Армитедж, все еще занятый делом, заметил одного седого аббата, который, шатаясь, почти вдвое согнулся под непосильной тяжестью. Остальные кричали:
– Пожалейте нас, сыновья, если вы надеетесь, что вас самих пожалеют после смерти!
Работая пастушьими кнутами, пираты гнали их вперед. Если кто-нибудь из пленных спотыкался, то его тут же подминала толпа других.
Три колонны слились воедино и направились к укреплениям. Там наверху солдаты повернулись к командующему.
Они не знали, что делать. Если они выстрелят, то будут вечно жариться в аду. Но если они не буду стрелять, то погибнут. Пусть решает алькальд.
Генерал Ипполито де Кастельон дрогнул, но в глубине души он был убежден в том, что гарнизон еще можно спасти, а монахи внизу уже все равно погибли.
Кастельон приставил ладони ко рту:
– Огонь! Приказываю открыть огонь по людям с лестницами!
– Святой Господь! – Майор артиллерии повернул к нему искаженное ужасом лицо. – Мы не можем этого сделать. Именем Бога, дон Ипполито, вы же не хотите приговорить всех нас к вечной…
– Я здесь командую! – Он выхватил у ближайшего солдата ружье и мгновение спустя свалил выстрелом высокого францисканца, который пытался приставить лестницу. – Видите? Я беру ответственность на себя. Огонь! Стреляйте, пока еще не слишком поздно. Да здравствует король! Да здравствует католическая церковь!
Но орудийные расчеты никак не могли решиться стрелять, пока колонны не прошли уже половину пути. Но вид визжащих и орущих пиратов, которые выскочили из зарослей кукурузы, пробудил их пошатнувшуюся решимость.
– Божья Матерь, прости меня! – простонал артиллерист и приложил спичку к фитилю. Пушка рявкнула и откачнулась назад, словно брыкающаяся лошадь, а в рядах атакующих появилась дорожка мертвых тел.
Внезапно в стоны и жалобы духовенства, ружейные выстрелы и пушечный грохот ворвался новый звук. Доминиканец в темной рясе, с окровавленными от ударов хлыстом плечами, дрожащим голосом затянул гимн:
– «Gloria in Excelsis…»
Другие монахи присоединились к нему, а вместе с ними монахини, которые уже вообще плохо соображали, что происходит.
– Заткнись, папистская собака! – Дент кольнул доминиканца пикой в пухлые ягодицы. Тот застонал и навалился на лестницу, но продолжал петь.
Под ураганным огнем из дюжин амбразур монахи падали, кричали и дергались в смертельной агонии.
Морган, собравшийся с мыслями, подбежал к передней лестнице, оттолкнул трясущегося старого священника и подставил плечо под перекладину.
– Вверх! Вверх! Давайте. Вперед, ленивые псы, за мной!
Когда лестницы дотащили до стен, люди Моргана оттолкнули духовенство и сами полезли наверх. Теперь вся стена оказалась усыпана пестро одетыми корсарами. Несмотря на льющееся сверху кипящее масло и пушечные ядра, которые солдаты руками бросали вниз, пираты висели на лестницах и лезли вверх. Они лезли на стену, словно стремительный поток поднимающейся воды. Те из монахов, которые остались в живых, теперь пытались отползти в поле и скрыться там.
Генри Морган одним из первых вскарабкался на парапет в залитых кровью остатках рубашки и изодранных в клочья штанах. Вокруг свистели пули, но он на мгновение остановился, чтобы оценить ситуацию.
Головорезы Харрингтона и бандиты Трибитора тоже оказались на стене.
– Наверх, братья! Наверх, за Англию! Еще немного – и крепость ваша, парни!
Следуя за адмиралом, бандиты вначале очистили орудийную площадку, а потом пробились во двор, где испанские солдаты сражались не на жизнь, а на смерть, пока их не оттеснили численно превышающие силы нападающих. Некоторые раненые отползли в сторону в поисках хотя бы временного спасения в подвалах и складах, битком забитых горожанами, которые сбежались в Ла-Глорию во время взятия Сан-Иеронимо.
Кастельон был не менее опытен в воинском деле, чем Морган, и руководил обороной с холодной расчетливостью, присущей ветеранам. Вовсю работавший пикой Джекмен заметил, что алькальд убил по меньшей мере трех пиратов, прежде чем, размахивая выкованным в Толедо мечом, он с остатками гарнизона отступил в трапезную старших офицеров.
Импровизированный таран из валявшегося во дворе бревна скоро вдребезги разбил дверь столовой.
Не понадобилось много времени, чтобы загнать уцелевших испанцев в тупик у дальней стены длинной залы.
– Сантьяго! Сантьяго! Да здравствует король! – Кастельон продолжал подбадривать жалкие остатки защитников крепости. И Генри Морган приказал своим людям отойти немного назад. Убедившись, что стрельба прекратилась, он переступил через упавшие тела и оказался перед свирепым алькальдом.
