– спросила Изабелла.
– Графа Арманьякского, коннетабля королевства Франции, управителя города Парижа, – сказал Леклерк.
– Ах! – промолвила королева, роняя перо. – Но ты, по крайней мере, просишь у меня его жизнь, чтобы убить его?
– Да.
– И в час его смерти ты скажешь ему, что я забираю у него его Париж, его столицу, взамен моего возлюбленного, которого он отнял у меня? Долг платежом красен; надеюсь, ты скажешь ему?
– Прошу не ставить мне условий, – сказал Леклерк.
– Тогда никакой печати, – отвечала королева, отодвигая пергамент.
– Хорошо, я скажу.
– Поклянись спасением своей души.
– Клянусь.
Королева снова взяла перо и продолжала:
– «Уступаем наше право на жизнь и смерть… графа Арманьякского, коннетабля королевства Франции, управителя города Парижа, отказываясь навсегда от нашего права на жизнь вышеозначенной персоны».
Она подписалась и рядом с подписью поставила печать.
– На, – сказала она, протягивая лист.
– Благодарю, – отвечал Леклерк, беря его.
– Это ужасно! – вскричала Шарлотта.
Девушка была бледна как полотно, это невинное создание словно присутствовало при заключении сделки двух исчадий ада.
– Теперь, – продолжал Леклерк, – мне нужен энергичный человек, с которым я мог бы договориться и у которого были бы желание и воля, а из благородных он или из простых – мне все равно.
– Позови слугу, Шарлотта.
Шарлотта позвала, вошел слуга.
– Скажите сеньору Вилье де Л'Иль-Адан, что я жду его, и немедленно.
Слуга поклонился и вышел.
Л'Иль-Адан, верный данному им обету, бросился на пол, не снявши даже военного снаряжения. Ему нужно было лишь подняться с полу, чтобы предстать в надлежащем виде перед королевой.
Через пять минут он уже стоял перед ней, готовый исполнить ее волю.
Изабелла подошла к рыцарю и, пропустив мимо ушей его почтительное приветствие, сказала:
– Сир де Вилье, вот этот юноша вручает мне ключи от Парижа, мне нужен мужественный, энергичный человек, которому я могла бы доверить их, – я подумала о вас.
Л'Иль-Адан вздрогнул; его глаза засверкали; он повернулся к Леклерку и протянул было ему руку, но тут увидел одежду Леклерка: тот, кого он хотел приветствовать как равного, был гораздо ниже его по социальному положению. Его рука скользнула вдоль бедра, и лицо приняло обычное высокомерное выражение, на минуту утраченное им.
Ни одно из этих движений не ускользнуло от Леклерка; он стоял, скрестив руки на груди, и не шелохнулся, ни когда Л'Иль-Адан протянул ему руку, ни когда он убрал ее.
– Поберегите вашу руку, чтобы разить врага, сир де Л'Иль-Адан, – смеясь, сказал Леклерк, – хотя и у меня есть право коснуться ее, ибо так же, как и вы, я мщу за моего короля и мою родину. Поберегите вашу руку, сеньор де Вилье, хотя нас и породнит предательство.
– Молодой человек!.. – вскричал Л'Иль-Адан.
– Ладно, поговорим о другом. Можете вы обеспечить мне пятьсот копий?
– Под моим началом в Понтуазе служит тысяча вооруженных людей.
– Хватит и половины, если эти люди храбры. Я введу их вместе с вами в город. На этом моя миссия заканчивается. Большего с меня не спрашивайте.
– Остальное я беру на себя.
– Прекрасно! Не будем терять времени – тронемся, в дороге я вам расскажу, что я надумал.
– Да не покинет вас мужество, сеньор де Л'Иль-Адан! – напутствовала его королева.
Л'Иль-Адан преклонил колено, поцеловал руку, которую протянула ему могущественная его повелительница, и вышел.
– Вы не забыли вашего обещания, Перине? – спросила королева. – Пусть, прежде чем умереть, он узнает, что это я, его смертельный враг, отбираю у него Париж взамен моего возлюбленного.
– Он об этом узнает, – ответил Леклерк, засовывая поглубже за пазуху пергамент с королевской печатью и наглухо застегиваясь.
– Прощай, Леклерк, – прошептала Шарлотта.
Но молодой человек уже ничего не слышал и, даже не попрощавшись с девушкой, бросился прочь из комнаты.
– Да поможет им ад достичь цели! – сказала королева.
– Да остережет их господь! – прошептала Шарлотта.
Л'Иль-Адан и Леклерк вошли в конюшню; Л'Иль-Адан отобрал двух своих лучших лошадей; молодые люди оседлали их, взнуздали и каждый вскочил на свою.
– Где мы возьмем других, когда эти лошади падут, ведь они смогут проделать лишь треть пути? – спросил Леклерк.
