Так как стражник находился в полусогнутом положении, то край шлема приподнялся, обнажив узкую полоску, достаточную, чтобы тонкое лезвие шпаги шевалье смогло туда проникнуть. Шпага прошлась по этому месту дважды, дважды обагрившись кровью, и когда шевалье отпустил голову и руки всадника, которые он придерживал свободной левой рукой, то из-под шлема солдата вырвался вздох, который означал, что он испустил дух.
Бурдон стоял посреди дороги, повернувшись лицом к королевскому отряду и нагло усмехаясь: ведь он дважды одержал победу. Дюшатель не решался отдать новый приказ об аресте Бурдона, он подумывал о том, чтобы самому выполнить эту миссию, но тут граф д'Арманьяк, устав ждать, сделал знак, чтобы ему дали дорогу; гигант медленно двинулся на врага, в десяти шагах он остановился и сказал:
– Шевалье де Бурдон, – в голосе графа нельзя было различить ни малейшего намека на волнение, – шевалье де Бурдон, именем короля – вашу шпагу. Вы отказались вручить ее простым солдатам, но, может быть, вы сочтете для себя не столь зазорным отдать ее коннетаблю Франции.
– Я отдам ее только тому, – высокомерно отвечал Бурдон, – кто осмелится отнять ее у меня.
– Безумец! – прошептал Бернар.
В тот же миг быстрым, как мысль, движением он отцепил от седла свою увесистую палицу, о которой мы говорили раньше, и, раскрутив ее над головой, метнул во врага. Со скоростью камня, брошенного из катапульты, палица пролетела со свистом разделявшее противников расстояние и, словно ствол подрубленного дерева, опустилась на голову лошади. Смертельно раненная, она встала на дыбы, постояла минуту, раскачиваясь, и рухнула вместе с всадником, – тот бездыханный распластался на земле.
– Подберите этого мальчишку, – сказал Бернар.
И он спокойно вернулся на свое место подле короля.
– Он умер? – спросил король.
– Нет, ваше величество; кажется, он просто лишился чувств.
Танги подтвердил слова коннетабля. Он принес ему бумаги, найденные у Бурдона; среди них имелось письмо, адрес на котором был написан рукой королевы, король конвульсивным движением схватил его. Сеньоры почтительно удалились на некоторое расстояние, не спуская глаз с короля. По мере того как Карл VI читал письмо, лицо его менялось. Несколько раз он даже отер пот со лба. Кончив читать, он смял письмо, разорвал его на мелкие кусочки и разметал их по ветру. Затем глухим голосом произнес:
– Шевалье – в темницу Шатле, королеву – в Тур! А я… я отправляюсь в аббатство святого Антония. Вряд ли у меня достанет сил вернуться в Париж.
И впрямь, король был очень бледен, его била дрожь, казалось, он вот-вот лишится чувств.
Спустя минуту, следуя приказу, свита короля разделилась на три группы, образовав, таким образом, треугольник: беззаветно преданный Бернару Дюпюи и оба капитана повернули к Венсену, чтобы передать королеве приказ об изгнании; Танги Дюшатель вместе с пленником, все еще лежавшим в обмороке, возвращался в Париж, а король, возле которого остался д'Арманьяк, поддерживавший его, чтобы он не упал, направился в аббатство св.Антония, дабы испросить у монахов убежища и спокойно предаться там молитвам.
Глава XVII
В то время, как двери аббатства св.Антония открываются для короля, а двери тюрьмы Шатле для шевалье де Бурдона; в то время, как Дюпюи делает остановку в четверти лье от Венсена в ожидании подкрепления, которое посылает ему Танги Дюшатель, – перенесемся с читателем в замок, где в настоящее время пребывает Изабелла Баварская.
В эту тревожную эпоху, когда шпаги скрещивались на балу, когда посреди празднества проливалась кровь, Венсен был одновременно и укрепленной крепостью, и летней резиденцией. Обойдя вокруг крепости, мы увидим широкие рвы, опоясывающие ее; бастионы в каждом углу; подъемные мосты – их поднимают каждый вечер, и они скрежещут своими тяжелыми цепями; часовых, стоящих на крепостных валах, – таков суровый облик крепости; тут ничего не пожалели, чтобы обеспечить надежную защиту.