– Позволь мне прикончить эту свинью, – попросил Джекмен, сплюнул на ладони и взялся за пику.
Морган огрызнулся:
– Отойди, Энох. Я сам справлюсь с этим паладином.
На плохом испанском Морган предложил Кастельону выступить вперед и сам сделал три шага вперед от своих флибустьеров, которые столпились в помещении. Они стояли, глядя на темные лица сбившихся в кучку врагов. Тяжело дыша, мокрые от пота, береговые братья смотрели, как их адмирал опустил свой палаш и как дон Ипполито де Кастельон перешагнул через труп аркебузира. С горделивой осанкой, бледным и забрызганным кровью лицом, он держал в левой руке незаряженный пистолет, а в правой обоюдоострый меч.
– Ты сражался как храбрый солдат, – сообщил Морган своему врагу. – Ни один другой подданный твоего короля не мог бы обороняться более отважно. Я предлагаю тебе сдаться.
– Нет, никогда, – ответил Кастельон, не сводя глаз с победителя. Он много слышал о Моргане – о его набегах на Гранаду, Пуэрто-дель-Принсипе и Трухильо, и часто пытался представить себе, как он выглядит. – Нет, лютеранин, Кастельон не сдается, чтобы его потом прикончили как собаку. Как мои предки умирали, но не сдавались поганым маврам, так и я паду в схватке с еретиком англичанином.
Лицо Моргана покраснело.
– Я даю тебе слово джентльмена, что тебя не повесят, сеньор алькальд. И всех твоих храбрецов тоже отпустят на свободу.
Это была величественная картина: с одной стороны остатки гарнизона, забаррикадировавшиеся перевернутым столом, с другой – обрадованные братья, с триумфом ожидающие сигнала к продолжению резни.
Нахмурив брови, Кастельон бесстрашно ответил:
– Нет! Клянусь Божьей Матерью Толедо, я не приму от тебя милости.
– Эй, Гарри! Вот жена старого хрыча, – крикнул один из корсаров. – Если ты хочешь оставить его в живых, может, она уговорит его сдаться.
– Горе мне, – простонал алькальд. – До какого позора я дожил!
Вперед вытолкнули донью Кастельон и ее двух дочерей-подростков, растрепанных и насмерть перепуганных. Упав на колени, они молились, и плакали, и умоляли своего отца и мужа принять милость английского адмирала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
– Пожалейте нас, сыновья, если вы надеетесь, что вас самих пожалеют после смерти!
Работая пастушьими кнутами, пираты гнали их вперед. Если кто-нибудь из пленных спотыкался, то его тут же подминала толпа других.
Три колонны слились воедино и направились к укреплениям. Там наверху солдаты повернулись к командующему.
Они не знали, что делать. Если они выстрелят, то будут вечно жариться в аду. Но если они не буду стрелять, то погибнут. Пусть решает алькальд.
Генерал Ипполито де Кастельон дрогнул, но в глубине души он был убежден в том, что гарнизон еще можно спасти, а монахи внизу уже все равно погибли.
Кастельон приставил ладони ко рту:
– Огонь! Приказываю открыть огонь по людям с лестницами!
– Святой Господь! – Майор артиллерии повернул к нему искаженное ужасом лицо. – Мы не можем этого сделать. Именем Бога, дон Ипполито, вы же не хотите приговорить всех нас к вечной…
– Я здесь командую! – Он выхватил у ближайшего солдата ружье и мгновение спустя свалил выстрелом высокого францисканца, который пытался приставить лестницу. – Видите? Я беру ответственность на себя. Огонь! Стреляйте, пока еще не слишком поздно. Да здравствует король! Да здравствует католическая церковь!
Но орудийные расчеты никак не могли решиться стрелять, пока колонны не прошли уже половину пути. Но вид визжащих и орущих пиратов, которые выскочили из зарослей кукурузы, пробудил их пошатнувшуюся решимость.
– Божья Матерь, прости меня! – простонал артиллерист и приложил спичку к фитилю. Пушка рявкнула и откачнулась назад, словно брыкающаяся лошадь, а в рядах атакующих появилась дорожка мертвых тел.
Внезапно в стоны и жалобы духовенства, ружейные выстрелы и пушечный грохот ворвался новый звук. Доминиканец в темной рясе, с окровавленными от ударов хлыстом плечами, дрожащим голосом затянул гимн:
– «Gloria in Excelsis…»
Другие монахи присоединились к нему, а вместе с ними монахини, которые уже вообще плохо соображали, что происходит.
– Заткнись, папистская собака! – Дент кольнул доминиканца пикой в пухлые ягодицы. Тот застонал и навалился на лестницу, но продолжал петь.
