не делал никаких поблажек – я была в детдоме одной из многих, такой же, как все остальные. А вовсе не блатной директорской внучкой.
Дед отвернулся от меня и снова уставился на свои фотографии. Я некоторое время молча наблюдала за ним. Потом любопытство пересилило, и я задала вопрос, который так и вертелся на кончике языка:
– А что это ты второй день с этими снимками возишься?
– Разве вожусь? – рассеянно переспросил дед, поднося лупу к одной из фотографий.
– А что же ты делаешь? Семейный альбом?
– И альбом тоже, – улыбнулся дед. – Активно готовлюсь к твоему дню рождения.
– Ну, ладно, ладно, дед. Давай выкладывай все без утайки. Я ведь ночью тебе все рассказала про свои приключения. А ты от меня шуточками отделываешься. Так не пойдет. Мы друзья или нет? Рассказывай.
Дед неторопливо положил лупу на снимки. Стащил с носа очки и внимательно посмотрел на меня.
– Ты действительно хочешь узнать, чем я занимаюсь? – спросил он, сделав ударение на слове "действительно".
– Да.
– Помнишь, о чем я говорил тебе сегодня ночью? По поводу прошлого и настоящего?
– Подземная грибница преступлений? – тут же вспомнила я дедовы слова.
– Именно, Станислава.
– И что?
– А то, что эти старые снимки наводят меня на кое-какие предварительные выводы. Пока что смутные, но не очень приятные. Впрочем, можешь сама посмотреть.
Я неохотно оторвалась от дивана и, облокотившись на стол, стала разглядывать пожелтевшие от времени черно-белые фотографии.
Ничего особенного, а тем более криминального я на снимках не разглядела. Снимки как снимки. На них были запечатлены воспитанники дедова детдома. То, что это именно его воспитанники, было понятно по тому, что ребята стояли либо на фоне нашей усадьбы, либо внутри нее. Лица, лица, лица: в основном мальчишки – судя по их одежде и чему-то еще, на первый взгляд неуловимому, снимки эти были как минимум пятнадцатилетней давности. Конец семидесятых или начало восьмидесятых. На некоторых снимках присутствовал дед. На двух я разглядела дядю Ваню Пахомова. Покойного дядю Ваню. Ныне тоже покойного дяди Игоря Шаповалова на снимках не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117