Внутри картина меняется; правда, на высоких внутренних стенах вы еще заметите часовых, но беззаботность, с какой они несут свою службу, их интерес к играм в первом внутреннем дворе, кишащем солдатами, а отнюдь не к тому, что делается вдали, на равнине, где может появиться враг, их нетерпеливое желание поменять лук и стрелу на стаканчик с игральными костями – все это не оставляет никаких сомнений насчет их назначения, – они скорее дань заведенным обычаям, их присутствие не продиктовано необходимостью. Перейдем из первого дворика во второй, – там уже не будет ни одного солдата. Во втором дворе сокольничие высвистывают соколов да дрессируют собак пажи, иногда пройдет конюший с лошадью; слышны смех, крики, свистки, снуют проворные и говорливые девицы, пересмеиваются с сокольничими, дарят улыбку пажам и обещающий взгляд конюшему и, словно видения, исчезают за низкою сводчатою дверью, вырубленной против двери, ведущей в первый двор и служащей входом в апартаменты. Проходя в дверь, девушки с почтительной кокетливостью склоняют головы, но не потому, что по обе стороны ее стоят скульптуры святых, а потому, что прислонившись к этим скульптурам, сидят, закинув ногу на ногу, два элегантных сеньора, разодетых в велюр и Дамаск, – сеньор Гравиль и сеньор де Жиак, – и беседуют об охоте и любви. При взгляде на них вы не скажете, что эти беззаботные лица уже отмечены роковым знаком, который начертал сам перст судьбы – им уготовано умереть молодыми. Астролог, изучая линии на их белых пухлых ладонях, пообещал бы им долгую, беспечальную жизнь; однако спустя пять лет копье англичанина пронзит насквозь грудь первого, и не пройдет восьми лет, как воды Луары сомкнутся над трупом второго.
Оказавшись по ту сторону двери, поднимемся по лестнице с резными перилами, отворим овальную дверь на первом этаже и пройдем, не задерживаясь, через комнату, которую нынче назвали бы прихожей; таким образом, идя на цыпочках и сдерживая дыхание, подойдем к ковру, вытканному золотыми цветами, отделяющему первую комнату от второй, откинем его и увидим зрелище, заслуживающее, сколь бы подробным ни было предшествующее описание, особого внимания.
В квадратной комнате, образующей первый этаж башни, в которой она расположена, на широком в готическом стиле ложе с резными колоннами спит еще прекрасная, хотя и не первой молодости женщина; на нее падает слабый свет, с трудом пробивающийся сквозь тяжелые портьеры, затканные золотыми цветами и скрывающие от глаз узкие из разноцветных стеклышек окна. Впрочем, царящий в комнате полумрак кажется скорее данью кокетству, нежели просто случайностью.
И впрямь, полумрак еще смягчает округлость форм, придает матовый блеск гладкой коже руки, упавшей с кровати, подчеркивает изящество головки, склонившейся на обнаженное плечо, и сообщает прелесть распустившимся волосам, разбросанным по подушке и ниспадающим вдоль повисшей руки не только до кончиков пальцев, но вплоть до самого пола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Бурдон стоял посреди дороги, повернувшись лицом к королевскому отряду и нагло усмехаясь: ведь он дважды одержал победу. Дюшатель не решался отдать новый приказ об аресте Бурдона, он подумывал о том, чтобы самому выполнить эту миссию, но тут граф д'Арманьяк, устав ждать, сделал знак, чтобы ему дали дорогу; гигант медленно двинулся на врага, в десяти шагах он остановился и сказал:
– Шевалье де Бурдон, – в голосе графа нельзя было различить ни малейшего намека на волнение, – шевалье де Бурдон, именем короля – вашу шпагу. Вы отказались вручить ее простым солдатам, но, может быть, вы сочтете для себя не столь зазорным отдать ее коннетаблю Франции.
– Я отдам ее только тому, – высокомерно отвечал Бурдон, – кто осмелится отнять ее у меня.
– Безумец! – прошептал Бернар.
В тот же миг быстрым, как мысль, движением он отцепил от седла свою увесистую палицу, о которой мы говорили раньше, и, раскрутив ее над головой, метнул во врага. Со скоростью камня, брошенного из катапульты, палица пролетела со свистом разделявшее противников расстояние и, словно ствол подрубленного дерева, опустилась на голову лошади. Смертельно раненная, она встала на дыбы, постояла минуту, раскачиваясь, и рухнула вместе с всадником, – тот бездыханный распластался на земле.
– Подберите этого мальчишку, – сказал Бернар.
И он спокойно вернулся на свое место подле короля.
– Он умер? – спросил король.
– Нет, ваше величество; кажется, он просто лишился чувств.
Танги подтвердил слова коннетабля. Он принес ему бумаги, найденные у Бурдона; среди них имелось письмо, адрес на котором был написан рукой королевы, король конвульсивным движением схватил его. Сеньоры почтительно удалились на некоторое расстояние, не спуская глаз с короля. По мере того как Карл VI читал письмо, лицо его менялось. Несколько раз он даже отер пот со лба. Кончив читать, он смял письмо, разорвал его на мелкие кусочки и разметал их по ветру. Затем глухим голосом произнес:
– Шевалье – в темницу Шатле, королеву – в Тур! А я… я отправляюсь в аббатство святого Антония. Вряд ли у меня достанет сил вернуться в Париж.
