— Дурацкая мебель! — пробурчал пришедший, ударившись лбом о шкаф и налетев на стул. — Нет, истинное слово, уж лучше я поберегусь и сяду на пол.
Наступило долгое молчание. Робин старался затаить дыхание.
— Но где же она может быть? — снова заговорил незнакомец, протягивая руку и ощупывая кровать. — Она не ложилась; душой своей клянусь, похоже, что Гаспар Стейнкоф мне правду сказал, а я его за эту правду кулаком двинул; он сказал мне: «Твоей дочери, мастер Герберт Линдсей, кого-нибудь поцеловать, что мне кружку эля выпить». Негодяй этот Гаспар! Посметь мне сказать, что мое дитя, мое собственное, которому я отец родной, целует узников!.. Вот негодяй!.. И все же странно мне, что в такой поздний час Мод не у себя в комнате. Не может же она быть у леди Кристабель, где же тогда она? О Боже, у меня ад в голове! Где же моя маленькая Мод, где она? Пресвятая Матерь Божья! Если Мод оступится, я… Ба! Я такой же жалкий негодяй, как Гаспар Стейнкоф, я оскорбляю свою кровь, спою жизнь, снос сердце, снос дитя, мою любимую Мод. Ах я старый безумец! Я и забыл, что Хэлберт уехал из замка за врачом, так как миледи заболела и Мод около нее. Ох, как хорошо, как хорошо-то, что я это вспомнил. Меня колесовать стоило бы за то, что я дурно подумал о своей любимой дочери!
Робин под кроватью не шевелился, но и ему в голову сначала пришли дурные мысли, и он даже дрожал от ревности, пока не узнал в ночном госте привратника замка, Герберта Линдсея, почтенного отца Мод.
Речь Герберта прервали легкие торопливые шаги и шуршание платья; засветилась лампа, и Герберт встал на ноги.
При виде его Мод вскрикнула от ужаса и с беспокойством спросила:
— Почему вы здесь, отец?
— Чтобы поговорить с тобой, Мод.
— Завтра поговорим, отец; сейчас очень поздно, я устала, и мне нужно отдохнуть.
— Да мне нужно всего пару слов тебе сказать.
— И слушать ничего не хочу, отец, я вас поцелую и считайте, что я оглохла. Доброй ночи.
— У меня к тебе только один вопрос, ты ответишь, и я уйду.
— Говорю вам, я оглохла, а теперь я еще и онемела. Доброй ночи, доброй ночи, — добавила Мод, подставляя для поцелуя свой лоб старику.
— Мне не до доброй ночи, дочка, — серьезно сказал Герберт, — я хочу знать, откуда вы пришли и почему еще не спите.
— Я пришла из покоев миледи: она очень нездорова.
— Хорошо. Другой вопрос: почему вы так щедры на поцелуи некоторым узникам? Почему вы целуете чужого мужчину как родного брата? Нехорошо так поступать, Мод.
— Это я целовала чужих мужчин?! Я?! Да кто же меня так оклеветал?
— Гас пар Стейнкоф.
— Гаспар Стейнкоф вам солгал, отец; вот если бы он рассказал о своих попытках соблазнить меня и о том, как я возмутилась и разгневалась, тогда бы он не солгал.
— И он посмел! — в гневе прорычал Герберт.
— Посмел, посмел, — решительно подтвердила девушка. И, разразившись слезами, она добавила:
— Я сопротивлялась и убежала от него, и он пригрозил мне отомстить.
Герберт прижал дочь к своей груди и, помолчав, сказал спокойно, но в спокойствии его сквозило хладнокровие неумолимого гнева:
— Если Господь прощает Гаспару Стейнкофу, путь пошлет ему мир на Небесах, а у меня не будет мира на земле, пока я не накажу этого подлеца… Поцелуй меня, моя девочка, поцелуй старого отца, который тебя любит, верит тебе и просит Небо охранять твою честь.
И Герберт Линдсей ушел на свой пост.
