Она смотрела на него с мягкой и нежной улыбкой. Калеб никогда не видел у нее такого выражения, и он покраснел еще сильнее.
— Ты не сказал мне, что думаешь о сыне, — проговорила Элизабет.
От отблесков огня светлые волосы ребенка казались золотыми. Он припал к материнской груди ярко-розовыми губками. Пухлые круглые щечки надувались, когда он сосал. Калеб старался представить себе, что при этом испытывает Элизабет.
Неужели это, как утверждал Тай, приятно женщине?
— Чудесный ребенок, — наконец сказал Калеб. — Но я так странно себя чувствую. Все никак не могу привыкнуть к мысли, что это мой ребенок. Мой сын. Признаться, я немного испуган.
— Я тоже так себя поначалу чувствовала, — заметила Элизабет. Теперь она не выказывала никакого страха. Калеб видел, как отличается эта уверенная в себе женщина, которая жила среди дикарей да еще родила там ребенка, от прежней Элизабет, тихой и замкнутой.
Все эти месяцы его терзала мысль о том, что они там с ней делают. Теперь эта новая Элизабет казалась ему совершенно незнакомой.
Калеб откинулся на стуле и положил руки на колени. Облизнув пересохшие губы, он спросил:
— Лиз... Как... Они хорошо обращались с тобой?
Элизабет смотрела на него невидящим взглядом; лицо ее застыло.
— Сначала... — Она вздрогнула, потревожив сына, который сразу заорал. Она приложила его к другой груди. — Но то время я плохо помню. Только вот иногда ночью это снится мне в кошмарном сне.
У Калеба перехватило горло. Глаза его наполнились слезами.
— Элизабет, — он заморгал, стараясь не заплакать, — сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Покачивая на руках ребенка, она наклонилась и прикоснулась к сжатым рукам мужа.
— Это не твоя вина, Калеб.
— Но это я привез тебя сюда. В Бостоне такого с тобой не случилось бы. — Он погладил ее руку. — Я говорил с полковником Бишопом. Они найдут кого-нибудь еще. Я отвезу тебя домой, любовь моя.
— Я дома. Здесь твой приход, Калеб. Твое место здесь. — Ее губы опять тронула мягкая улыбка. — А я везде последую за тобой.
— Но угроза нападения индейцев не миновала. Может снова так случиться...
Она приложила руку к его губам.
— Не думаю, что я все еще боюсь, Калеб. Уже не так глупо боюсь. Может, из-за моего дикого страха со мной и случилось то, чего я так боялась. Но я пережила это.
Он прикусил губу. Глаза его сузились от гнева.
— Как подумаю, что эти дикари прикасались к тебе своими грязными руками...
Ребенок, наевшись, отвалился от груди. Элизабет встала и положила его в колыбель, которую за зиму соорудили Калеб и Обедайя Кембл. На досках — в изголовье и в ногах — были вырезаны цветы. Эта колыбель всю зиму была его талисманом, его символом веры в то, что его жена и ребенок живы и должны вернуться домой.
— Абенаки не дикари, — сказала Элизабет. — Они жестоки с теми, кого считают своими врагами. Но ведь так же поступаем и мы. — Там, где она стояла, не видно было ее лица, но он слышал раздражение в ее голосе. — Разве публичные порки и виселицы не жестоки?! И именно мы придумали снимать с них скальпы. Мы, англичане и французы, и наши глупейшие войны за землю, которая никогда никому из нас не принадлежала. Спроси любого из жителей Меррими-тинга, и он ответит тебе, что абенаки должны быть уничтожены, потому что именно нам следует разводить на этих землях скот и возделывать поля. Но ведь они охотились и ловили рыбу в этих местах задолго до того, как мы пришли сюда, и жили они в гармонии и покое, которых нам никогда не достичь.
— Ты защищаешь их после того, как они так поступили с тобой? — Они язычники, Элизабет. Они не верят в Бога.
— Великий Дух — наш отец, и земля — наша мать. — Она подошла и встала рядом с ним, глядя на огонь. Рука ее легла на его плечо. — Мне так сказала одна женщина из племени абенаки. Ее зовут Серебряная Береза, и она самая добрая, самая умная из всех, кого я знаю. Она стала самой близкой моей подругой, хотя все думали, что я... — Она засмеялась, и Калеб даже вздрогнул от неожиданности. — Нет, правда, удивительно. Все они думали, что я авакон доктора Тая.
Слово на языке дикарей, с такой легкостью слетевшее с нежных уст жены, покоробило Калеба.
— Как? — хрипло переспросил он.
— Его рабыня. Они думали, что я — рабыня Тая.
— Рабыня?!
Она вновь засмеялась.
— Он выкупил меня у моего похитителя за пять бобровых шкурок. Серебряная Береза учила меня, как себя вести, чтобы Тай согласился взять меня своей второй женой.
