Ты же знаешь, что я могу о себе позаботиться!
Глава 30
Уильям Монтегью совершенно потерял голову. Флотилия судов, единственный источник доходов в последнее время, практически перестала существовать. С Рождества он избегал появляться в конторе на причале Боттолфа и вместо этого бродил по особняку на Портмен-сквер, напиваясь до потери памяти. Чтобы оплатить расходы по дому, ему придется продавать мебель, одну вещь за другой. Весь Лондон узнает, что Монтегью нищий.
Как оказалось, только Джек мог выносить его общество. Джонни появлялся очень редко, и даже слуги старались держаться в отдалении.
— Это все равно что жевать полынь. Подумать только — Адмиралтейство конфисковало наши корабли! Это поганое Адмиралтейство! Твой отец и я, мы стояли во главе Адмиралтейства, мы были Адмиралтейством!
Джек налил Уильяму еще выпить, не забыл и себя. Это были остатки коньяка, и Реймонд знал, что нового не предвидится, потому что за бочонок приходилось платить наличными.
Пронизанные красными прожилками глаза Уильяма уставились на зятя.
— Знаешь ли ты, до чего противно мне было идти к брату с протянутой рукой?
«Но не так унизительно, как мне. Я его незаконный сын, черт побери, — про себя парировал Джек. — Когда я женился на твоей гребаной дочери и стал наконец Монтегью, я решил, что для меня дни унижения миновали».
— Я просто не понимаю, почему неудачи преследуют нас. Все эти убытки не могут быть простым совпадением. Я не думал, что существует связь между исчезновением двух кораблей, перевозивших рабов, и судами, которые мы потеряли на этот раз, но у меня вдруг возникли подозрения. Кто-нибудь из врагов твоего отца, может быть, этот сукин сын Ньюкасл, донес на нас!
Уильям так сжал стакан, что тот разлетелся вдребезги. Осколок впился в его большой палец, и темная кровь брызнула из раны. Монтегью в ужасе смотрел на палец. На него нахлынули неприятные воспоминания, так долго удерживаемые под спудом. О'Тул. Он не произнес этого имени вслух. Это все равно что помянуть черта.
— Я бы не стал доверять друзьям моего отца, не говоря уж о врагах. Они все как один беспутные. Кого ждут на новогоднем аукционе, который он устраивает? — Джеку Реймонду не улыбалось возвращаться в особняк на Пэл-Мэл, где он вырос среди многочисленных внебрачных детей графа Сэндвичского.
— Крайне разношерстное сборище, насколько я понимаю. Поэты, политики, графы. Будут Джордж Селвин, а также Бьют и Марч. Разумеется, принц Уэльский и его старые друзья не смогут устоять. Но я надеюсь, что мой брат не считает меня полным идиотом. Я не продам мою коллекцию принцу. У него с финансами еще хуже, чем у нас, если только это возможно. Я рассчитываю на Фрэнсиса Дэшвуда. Он заплатит любые деньги за эротические рисунки или наброски.
— Я слышал кое-какие дикие истории о Медменхеме, — подсказал Джек, чувствуя возбуждение при одной только мысли о тех развратных действиях, что разворачиваются, по слухам, в меловых пещерах.
— Необычное место, если быть точным. В садах полно непристойных скульптур и фаллических символов. Даже дорожки раздваиваются наподобие женских ног, образуя обсаженные кустами промежности!
— Люди шепчутся, что они устраивают черную мессу, — добавил Джек.
— Что ж, это довольно распространенная практика — переодеваться монахами и возлагать на алтарь монашек. Кто из нас не предавался этой фантазии? Но Дэшвуд пошел еще дальше. Он просто фанатик, когда речь идет об осквернении христианства, у него склонность к богохульству. Вот почему мне кажется, что цены на мои карикатуры на двенадцать апостолов поднимутся очень высоко. Они такие скабрезные, — хохотнул Уильям.
— Лично я предпочитаю порнографические рисунки, сделанные рукой Роулендсона. Жестокость и содомия на меня не действуют, если не изображены женщины.
— Ты прав, есть что-то очень возбуждающее в изображении женщин, участвующих в неестественном соитии. — При этой мысли у Уильяма отвисла челюсть. Хотя он и понимал, что слишком много выпил, чтобы воплотить эту идею в Диван-клубе. И в любом случае это значило бы пополнить карман его братца. Он тяжело вздохнул и громко рыгнул. Ему снова придется иметь дело с одной из посудомоек.
Шон О'Тул тщательно планировал плавание таким образом, чтобы они прибыли в Лондон прямо под Новый год. Погода им благоприятствовала, и только в последнюю ночь в Ла-Манше на них внезапно набросилась свирепая буря, с громом и росчерками молний, потом посыпал град, такой крупный, что мог порвать ванты в клочья.