– Мы будем проезжать посты бургундцев, они знают меня и дадут нам смену.
– Отлично!
Они натянули поводья, пришпорили коней и понеслись быстрее ветра.
Не удивительно, что те, кто при свете искр, которые выбивали копыта, видели в сероватых сумерках лошадей с развевающимися гривами и всадников с развевающимися волосами, мчащихся бок о бок во весь опор, рассказывали потом, что им явились в новом обличии Фауст и Мефистофель, оседлавшие фантастических животных и, видно, спешившие на какое-то адское сборище.
Глава XX
Перине Леклерк выбрал как нельзя более удачное время для осуществления своего замысла – для захвата Парижа: недовольство горожан достигло предела, все обвиняли коннетабля, а тот с каждым днем становился с парижанами все круче, все жестче, – жизнь людям была не в радость. Люди коннетабля не по справедливости худо обращались с горожанами; они ожесточились еще больше после поражения их военачальника, – ведь он вынужден был снять осаду с Санлиса. Никто не мог выйти из города; того же, кто все-таки нарушал приказ, если он попадался в руки солдат, избивали или грабили. А если он жаловался коннетаблю или прево, ему отвечали: «Предположим, но зачем вам понадобилось выходить?» Или: «Вы бы, наверное, так не жаловались, если бы это были ваши приятели Бургундцы». Или придумывали еще какую-нибудь отговорку.
«Журналь де Пари» рассказывает, что нападению подвергались даже те, кто непосредственно находился в услужении у короля. Первого мая некоторые из них отправились в Булонский лес срубить деревья для праздника, – солдаты коннетабля, охранявшие Виль-Л'Эвек, напали на них, одного убили, многих ранили. Это еще не все: денег не хватало, и коннетабль решил раздобыть их любыми средствами. Он покусился на церковные облачения и даже на священные сосуды Сен-Дени. Деревни были вконец опустошены – съестным припасам больше неоткуда было взяться. На крепостных валах заставляли работать несчастных ремесленников, зачастую им приходилось возиться и с военными машинами, а если они имели неосторожность потребовать жалованья, то их ругали и били. Притеснение простого люда исходило от графа Арманьякского, и вечерами народ собирался на улицах столицы. Ходили самые невероятные слухи, их встречали криками ненависти и требованием отмщения, но тут в начале какой-нибудь улицы во всю ее ширину выстраивался отряд вооруженных шпагами стражников и, пустив лошадей галопом, обрушивался на толпу, все сминая на своем пути;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Графа Арманьякского, коннетабля королевства Франции, управителя города Парижа, – сказал Леклерк.
– Ах! – промолвила королева, роняя перо. – Но ты, по крайней мере, просишь у меня его жизнь, чтобы убить его?
– Да.
– И в час его смерти ты скажешь ему, что я забираю у него его Париж, его столицу, взамен моего возлюбленного, которого он отнял у меня? Долг платежом красен; надеюсь, ты скажешь ему?
– Прошу не ставить мне условий, – сказал Леклерк.
– Тогда никакой печати, – отвечала королева, отодвигая пергамент.
– Хорошо, я скажу.
– Поклянись спасением своей души.
– Клянусь.
Королева снова взяла перо и продолжала:
– «Уступаем наше право на жизнь и смерть… графа Арманьякского, коннетабля королевства Франции, управителя города Парижа, отказываясь навсегда от нашего права на жизнь вышеозначенной персоны».
Она подписалась и рядом с подписью поставила печать.
– На, – сказала она, протягивая лист.
– Благодарю, – отвечал Леклерк, беря его.
– Это ужасно! – вскричала Шарлотта.
Девушка была бледна как полотно, это невинное создание словно присутствовало при заключении сделки двух исчадий ада.
– Теперь, – продолжал Леклерк, – мне нужен энергичный человек, с которым я мог бы договориться и у которого были бы желание и воля, а из благородных он или из простых – мне все равно.
– Позови слугу, Шарлотта.
Шарлотта позвала, вошел слуга.
– Скажите сеньору Вилье де Л'Иль-Адан, что я жду его, и немедленно.
Слуга поклонился и вышел.
Л'Иль-Адан, верный данному им обету, бросился на пол, не снявши даже военного снаряжения. Ему нужно было лишь подняться с полу, чтобы предстать в надлежащем виде перед королевой.
Через пять минут он уже стоял перед ней, готовый исполнить ее волю.
Изабелла подошла к рыцарю и, пропустив мимо ушей его почтительное приветствие, сказала:
– Сир де Вилье, вот этот юноша вручает мне ключи от Парижа, мне нужен мужественный, энергичный человек, которому я могла бы доверить их, – я подумала о вас.
Л'Иль-Адан вздрогнул; его глаза засверкали; он повернулся к Леклерку и протянул было ему руку, но тут увидел одежду Леклерка: тот, кого он хотел приветствовать как равного, был гораздо ниже его по социальному положению. Его рука скользнула вдоль бедра, и лицо приняло обычное высокомерное выражение, на минуту утраченное им.