И впрямь, король был очень бледен, его била дрожь, казалось, он вот-вот лишится чувств.
Спустя минуту, следуя приказу, свита короля разделилась на три группы, образовав, таким образом, треугольник: беззаветно преданный Бернару Дюпюи и оба капитана повернули к Венсену, чтобы передать королеве приказ об изгнании; Танги Дюшатель вместе с пленником, все еще лежавшим в обмороке, возвращался в Париж, а король, возле которого остался д'Арманьяк, поддерживавший его, чтобы он не упал, направился в аббатство св.Антония, дабы испросить у монахов убежища и спокойно предаться там молитвам.
Глава XVII
В то время, как двери аббатства св.Антония открываются для короля, а двери тюрьмы Шатле для шевалье де Бурдона; в то время, как Дюпюи делает остановку в четверти лье от Венсена в ожидании подкрепления, которое посылает ему Танги Дюшатель, – перенесемся с читателем в замок, где в настоящее время пребывает Изабелла Баварская.
В эту тревожную эпоху, когда шпаги скрещивались на балу, когда посреди празднества проливалась кровь, Венсен был одновременно и укрепленной крепостью, и летней резиденцией. Обойдя вокруг крепости, мы увидим широкие рвы, опоясывающие ее; бастионы в каждом углу; подъемные мосты – их поднимают каждый вечер, и они скрежещут своими тяжелыми цепями; часовых, стоящих на крепостных валах, – таков суровый облик крепости; тут ничего не пожалели, чтобы обеспечить надежную защиту.
Внутри картина меняется; правда, на высоких внутренних стенах вы еще заметите часовых, но беззаботность, с какой они несут свою службу, их интерес к играм в первом внутреннем дворе, кишащем солдатами, а отнюдь не к тому, что делается вдали, на равнине, где может появиться враг, их нетерпеливое желание поменять лук и стрелу на стаканчик с игральными костями – все это не оставляет никаких сомнений насчет их назначения, – они скорее дань заведенным обычаям, их присутствие не продиктовано необходимостью. Перейдем из первого дворика во второй, – там уже не будет ни одного солдата. Во втором дворе сокольничие высвистывают соколов да дрессируют собак пажи, иногда пройдет конюший с лошадью; слышны смех, крики, свистки, снуют проворные и говорливые девицы, пересмеиваются с сокольничими, дарят улыбку пажам и обещающий взгляд конюшему и, словно видения, исчезают за низкою сводчатою дверью, вырубленной против двери, ведущей в первый двор и служащей входом в апартаменты. Проходя в дверь, девушки с почтительной кокетливостью склоняют головы, но не потому, что по обе стороны ее стоят скульптуры святых, а потому, что прислонившись к этим скульптурам, сидят, закинув ногу на ногу, два элегантных сеньора, разодетых в велюр и Дамаск, – сеньор Гравиль и сеньор де Жиак, – и беседуют об охоте и любви. При взгляде на них вы не скажете, что эти беззаботные лица уже отмечены роковым знаком, который начертал сам перст судьбы – им уготовано умереть молодыми. Астролог, изучая линии на их белых пухлых ладонях, пообещал бы им долгую, беспечальную жизнь; однако спустя пять лет копье англичанина пронзит насквозь грудь первого, и не пройдет восьми лет, как воды Луары сомкнутся над трупом второго.
Оказавшись по ту сторону двери, поднимемся по лестнице с резными перилами, отворим овальную дверь на первом этаже и пройдем, не задерживаясь, через комнату, которую нынче назвали бы прихожей; таким образом, идя на цыпочках и сдерживая дыхание, подойдем к ковру, вытканному золотыми цветами, отделяющему первую комнату от второй, откинем его и увидим зрелище, заслуживающее, сколь бы подробным ни было предшествующее описание, особого внимания.
В квадратной комнате, образующей первый этаж башни, в которой она расположена, на широком в готическом стиле ложе с резными колоннами спит еще прекрасная, хотя и не первой молодости женщина; на нее падает слабый свет, с трудом пробивающийся сквозь тяжелые портьеры, затканные золотыми цветами и скрывающие от глаз узкие из разноцветных стеклышек окна. Впрочем, царящий в комнате полумрак кажется скорее данью кокетству, нежели просто случайностью.
И впрямь, полумрак еще смягчает округлость форм, придает матовый блеск гладкой коже руки, упавшей с кровати, подчеркивает изящество головки, склонившейся на обнаженное плечо, и сообщает прелесть распустившимся волосам, разбросанным по подушке и ниспадающим вдоль повисшей руки не только до кончиков пальцев, но вплоть до самого пола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106