О'Тул уже попрощался с Эмерелд и теперь просто выполнял свой долг, возвращая ее домой в целости и сохранности. Его мрачные мысли сосредоточились на светском сборище, происходившем в кошмарном мраморном особняке графа Сэндвичского на Пэл-Мэл.
Когда экипаж остановился, О'Тул просидел целую минуту, прежде чем сделать последний шаг. Потом с потемневшими глазами он открыл дверцу и поднял спящую женщину на руки.
Физиономию Белтона, рослого мажордома на Портмен-сквер, никогда не покидало кислое выражение после десяти лет работы на Монтегью. Но когда он увидел смуглое суровое лицо мужчины, стоящего у входа в особняк с дочерью Уильяма Монтегью на руках, лицо его испуганно вытянулось. Он отступил в сторону, когда зловещий посетитель вошел в дом и внес спящую женщину, располневшую от беременности, в большую гостиную.
Шон положил свою ношу на кушетку, словно драгоценность, и, не оглядываясь, вышел прочь. Белтон последовал за ним до дверей и, набравшись достаточно храбрости, спросил:
— Что происходит?
Шон О'Тул вернулся с сундучком Эмерелд, внес его в холл и только потом сказал:
— Позаботьтесь как следует об этой женщине, Белтон. — Он сунул руку в нагрудный карман и протянул дворецкому письмо, адресованное Уильяму Монтегью и Джеку Реймонду. В нем совершенно определенно говорилось, что, если с Эмерелд что-нибудь случится, он убьет их и встретится с ними в аду.
Когда О'Тул исчез в метельной дымке, Белтон с сарказмом пробормотал:
— Счастливого Нового года, — не сомневаясь, что год может быть каким угодно, только не счастливым.
Сияющие огни особняка освещали Пэл-Мэл. Граф Килдэрский в светском черном платье беспрепятственно вошел туда. В зале сгрудилась толпа, в которой он и растворился. В дымном помещении раздавались взрывы вульгарного хохота и громкие голоса мужчин, свободно угощавшихся кларетом. Порнографические книги, картины и рисунки заполнили целую стену в ожидании аукциона.
Граф устроился за мраморной колонной, откуда ему был прекрасно виден весь зал, в котором множество известных мужей томились ожиданием. Он не испытывал ни презрения, ни отвращения к распутникам, толпившимся вокруг скабрезных произведений. Ему было все равно.
Когда мимо него проследовал принц Уэльский, его высочество снизошел до холодного кивка и пробормотал:
— Килдэр. — Потом повернулся к своему другу Черчиллю, медленно растягивающему слова:
— Держу пари, что у братьев Монтегью непристойных картинок столько, что хватит оклеить Карлтон-Хаус.
Взгляд Шона О'Тула скользнул по Джону Монтегью, графу Сэндвичскому, а потом стал искать тех двоих, ненависть к которым питала его жажду мщения. Когда он наконец обнаружил Уильяма Монтегью, тот разговаривал с Джоном Уилксом. Шон не мог поверить в иронию происходящего. Неужели Монтегью не узнал в нем одного из своих врагов, причастных к его падению? О'Тула не удивило, что Уилкс пришел на этот аукцион. Последовательный политический реформатор, он был к тому же вульгарным сластолюбцем и ценителем порнографии, приверженным к грубым шуткам.
Граф Килдэрский понимал, что и мечтать не мог о лучшей аудитории для своего объявления. Эти развратные садисты сожрут Монтегью. Их унижение будет просто ошеломляющим.
Хищный зверь, притаившийся в нем, смотрел и выжидал удобного момента для удара. Как только Джек Реймонд подошел к Уильяму и его королевскому высочеству, они стали центром всеобщего внимания. Килдэр вышел вперед и поднял свой бокал:
— Мне кажется, пришло время произнести тост. Ваша дочь вот-вот родит вашего первого внука. — Шон жестом указал на Реймонда. — Я знал, что он на это не способен, поэтому решил помочь вашему зятю. Никогда не следует недооценивать ирландцев.
В зале воцарилась тишина. Килдэр поднял руку, выставляя напоказ искалеченный палец:
— Не стоит благодарить меня, джентльмены. Это доставило мне удовольствие.
Когда Шон шел к выходу, толпа расступалась, а потом снова смыкалась за ним, радуясь, что посчастливилось присутствовать при таком шокирующем и уничтожающем разоблачении. Публичное бесчестье и стыд — отличное блюдо, чтобы им полакомиться.
Эмерелд мучил ночной кошмар, она никак не могла проснуться, чтобы вырваться из его пут. Но, подобно щупальцам огромного осьминога, плохой сон держал ее, опутав так крепко, что, казалось, невозможно освободиться.