Присутствие Шона требовалось и на палубе, и в трюме, поэтому всю ночь он разрывался между двумя особами, требовавшими его нераздельного внимания, — Эмерелд и «Серой-1». Никто на борту не спал, и тем более Эмерелд. Она плакала и говорила, что ей вообще не следовало ехать. К утру буря утихла, но пролив все еще бурлил, поэтому О'Тулу дважды пришлось отправлять Эмерелд в трюм ради ее же собственной безопасности.
У той по лицу струились слезы.
— Если мне суждено умереть, я хочу быть рядом с тобой!
Шон сдерживался из последних сил. Он подхватил ее на руки и понес вниз.
— Никто не собирается умирать. Не будь смешной, Эмерелд!
Когда женщина вцепилась в него, нуждаясь в его силе, его уверенности, утешении, это почти лишило Шона мужества. Он отбросил покрывало на койке и уложил Эмерелд прямо в одежде.
— Тебе нужно поспать. Я хочу, чтобы ты отдохнула.
— Не могу я спать!
— Ты должна. Мы спокойно встанем на якорь в Лондоне через несколько часов. Поверь мне. — Стоило ему произнести эти два слова, как Шон был готов откусить себе язык. Он подошел к запирающемуся шкафчику и вынул бутылку, которую ему дала Тара. — Выпей, это тебя успокоит.
— Что это?
— Одно из великолепных средств Тары. — Он смотрел, как Эмерелд доверчиво, послушно пьет виски с маковым отваром.
Она содрогнулась, выпив полстакана, но потом решительно подняла его и допила все до капли. Шон присел на край койки и взял ее за руку. О'Тул видел, как отступал ее страх и тяжелели веки, пока он разминал ей пальцы, и терпеливо ждал, когда Морфей успокоит ее.
Эмерелд заснула, и он, прикрыв ее одеялом до плеч, стоял, глядя на нее. Казалось, его шхуна ревновала, что капитан уделяет так много внимания женщине. Она кренилась и стонала, потом начала заваливаться на бок.
Шон выругался про себя, но, прежде чем уйти от Эмерелд, он коснулся нежным поцелуем ее смеженного века.
Через семь часов Эмерелд все еще крепко спала. Она не слышала, как Шон поднял ее, завернул в бархатную накидку и отнес в нанятый красивый кеб.
Пока экипаж ехал вдоль Стрэнда, потом повернул на Пиккадилли, в желтом свете фонарей замелькали снежинки. Шон не чувствовал холодного ночного воздуха. Он вообще ничего не чувствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Глава 30
Уильям Монтегью совершенно потерял голову. Флотилия судов, единственный источник доходов в последнее время, практически перестала существовать. С Рождества он избегал появляться в конторе на причале Боттолфа и вместо этого бродил по особняку на Портмен-сквер, напиваясь до потери памяти. Чтобы оплатить расходы по дому, ему придется продавать мебель, одну вещь за другой. Весь Лондон узнает, что Монтегью нищий.
Как оказалось, только Джек мог выносить его общество. Джонни появлялся очень редко, и даже слуги старались держаться в отдалении.
— Это все равно что жевать полынь. Подумать только — Адмиралтейство конфисковало наши корабли! Это поганое Адмиралтейство! Твой отец и я, мы стояли во главе Адмиралтейства, мы были Адмиралтейством!
Джек налил Уильяму еще выпить, не забыл и себя. Это были остатки коньяка, и Реймонд знал, что нового не предвидится, потому что за бочонок приходилось платить наличными.
Пронизанные красными прожилками глаза Уильяма уставились на зятя.
— Знаешь ли ты, до чего противно мне было идти к брату с протянутой рукой?
«Но не так унизительно, как мне. Я его незаконный сын, черт побери, — про себя парировал Джек. — Когда я женился на твоей гребаной дочери и стал наконец Монтегью, я решил, что для меня дни унижения миновали».
— Я просто не понимаю, почему неудачи преследуют нас. Все эти убытки не могут быть простым совпадением. Я не думал, что существует связь между исчезновением двух кораблей, перевозивших рабов, и судами, которые мы потеряли на этот раз, но у меня вдруг возникли подозрения. Кто-нибудь из врагов твоего отца, может быть, этот сукин сын Ньюкасл, донес на нас!
Уильям так сжал стакан, что тот разлетелся вдребезги. Осколок впился в его большой палец, и темная кровь брызнула из раны. Монтегью в ужасе смотрел на палец. На него нахлынули неприятные воспоминания, так долго удерживаемые под спудом. О'Тул. Он не произнес этого имени вслух. Это все равно что помянуть черта.
— Я бы не стал доверять друзьям моего отца, не говоря уж о врагах. Они все как один беспутные. Кого ждут на новогоднем аукционе, который он устраивает? — Джеку Реймонду не улыбалось возвращаться в особняк на Пэл-Мэл, где он вырос среди многочисленных внебрачных детей графа Сэндвичского.