Калеб был так ошарашен ее болтовней о рабстве и выкупе в пять бобровых шкурок, что не сразу все понял.
— Второй женой?
Элизабет смущенно замолчала и отвернулась от него.
— Элизабет, что ты имела в виду...
Она обернулась.
— Калеб, ты должен понять. Они думали, что Нэта убили. На столбе, на помосте для пыток, всю зиму развевался скальп с белыми волосами. Мы видели его каждый день...
«Столб для скальпов... помост для пыток...» — у Калеба мутилось в голове.
Он облизнул губы и постарался взять себя в руки.
— Ты хочешь сказать, что Тай и Делия открыто жили вместе в деревне индейцев как муж и жена?
— Тай спас мне жизнь. И жизнь нашего ребенка.
— Это не умаляет его греха.
— Грех? Кто говорит о грехе? Они были убеждены, что мистер Паркес мертв, и они поженились по обычаям абенаки. — Она опустилась на колени возле него и обняла мужа. — О, Калеб, они так любят друг друга! Я еще никогда не видела такой любви. Они поглощены своим чувством и очень счастливы.
Она отвернулась, но Калеб заметил, как краска залила ее щеки.
— Когда смотришь на них вместе... — прошептала она, — видишь... видишь, с какой нежностью они относятся друг к другу. Иногда... иногда я думала, как бы... испытать такую страсть.
Калеб вздохнул. С тех пор как он узнал, что жена беременна, он не дотрагивался до нее. Но он обдумал все, о чем говорил ему Тай Сэвич жарким августовским вечером, попивая бренди. Калеб был уверен, что Элизабет придет в ужас и содрогнется от тех картин, которые в подробностях рисовал ему доктор. Но теперь он сомневался...
«Что, если, — думал он, — я прямо сейчас отведу ее в спальню и медленно раздену, как учил меня доктор Тай? И начну целовать и гладить ее в этих местах... всех этих местах?!»
Но именно Элизабет, глядя на него своими большими серыми глазами, улыбнулась и первая сказала эти слова:
— Ты займешься со мной любовью, Калеб?
***
Делия с огромным трудом передвигала ноги. Тай шел впереди, скрестив на груди руки.
Делии так хотелось прижаться к нему. Ей просто необходимо было, чтобы он обнял и успокоил своими большими руками. Делию смущал и ранил его гнев на нее, и от этого она тоже начинала чувствовать раздражение.
— Мы не должны так видеться, — сказала она, — Нэт может заподозрить.
— Заподозрить, черт возьми! А почему он все еще не знает? Когда же ты скажешь ему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Ты не сказал мне, что думаешь о сыне, — проговорила Элизабет.
От отблесков огня светлые волосы ребенка казались золотыми. Он припал к материнской груди ярко-розовыми губками. Пухлые круглые щечки надувались, когда он сосал. Калеб старался представить себе, что при этом испытывает Элизабет.
Неужели это, как утверждал Тай, приятно женщине?
— Чудесный ребенок, — наконец сказал Калеб. — Но я так странно себя чувствую. Все никак не могу привыкнуть к мысли, что это мой ребенок. Мой сын. Признаться, я немного испуган.
— Я тоже так себя поначалу чувствовала, — заметила Элизабет. Теперь она не выказывала никакого страха. Калеб видел, как отличается эта уверенная в себе женщина, которая жила среди дикарей да еще родила там ребенка, от прежней Элизабет, тихой и замкнутой.
Все эти месяцы его терзала мысль о том, что они там с ней делают. Теперь эта новая Элизабет казалась ему совершенно незнакомой.
Калеб откинулся на стуле и положил руки на колени. Облизнув пересохшие губы, он спросил:
— Лиз... Как... Они хорошо обращались с тобой?
Элизабет смотрела на него невидящим взглядом; лицо ее застыло.
— Сначала... — Она вздрогнула, потревожив сына, который сразу заорал. Она приложила его к другой груди. — Но то время я плохо помню. Только вот иногда ночью это снится мне в кошмарном сне.
У Калеба перехватило горло. Глаза его наполнились слезами.
— Элизабет, — он заморгал, стараясь не заплакать, — сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
Покачивая на руках ребенка, она наклонилась и прикоснулась к сжатым рукам мужа.
— Это не твоя вина, Калеб.
— Но это я привез тебя сюда. В Бостоне такого с тобой не случилось бы. — Он погладил ее руку. — Я говорил с полковником Бишопом. Они найдут кого-нибудь еще. Я отвезу тебя домой, любовь моя.
— Я дома. Здесь твой приход, Калеб. Твое место здесь. — Ее губы опять тронула мягкая улыбка. — А я везде последую за тобой.
— Но угроза нападения индейцев не миновала. Может снова так случиться...
Она приложила руку к его губам.
— Не думаю, что я все еще боюсь, Калеб. Уже не так глупо боюсь. Может, из-за моего дикого страха со мной и случилось то, чего я так боялась. Но я пережила это.