— Робин, — тотчас же спросила девушка, — где вы?
— Здесь, Мод, — ответил Робин, уже успевший вылезти из укрытия.
— Если мой отец заметил, что вы здесь, я погибла.
— Нет, дорогая Мод, — ответил юноша с восхитительным чистосердечием, — нет, напротив, я бы засвидетельствовал вашу невинность. Но скажите, кто такой этот Гаспар Стейнкоф? Я его уже видел?
— Да, он сторожил вашу камеру, когда вы первый раз попали в тюрьму.
— Тот самый, который застал нас, когда мы… беседовали?
— Он самый, — ответила Мод, невольно покраснев.
— Я отомщу за вас; я помню его лицо, и если он встретится мне…
— Не тратьте силы на этого человека, он того не стоит, его следует презирать, как его презираю я… Леди Кристабель желает видеть вас. Но, прежде чем отвести вас к ней, я хочу вам кое-что сказать, Робин… Я очень несчастна, и…
Тут Мод замолчала: ее душили рыдания.
— Опять слезы! — ласково воскликнул Робин. — Ну, не надо так плакать. Чем я могу быть вам полезен? Чем могу помочь вашему горю? Скажите, и душой и телом я готов вам служить; не бойтесь доверить мне свое горе; брат все должен сделать для своей сестры, а я ваш брат.
— Я плачу, Робин, потому что вынуждена жить в таком ужасном замке, где, кроме леди Кристабель и меня, нет женщин, только кухарки и птичницы; я выросла вместе с миледи, и, несмотря на разницу в положении, мы любим друг друга как сестры. Я поверенная ее горестей, я делю с ней ее радости, но, невзирая на усилия моей доброй госпожи, я чувствую и понимаю, что я только ее служанка и не смею просить ее совета и утешения. Мой отец — человек добрый, честный и храбрый, но он может только издали охранять меня, а я, признаюсь, нуждаюсь в постоянной защите… Каждый день солдаты барона увиваются за мной и оскорбляют меня, неправильно истолковывая мой легкий от природы характер, веселость, смех и пение… Нет у меня больше сил терпеть это унизительное существование! Оно должно измениться, или я умру. Вот что я хотела вам сказать, Робин, и если леди Кристабель покинет замок, я прошу вас забрать меня вместе с ней.
На нее это юный лесник мог ответить только удивленным восклицанием.
— Не отталкивайте меня, возьмите меня с собой, заклинаю вас! — снова страстно заговорила Мод. — Я умру, руки на себя наложу, да, наложу на себя руки, если вы без меня перейдете через ров по подъемному мосту!
— Вы забываете, Мод, что я сам еще ребенок и не имею права ввести вас в дом моего отца. А вдруг мой отец вас выгонит?
— Ребенок?! — презрительно воскликнула девушка. — Хорош ребенок, который еще сегодня утром пил за любовь!
— А еще вы забыли о своем старом отце… Он умрет от горя… Я только что слышал его: он благословил вас и поклялся отомстить клеветнику.
— Он простит мне, вспомнив, что я последовала за своей госпожой.
— Но ваша госпожа как раз может бежать! Ведь сэр Аллан — ее жених.
— Да, вы правы, Робин, а я бедная, всеми покинутая девушка.
— Но мне все же казалось, что брат Тук мог бы вас…
— О, это дурно, очень дурно с вашей стороны так говорить! — в негодовании воскликнула Мод. — Да, я смеялась, пела, болтала с монахом о разных глупостях, но я невинна, слышите, я невинна! Боже мой, Боже мой! Они все меня обвиняют, для всех я пропащая девушка! Ах, я чувствую, что с ума схожу!
И закрыв лицо руками, Мод со стоном опустилась на колени.
Робин был глубоко взволнован.
— Встань, — мягко сказал он. — Хорошо, ты бежишь вместе с миледи, ты пойдешь к моему отцу Гилберту и будешь ему дочерью, а мне — сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163