Под ураганным огнем из дюжин амбразур монахи падали, кричали и дергались в смертельной агонии.
Морган, собравшийся с мыслями, подбежал к передней лестнице, оттолкнул трясущегося старого священника и подставил плечо под перекладину.
– Вверх! Вверх! Давайте. Вперед, ленивые псы, за мной!
Когда лестницы дотащили до стен, люди Моргана оттолкнули духовенство и сами полезли наверх. Теперь вся стена оказалась усыпана пестро одетыми корсарами. Несмотря на льющееся сверху кипящее масло и пушечные ядра, которые солдаты руками бросали вниз, пираты висели на лестницах и лезли вверх. Они лезли на стену, словно стремительный поток поднимающейся воды. Те из монахов, которые остались в живых, теперь пытались отползти в поле и скрыться там.
Генри Морган одним из первых вскарабкался на парапет в залитых кровью остатках рубашки и изодранных в клочья штанах. Вокруг свистели пули, но он на мгновение остановился, чтобы оценить ситуацию.
Головорезы Харрингтона и бандиты Трибитора тоже оказались на стене.
– Наверх, братья! Наверх, за Англию! Еще немного – и крепость ваша, парни!
Следуя за адмиралом, бандиты вначале очистили орудийную площадку, а потом пробились во двор, где испанские солдаты сражались не на жизнь, а на смерть, пока их не оттеснили численно превышающие силы нападающих. Некоторые раненые отползли в сторону в поисках хотя бы временного спасения в подвалах и складах, битком забитых горожанами, которые сбежались в Ла-Глорию во время взятия Сан-Иеронимо.
Кастельон был не менее опытен в воинском деле, чем Морган, и руководил обороной с холодной расчетливостью, присущей ветеранам. Вовсю работавший пикой Джекмен заметил, что алькальд убил по меньшей мере трех пиратов, прежде чем, размахивая выкованным в Толедо мечом, он с остатками гарнизона отступил в трапезную старших офицеров.
Импровизированный таран из валявшегося во дворе бревна скоро вдребезги разбил дверь столовой.
Не понадобилось много времени, чтобы загнать уцелевших испанцев в тупик у дальней стены длинной залы.
– Сантьяго! Сантьяго! Да здравствует король! – Кастельон продолжал подбадривать жалкие остатки защитников крепости. И Генри Морган приказал своим людям отойти немного назад. Убедившись, что стрельба прекратилась, он переступил через упавшие тела и оказался перед свирепым алькальдом.
– Позволь мне прикончить эту свинью, – попросил Джекмен, сплюнул на ладони и взялся за пику.
Морган огрызнулся:
– Отойди, Энох. Я сам справлюсь с этим паладином.
На плохом испанском Морган предложил Кастельону выступить вперед и сам сделал три шага вперед от своих флибустьеров, которые столпились в помещении. Они стояли, глядя на темные лица сбившихся в кучку врагов. Тяжело дыша, мокрые от пота, береговые братья смотрели, как их адмирал опустил свой палаш и как дон Ипполито де Кастельон перешагнул через труп аркебузира. С горделивой осанкой, бледным и забрызганным кровью лицом, он держал в левой руке незаряженный пистолет, а в правой обоюдоострый меч.
– Ты сражался как храбрый солдат, – сообщил Морган своему врагу. – Ни один другой подданный твоего короля не мог бы обороняться более отважно. Я предлагаю тебе сдаться.
– Нет, никогда, – ответил Кастельон, не сводя глаз с победителя. Он много слышал о Моргане – о его набегах на Гранаду, Пуэрто-дель-Принсипе и Трухильо, и часто пытался представить себе, как он выглядит. – Нет, лютеранин, Кастельон не сдается, чтобы его потом прикончили как собаку. Как мои предки умирали, но не сдавались поганым маврам, так и я паду в схватке с еретиком англичанином.
Лицо Моргана покраснело.
– Я даю тебе слово джентльмена, что тебя не повесят, сеньор алькальд. И всех твоих храбрецов тоже отпустят на свободу.
Это была величественная картина: с одной стороны остатки гарнизона, забаррикадировавшиеся перевернутым столом, с другой – обрадованные братья, с триумфом ожидающие сигнала к продолжению резни.
Нахмурив брови, Кастельон бесстрашно ответил:
– Нет! Клянусь Божьей Матерью Толедо, я не приму от тебя милости.
– Эй, Гарри! Вот жена старого хрыча, – крикнул один из корсаров. – Если ты хочешь оставить его в живых, может, она уговорит его сдаться.
– Горе мне, – простонал алькальд. – До какого позора я дожил!
Вперед вытолкнули донью Кастельон и ее двух дочерей-подростков, растрепанных и насмерть перепуганных. Упав на колени, они молились, и плакали, и умоляли своего отца и мужа принять милость английского адмирала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142