Ни одно из этих движений не ускользнуло от Леклерка; он стоял, скрестив руки на груди, и не шелохнулся, ни когда Л'Иль-Адан протянул ему руку, ни когда он убрал ее.
– Поберегите вашу руку, чтобы разить врага, сир де Л'Иль-Адан, – смеясь, сказал Леклерк, – хотя и у меня есть право коснуться ее, ибо так же, как и вы, я мщу за моего короля и мою родину. Поберегите вашу руку, сеньор де Вилье, хотя нас и породнит предательство.
– Молодой человек!.. – вскричал Л'Иль-Адан.
– Ладно, поговорим о другом. Можете вы обеспечить мне пятьсот копий?
– Под моим началом в Понтуазе служит тысяча вооруженных людей.
– Хватит и половины, если эти люди храбры. Я введу их вместе с вами в город. На этом моя миссия заканчивается. Большего с меня не спрашивайте.
– Остальное я беру на себя.
– Прекрасно! Не будем терять времени – тронемся, в дороге я вам расскажу, что я надумал.
– Да не покинет вас мужество, сеньор де Л'Иль-Адан! – напутствовала его королева.
Л'Иль-Адан преклонил колено, поцеловал руку, которую протянула ему могущественная его повелительница, и вышел.
– Вы не забыли вашего обещания, Перине? – спросила королева. – Пусть, прежде чем умереть, он узнает, что это я, его смертельный враг, отбираю у него Париж взамен моего возлюбленного.
– Он об этом узнает, – ответил Леклерк, засовывая поглубже за пазуху пергамент с королевской печатью и наглухо застегиваясь.
– Прощай, Леклерк, – прошептала Шарлотта.
Но молодой человек уже ничего не слышал и, даже не попрощавшись с девушкой, бросился прочь из комнаты.
– Да поможет им ад достичь цели! – сказала королева.
– Да остережет их господь! – прошептала Шарлотта.
Л'Иль-Адан и Леклерк вошли в конюшню; Л'Иль-Адан отобрал двух своих лучших лошадей; молодые люди оседлали их, взнуздали и каждый вскочил на свою.
– Где мы возьмем других, когда эти лошади падут, ведь они смогут проделать лишь треть пути? – спросил Леклерк.
– Мы будем проезжать посты бургундцев, они знают меня и дадут нам смену.
– Отлично!
Они натянули поводья, пришпорили коней и понеслись быстрее ветра.
Не удивительно, что те, кто при свете искр, которые выбивали копыта, видели в сероватых сумерках лошадей с развевающимися гривами и всадников с развевающимися волосами, мчащихся бок о бок во весь опор, рассказывали потом, что им явились в новом обличии Фауст и Мефистофель, оседлавшие фантастических животных и, видно, спешившие на какое-то адское сборище.
Глава XX
Перине Леклерк выбрал как нельзя более удачное время для осуществления своего замысла – для захвата Парижа: недовольство горожан достигло предела, все обвиняли коннетабля, а тот с каждым днем становился с парижанами все круче, все жестче, – жизнь людям была не в радость. Люди коннетабля не по справедливости худо обращались с горожанами; они ожесточились еще больше после поражения их военачальника, – ведь он вынужден был снять осаду с Санлиса. Никто не мог выйти из города; того же, кто все-таки нарушал приказ, если он попадался в руки солдат, избивали или грабили. А если он жаловался коннетаблю или прево, ему отвечали: «Предположим, но зачем вам понадобилось выходить?» Или: «Вы бы, наверное, так не жаловались, если бы это были ваши приятели Бургундцы». Или придумывали еще какую-нибудь отговорку.
«Журналь де Пари» рассказывает, что нападению подвергались даже те, кто непосредственно находился в услужении у короля. Первого мая некоторые из них отправились в Булонский лес срубить деревья для праздника, – солдаты коннетабля, охранявшие Виль-Л'Эвек, напали на них, одного убили, многих ранили. Это еще не все: денег не хватало, и коннетабль решил раздобыть их любыми средствами. Он покусился на церковные облачения и даже на священные сосуды Сен-Дени. Деревни были вконец опустошены – съестным припасам больше неоткуда было взяться. На крепостных валах заставляли работать несчастных ремесленников, зачастую им приходилось возиться и с военными машинами, а если они имели неосторожность потребовать жалованья, то их ругали и били. Притеснение простого люда исходило от графа Арманьякского, и вечерами народ собирался на улицах столицы. Ходили самые невероятные слухи, их встречали криками ненависти и требованием отмщения, но тут в начале какой-нибудь улицы во всю ее ширину выстраивался отряд вооруженных шпагами стражников и, пустив лошадей галопом, обрушивался на толпу, все сминая на своем пути;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106