Они живут на иждивении овец, о них заботятся шелковичные черви, они даже пользуются добротой хлопковых полей, и вполне ясно, что все эти излишества есть результат человеческой бесталанности. Можно даже смотреть сквозь пальцы на их одежду и пищу и простить им эти слабости, но я никак не возьму в толк, почему они упорно гнут свою линию даже в том, что не имеет непосредственного отношения к их существованию. Взять хотя бы волосы на голове. Они растут сами собой, и мне кажется, было бы самым правильным не обращать на них внимания. Но не тут-то, было! Люди всякими способами осложняют себе жизнь, придают волосам самые разнообразные формы и находят в таком занятии удовольствие. У тех, кто называет себя монахами, головы всегда отливают синевой. В жаркую погоду они раскрывают над собой зонты. В холодную обматывают головы платками. Для чего же тогда они выбривают их до синевы? Какой в этом смысл? А есть и такие, которые неизвестно для чего разделяют свои волосы при помощи похожего на пилу инструмента, называемого гребнем, на две равные части и потом страшно радуются. А если не пополам, то в очень любопытном соотношении семь к трем. Есть люди, у которых этот пробор идет через всю макушку до самого затылка. Как искусственные листья банана. Встречаются и такие, которые состригают волосы на темени прямо, как по линейке, а на висках срезают совсем. Создается такое впечатление, будто круглое лицо заключено в четырехугольную рамку, и при виде этого зрелища на ум приходит этюд, на котором изображен садовник в ограде из криптомерии. Кроме того, говорят, что существуют разные виды стрижки: стрижка номер пять, номер три и даже номер один. Кто знает, — может быть, со временем начнут стричь волосы даже внутри головы и появятся стрижки номер минус один, минус три и так далее. Почему люди воспылали страстью к этому занятию?…
И вообще, что это за блажь — ходить на двух ногах, когда их четыре. Если бы люди ходили на всех четырех ногах, то передвигались бы гораздо быстрее, и очень глупо, что они всегда пользуются только двумя, а другие две праздно болтаются вдоль тела, словно повешенная на шею сушеная треска. В результате многих наблюдений у меня складывается впечатление, что у людей гораздо больше свободного времени, чем у кошек, им скучно, и, чтобы развлечься, они придумывают подобные штуки. Однако, как ни странно, эти бездельники постоянно вопят, что страшно заняты, и, судя по их лицам, это действительно так. Когда видишь, как они суетятся, поневоле начинаешь беспокоиться, как бы дела не заели их до смерти. Некоторые из них, глядя на меня, говорят: «Хорошо бы иногда пожить вот так спокойно, без хлопот». Если вам нравится жить спокойно, живите. Ведь вас никто не просил так суетиться. Выдумывать для самого себя разные дела, которые тебе не под силу, а потом говорить: «Ах, ах, тяжело» — все равно что развести сильный костер и кричать: «Жарко, жарко». Даже кошки, выдумай они целых двадцать способов стрижки головы, не могли бы жить спокойно. Если хотите жить спокойно, то единственное, чему вам следует научиться, — это и летом носить, подобно мне, меховые одежды… Но в меховой шубке все-таки слишком жарко.
Поэтому я не могу воспользоваться единственным, на что имею монопольное право — дневным сном. Хоть бы случилось что-нибудь интересное, а то мне давно не приходилось наблюдать за человеческим обществом, и после долгого перерыва мне хотелось посмотреть, как люди по собственной воле суетятся, но, к сожалению, темперамент хозяина такой же, как у меня. Днем он спит не меньше меня, особенно с тех пор как начались летние каникулы; он ничем не занимается, поэтому сколько за ним ни наблюдай — никакого удовольствия не получишь. Если в такие минуты к нам заходит хотя бы Мэйтэй, то бледное лицо хозяина оживляется и он на короткое время становится меньше похожим на кота. «Сейчас бы в самый раз прийти Мэйтэю», — подумал я и тут же услыхал, как кто-то шумно полощется в ванной. Когда звук льющейся воды затихал, раздавались громкие крики: «Здорово!», «Ах, как приятно», «Еще полей». Только один человек мог позволить себе кричать в чужом доме и вести себя столь бесцеремонно. Этот человек — Мэйтэй.
Наконец— то пришел, значит полдня сегодня можно будет не скучать. Вытирая капельки пота и натягивая на плечи кимоно, Мэйтэй-сэнсэй, как всегда, без разрешения уже входил в гостиную. «Хозяюшка, а где Кусями-кун?» -завопил он и бросил свою шляпу на циновку. Хозяйка сладко спала над рукоделием в соседней комнате. От поднятого Мэйтэем шума у нее зазвенело в ушах. Она испуганно вскочила и, выпучив заспанные глаза, вышла в гостиную. Мэйтэй, на котором сегодня было кимоно из тонкого полотна, уже расположился там, где ему казалось удобнее всего, и обмахивался веером.
— О, это вы, — произнесла хозяйка, потом растерянно добавила: — А я и не знала, что вы у нас, — и поклонилась гостю.
— Я только что пришел и принял ванну. Как будто заново родился… Ну и жара сегодня.
— Да, несколько дней стоит страшная жара — хоть и сидишь неподвижно, а все равно потом обливаешься… У вас все по-старому?
Нос хозяйки блестел от пота.
— Да, спасибо. Какие могут быть перемены в такую жару. Но эта жара какая-то особенная. От нее весь раскисаешь.
— Я раньше никогда не спала днем, но сегодня из-за жары…
— Спите? Это хорошо. Что может быть лучше, когда человек и днем может спать, и ночью, — как всегда беззаботно болтал Мэйтэй, но этого ему показалось недостаточно, и он добавил: — Мне, например, совсем не хочется спать, уж такая у меня натура. Когда я вижу таких, как Кусями-кун, который, когда к нему ни придешь, всегда спит, мне становится завидно. Не иначе, жара плохо влияет на его больной желудок. Здоровому человеку — и то в такой день, как сегодня, тяжело держать голову на плечах. Тем не менее раз она уже там, оторвать ее невозможно.
Мэйтэй— кун не знал, как ему распорядиться с головой, это на него непохоже.
— А таким, хозяюшка, как вы, у которых на голове еще такая тяжесть, — должно быть, совсем невозможно сидеть. Тут от одной прически хочется лечь.
Хозяйка подумала, что гость догадался о том, что она сейчас спала, по тому беспорядку, который царил у нее на голове, и, смущенно проговорив: «Ох, и злой у вас язык», — принялась оправлять прическу.
Не обратив на ее слова никакого внимания, Мэйтэй продолжал:
— Вчера? Я, хозяюшка, попробовал изжарить у себя на крыше яичницу.
— Как же вы ее жарили?
— Черепица на крыше страшно раскалилась, и я подумал, что грешно не воспользоваться этим. Я растопил на ней масло, а потом разбил яйца.
— Ну и ну.
— Однако солнце все-таки было не настолько жарким, как мне хотелось. Яйца никак не поджаривались, поэтому я спустился вниз и принялся читать газету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130