Он прикусил губу. Глаза его сузились от гнева.
— Как подумаю, что эти дикари прикасались к тебе своими грязными руками...
Ребенок, наевшись, отвалился от груди. Элизабет встала и положила его в колыбель, которую за зиму соорудили Калеб и Обедайя Кембл. На досках — в изголовье и в ногах — были вырезаны цветы. Эта колыбель всю зиму была его талисманом, его символом веры в то, что его жена и ребенок живы и должны вернуться домой.
— Абенаки не дикари, — сказала Элизабет. — Они жестоки с теми, кого считают своими врагами. Но ведь так же поступаем и мы. — Там, где она стояла, не видно было ее лица, но он слышал раздражение в ее голосе. — Разве публичные порки и виселицы не жестоки?! И именно мы придумали снимать с них скальпы. Мы, англичане и французы, и наши глупейшие войны за землю, которая никогда никому из нас не принадлежала. Спроси любого из жителей Меррими-тинга, и он ответит тебе, что абенаки должны быть уничтожены, потому что именно нам следует разводить на этих землях скот и возделывать поля. Но ведь они охотились и ловили рыбу в этих местах задолго до того, как мы пришли сюда, и жили они в гармонии и покое, которых нам никогда не достичь.
— Ты защищаешь их после того, как они так поступили с тобой? — Они язычники, Элизабет. Они не верят в Бога.
— Великий Дух — наш отец, и земля — наша мать. — Она подошла и встала рядом с ним, глядя на огонь. Рука ее легла на его плечо. — Мне так сказала одна женщина из племени абенаки. Ее зовут Серебряная Береза, и она самая добрая, самая умная из всех, кого я знаю. Она стала самой близкой моей подругой, хотя все думали, что я... — Она засмеялась, и Калеб даже вздрогнул от неожиданности. — Нет, правда, удивительно. Все они думали, что я авакон доктора Тая.
Слово на языке дикарей, с такой легкостью слетевшее с нежных уст жены, покоробило Калеба.
— Как? — хрипло переспросил он.
— Его рабыня. Они думали, что я — рабыня Тая.
— Рабыня?!
Она вновь засмеялась.
— Он выкупил меня у моего похитителя за пять бобровых шкурок. Серебряная Береза учила меня, как себя вести, чтобы Тай согласился взять меня своей второй женой.
Калеб был так ошарашен ее болтовней о рабстве и выкупе в пять бобровых шкурок, что не сразу все понял.
— Второй женой?
Элизабет смущенно замолчала и отвернулась от него.
— Элизабет, что ты имела в виду...
Она обернулась.
— Калеб, ты должен понять. Они думали, что Нэта убили. На столбе, на помосте для пыток, всю зиму развевался скальп с белыми волосами. Мы видели его каждый день...
«Столб для скальпов... помост для пыток...» — у Калеба мутилось в голове.
Он облизнул губы и постарался взять себя в руки.
— Ты хочешь сказать, что Тай и Делия открыто жили вместе в деревне индейцев как муж и жена?
— Тай спас мне жизнь. И жизнь нашего ребенка.
— Это не умаляет его греха.
— Грех? Кто говорит о грехе? Они были убеждены, что мистер Паркес мертв, и они поженились по обычаям абенаки. — Она опустилась на колени возле него и обняла мужа. — О, Калеб, они так любят друг друга! Я еще никогда не видела такой любви. Они поглощены своим чувством и очень счастливы.
Она отвернулась, но Калеб заметил, как краска залила ее щеки.
— Когда смотришь на них вместе... — прошептала она, — видишь... видишь, с какой нежностью они относятся друг к другу. Иногда... иногда я думала, как бы... испытать такую страсть.
Калеб вздохнул. С тех пор как он узнал, что жена беременна, он не дотрагивался до нее. Но он обдумал все, о чем говорил ему Тай Сэвич жарким августовским вечером, попивая бренди. Калеб был уверен, что Элизабет придет в ужас и содрогнется от тех картин, которые в подробностях рисовал ему доктор. Но теперь он сомневался...
«Что, если, — думал он, — я прямо сейчас отведу ее в спальню и медленно раздену, как учил меня доктор Тай? И начну целовать и гладить ее в этих местах... всех этих местах?!»
Но именно Элизабет, глядя на него своими большими серыми глазами, улыбнулась и первая сказала эти слова:
— Ты займешься со мной любовью, Калеб?
***
Делия с огромным трудом передвигала ноги. Тай шел впереди, скрестив на груди руки.
Делии так хотелось прижаться к нему. Ей просто необходимо было, чтобы он обнял и успокоил своими большими руками. Делию смущал и ранил его гнев на нее, и от этого она тоже начинала чувствовать раздражение.
— Мы не должны так видеться, — сказала она, — Нэт может заподозрить.
— Заподозрить, черт возьми! А почему он все еще не знает? Когда же ты скажешь ему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107