— Крайне разношерстное сборище, насколько я понимаю. Поэты, политики, графы. Будут Джордж Селвин, а также Бьют и Марч. Разумеется, принц Уэльский и его старые друзья не смогут устоять. Но я надеюсь, что мой брат не считает меня полным идиотом. Я не продам мою коллекцию принцу. У него с финансами еще хуже, чем у нас, если только это возможно. Я рассчитываю на Фрэнсиса Дэшвуда. Он заплатит любые деньги за эротические рисунки или наброски.
— Я слышал кое-какие дикие истории о Медменхеме, — подсказал Джек, чувствуя возбуждение при одной только мысли о тех развратных действиях, что разворачиваются, по слухам, в меловых пещерах.
— Необычное место, если быть точным. В садах полно непристойных скульптур и фаллических символов. Даже дорожки раздваиваются наподобие женских ног, образуя обсаженные кустами промежности!
— Люди шепчутся, что они устраивают черную мессу, — добавил Джек.
— Что ж, это довольно распространенная практика — переодеваться монахами и возлагать на алтарь монашек. Кто из нас не предавался этой фантазии? Но Дэшвуд пошел еще дальше. Он просто фанатик, когда речь идет об осквернении христианства, у него склонность к богохульству. Вот почему мне кажется, что цены на мои карикатуры на двенадцать апостолов поднимутся очень высоко. Они такие скабрезные, — хохотнул Уильям.
— Лично я предпочитаю порнографические рисунки, сделанные рукой Роулендсона. Жестокость и содомия на меня не действуют, если не изображены женщины.
— Ты прав, есть что-то очень возбуждающее в изображении женщин, участвующих в неестественном соитии. — При этой мысли у Уильяма отвисла челюсть. Хотя он и понимал, что слишком много выпил, чтобы воплотить эту идею в Диван-клубе. И в любом случае это значило бы пополнить карман его братца. Он тяжело вздохнул и громко рыгнул. Ему снова придется иметь дело с одной из посудомоек.
Шон О'Тул тщательно планировал плавание таким образом, чтобы они прибыли в Лондон прямо под Новый год. Погода им благоприятствовала, и только в последнюю ночь в Ла-Манше на них внезапно набросилась свирепая буря, с громом и росчерками молний, потом посыпал град, такой крупный, что мог порвать ванты в клочья.
Присутствие Шона требовалось и на палубе, и в трюме, поэтому всю ночь он разрывался между двумя особами, требовавшими его нераздельного внимания, — Эмерелд и «Серой-1». Никто на борту не спал, и тем более Эмерелд. Она плакала и говорила, что ей вообще не следовало ехать. К утру буря утихла, но пролив все еще бурлил, поэтому О'Тулу дважды пришлось отправлять Эмерелд в трюм ради ее же собственной безопасности.
У той по лицу струились слезы.
— Если мне суждено умереть, я хочу быть рядом с тобой!
Шон сдерживался из последних сил. Он подхватил ее на руки и понес вниз.
— Никто не собирается умирать. Не будь смешной, Эмерелд!
Когда женщина вцепилась в него, нуждаясь в его силе, его уверенности, утешении, это почти лишило Шона мужества. Он отбросил покрывало на койке и уложил Эмерелд прямо в одежде.
— Тебе нужно поспать. Я хочу, чтобы ты отдохнула.
— Не могу я спать!
— Ты должна. Мы спокойно встанем на якорь в Лондоне через несколько часов. Поверь мне. — Стоило ему произнести эти два слова, как Шон был готов откусить себе язык. Он подошел к запирающемуся шкафчику и вынул бутылку, которую ему дала Тара. — Выпей, это тебя успокоит.
— Что это?
— Одно из великолепных средств Тары. — Он смотрел, как Эмерелд доверчиво, послушно пьет виски с маковым отваром.
Она содрогнулась, выпив полстакана, но потом решительно подняла его и допила все до капли. Шон присел на край койки и взял ее за руку. О'Тул видел, как отступал ее страх и тяжелели веки, пока он разминал ей пальцы, и терпеливо ждал, когда Морфей успокоит ее.
Эмерелд заснула, и он, прикрыв ее одеялом до плеч, стоял, глядя на нее. Казалось, его шхуна ревновала, что капитан уделяет так много внимания женщине. Она кренилась и стонала, потом начала заваливаться на бок.
Шон выругался про себя, но, прежде чем уйти от Эмерелд, он коснулся нежным поцелуем ее смеженного века.
Через семь часов Эмерелд все еще крепко спала. Она не слышала, как Шон поднял ее, завернул в бархатную накидку и отнес в нанятый красивый кеб.
Пока экипаж ехал вдоль Стрэнда, потом повернул на Пиккадилли, в желтом свете фонарей замелькали снежинки. Шон не чувствовал холодного ночного воздуха. Он вообще ничего не чувствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104