Ей снилось, что она снова на Портмен-сквер, и, как она ни старалась, кошмар не отступал. Совершенно потерявшая ориентацию, Эмерелд попыталась встать на ноги и, отказываясь верить своим глазам, начала осознавать, что это не сон. Молодая женщина в ужасе оглядывалась вокруг, не понимая, что случилось. «Это не может происходить со мной!»
Ее мысли пребывали в полном беспорядке, она поднесла руку к глазам, пытаясь отогнать паутину сновидений. Дрожащей рукой Эмерелд откинула со лба спутанные волосы, отчаянно пытаясь прогнать наваждение. Последнее, что она помнила, это шторм. «Как я сюда попала? Где Шон?»
Она сама настояла на том, чтобы плыть с ним в Англию, но даже в страшном сне не представляла, что может снова оказаться на Портмен-сквер. Ребенок у нее в животе словно перевернулся, и Эмерелд почувствовала, что ее сейчас вырвет. С трудом добравшись до лестницы и цепляясь за перила, она начала карабкаться наверх, надеясь, что ей удастся сдержать рвоту, пока она не доберется до ватерклозета в ванной комнате.
Эмерелд жестоко рвало, просто выворачивало наизнанку. Постепенно тошнота отступила, но с каждым вдохом ей становилось все хуже. Болело сердце. Услышав чьи-то шаги, Эмерелд с трудом встала на ноги и обернулась, полагая, что это кто-то из горничных пришел помочь ей. Но перед ней стоял Джек Реймонд. Ошеломление на его лице сменили ярость и отвращение.
— Ты, похотливая сука! О'Тул говорил, что вернет тебя, когда у тебя в животе заведется ирландский ублюдок! У тебя совсем нет стыда, вероломная потаскуха?
Эмерелд побелела и прикрыла живот руками, словно защищая малыша от его ненависти. Джек лжет. Шон не мог поступить так жестоко.
— Убирайся! Я не приму тебя обратно! Мне не нужны объедки этой грязной свиньи.
Эмерелд не могла позволить, чтобы ее загнали в угол, словно крысу. Она собрала всю свою гордость, выпрямилась из последних сил и вздернула подбородок.
— У тебя никогда не будет такой возможности, Джек Реймонд. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе снова прикоснуться ко мне? — Несмотря на поздний срок беременности, а может быть, и благодаря этому, молодая женщина нашла в себе силы царственно выплыть из комнаты.
— Ему не удастся навязать Монтегью своего ирландского ублюдка. Я уничтожу его собственными руками!
Стоя на верхней ступеньке лестницы, Эмерелд в тревоге обернулась, слыша за спиной шаги Джека и с ужасом осознавая его дьявольские намерения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Когда экипаж остановился, О'Тул просидел целую минуту, прежде чем сделать последний шаг. Потом с потемневшими глазами он открыл дверцу и поднял спящую женщину на руки.
Физиономию Белтона, рослого мажордома на Портмен-сквер, никогда не покидало кислое выражение после десяти лет работы на Монтегью. Но когда он увидел смуглое суровое лицо мужчины, стоящего у входа в особняк с дочерью Уильяма Монтегью на руках, лицо его испуганно вытянулось. Он отступил в сторону, когда зловещий посетитель вошел в дом и внес спящую женщину, располневшую от беременности, в большую гостиную.
Шон положил свою ношу на кушетку, словно драгоценность, и, не оглядываясь, вышел прочь. Белтон последовал за ним до дверей и, набравшись достаточно храбрости, спросил:
— Что происходит?
Шон О'Тул вернулся с сундучком Эмерелд, внес его в холл и только потом сказал:
— Позаботьтесь как следует об этой женщине, Белтон. — Он сунул руку в нагрудный карман и протянул дворецкому письмо, адресованное Уильяму Монтегью и Джеку Реймонду. В нем совершенно определенно говорилось, что, если с Эмерелд что-нибудь случится, он убьет их и встретится с ними в аду.
Когда О'Тул исчез в метельной дымке, Белтон с сарказмом пробормотал:
— Счастливого Нового года, — не сомневаясь, что год может быть каким угодно, только не счастливым.
Сияющие огни особняка освещали Пэл-Мэл. Граф Килдэрский в светском черном платье беспрепятственно вошел туда. В зале сгрудилась толпа, в которой он и растворился. В дымном помещении раздавались взрывы вульгарного хохота и громкие голоса мужчин, свободно угощавшихся кларетом. Порнографические книги, картины и рисунки заполнили целую стену в ожидании аукциона.
Граф устроился за мраморной колонной, откуда ему был прекрасно виден весь зал, в котором множество известных мужей томились ожиданием. Он не испытывал ни презрения, ни отвращения к распутникам, толпившимся вокруг скабрезных произведений. Ему было все равно.
Когда мимо него проследовал принц Уэльский, его высочество снизошел до холодного кивка и пробормотал:
— Килдэр. — Потом повернулся к своему другу Черчиллю, медленно растягивающему слова:
— Держу пари, что у братьев Монтегью непристойных картинок столько, что хватит оклеить Карлтон-Хаус.
Взгляд Шона О'Тула скользнул по Джону Монтегью, графу Сэндвичскому, а потом стал искать тех двоих, ненависть к которым питала его жажду мщения. Когда он наконец обнаружил Уильяма Монтегью, тот разговаривал с Джоном Уилксом. Шон не мог поверить в иронию происходящего. Неужели Монтегью не узнал в нем одного из своих врагов, причастных к его падению? О'Тула не удивило, что Уилкс пришел на этот аукцион. Последовательный политический реформатор, он был к тому же вульгарным сластолюбцем и ценителем порнографии, приверженным к грубым шуткам.
Граф Килдэрский понимал, что и мечтать не мог о лучшей аудитории для своего объявления. Эти развратные садисты сожрут Монтегью. Их унижение будет просто ошеломляющим.
Хищный зверь, притаившийся в нем, смотрел и выжидал удобного момента для удара. Как только Джек Реймонд подошел к Уильяму и его королевскому высочеству, они стали центром всеобщего внимания. Килдэр вышел вперед и поднял свой бокал:
— Мне кажется, пришло время произнести тост. Ваша дочь вот-вот родит вашего первого внука. — Шон жестом указал на Реймонда. — Я знал, что он на это не способен, поэтому решил помочь вашему зятю. Никогда не следует недооценивать ирландцев.
В зале воцарилась тишина. Килдэр поднял руку, выставляя напоказ искалеченный палец:
— Не стоит благодарить меня, джентльмены. Это доставило мне удовольствие.
Когда Шон шел к выходу, толпа расступалась, а потом снова смыкалась за ним, радуясь, что посчастливилось присутствовать при таком шокирующем и уничтожающем разоблачении. Публичное бесчестье и стыд — отличное блюдо, чтобы им полакомиться.
Эмерелд мучил ночной кошмар, она никак не могла проснуться, чтобы вырваться из его пут. Но, подобно щупальцам огромного осьминога, плохой сон держал ее, опутав так крепко, что, казалось, невозможно освободиться.
Ей снилось, что она снова на Портмен-сквер, и, как она ни старалась, кошмар не отступал. Совершенно потерявшая ориентацию, Эмерелд попыталась встать на ноги и, отказываясь верить своим глазам, начала осознавать, что это не сон. Молодая женщина в ужасе оглядывалась вокруг, не понимая, что случилось. «Это не может происходить со мной!»
Ее мысли пребывали в полном беспорядке, она поднесла руку к глазам, пытаясь отогнать паутину сновидений. Дрожащей рукой Эмерелд откинула со лба спутанные волосы, отчаянно пытаясь прогнать наваждение. Последнее, что она помнила, это шторм. «Как я сюда попала? Где Шон?»
Она сама настояла на том, чтобы плыть с ним в Англию, но даже в страшном сне не представляла, что может снова оказаться на Портмен-сквер. Ребенок у нее в животе словно перевернулся, и Эмерелд почувствовала, что ее сейчас вырвет. С трудом добравшись до лестницы и цепляясь за перила, она начала карабкаться наверх, надеясь, что ей удастся сдержать рвоту, пока она не доберется до ватерклозета в ванной комнате.
Эмерелд жестоко рвало, просто выворачивало наизнанку. Постепенно тошнота отступила, но с каждым вдохом ей становилось все хуже. Болело сердце. Услышав чьи-то шаги, Эмерелд с трудом встала на ноги и обернулась, полагая, что это кто-то из горничных пришел помочь ей. Но перед ней стоял Джек Реймонд. Ошеломление на его лице сменили ярость и отвращение.
— Ты, похотливая сука! О'Тул говорил, что вернет тебя, когда у тебя в животе заведется ирландский ублюдок! У тебя совсем нет стыда, вероломная потаскуха?
Эмерелд побелела и прикрыла живот руками, словно защищая малыша от его ненависти. Джек лжет. Шон не мог поступить так жестоко.
— Убирайся! Я не приму тебя обратно! Мне не нужны объедки этой грязной свиньи.
Эмерелд не могла позволить, чтобы ее загнали в угол, словно крысу. Она собрала всю свою гордость, выпрямилась из последних сил и вздернула подбородок.
— У тебя никогда не будет такой возможности, Джек Реймонд. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе снова прикоснуться ко мне? — Несмотря на поздний срок беременности, а может быть, и благодаря этому, молодая женщина нашла в себе силы царственно выплыть из комнаты.
— Ему не удастся навязать Монтегью своего ирландского ублюдка. Я уничтожу его собственными руками!
Стоя на верхней ступеньке лестницы, Эмерелд в тревоге обернулась, слыша за спиной шаги Джека и с ужасом осознавая его дьявольские намерения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104