Гилберт повторил вопрос, но из-за неистового лая собак сначала вообще ничего не было слышно, а потом за дверью послышался зычный голос, перекрывающий этот шум и повторяющий обычное:
— Откройте, ради Бога!
— Кто вы?
— Два монаха из ордена святого Бенедикта.
— Откуда и куда вы идете?
— Идем мы из нашего аббатства, аббатства в Линтоне, а направляемся в Мансфилд-Вудхауз.
— Что вам надо?
— Ночлег и пищу; мы заблудились в лесу и умираем от солода.
— Твой голос на голос умирающего мало похож; как мне убедиться, что ты говоришь правду?
— О черт! Да отворив дверь и поглядев на нас, — ответил монах, и нетерпение заставило его говорить куда менее смиренно. — Ну, упрямый лесник, отопрешь ты, наконец? Под нами ноги подгибаются, и в животе урчит от голода.
Гилберт посоветовался с гостями; он все еще колебался, но тут вмешался еще один голос, голос старика, и произнес робко и с мольбой:
— Ради Бога! Откройте, добрый лесник; клянусь вам мощами нашего святого покровителя, что мой брат сказал правду!
— Ну, в конце концов, — сказал Гилберт так громко, чтобы его было слышно снаружи, — нас здесь четверо мужчин и с помощью наших собак мы справимся с этими пришельцами, кто бы они ни были. Я отопру. Робин, Линкольн, придержите пока собак, а если на нас нападут, вы их спустите.
IV
Едва только дверь повернулась на петлях, как человек, буквально навалившись на нее снаружи, чтобы не дать ее закрыть, пут же шагнул через порог. Человек этот был молод, могуч, огромного роста, на нем была длинная черная ряса, с капюшоном и широкими рукавами, подпоясан он был веревкой, на боку у него висели огромные четки, а опирался он на толстую и узловатую кизиловую палку.
За этим красавцем-монахом смиренно шел следом старик точно в таком же одеянии.
После обычных приветствий все опять сели за стол вместе со вновь прибывшими, и в доме снова воцарилось оживление и душевное спокойствие. Однако хозяева дома не забыли свистков с верхнего этажа и из леса, но, чтобы не тревожить гостей, они скрывали свои опасения.
— Славный и добрый лесник, прими мои поздравления: стол накрыт прекрасно! — воскликнул великан-монах, пожирая ломоть дичи. — Если я сел к столу, не дождавшись твоего приглашения, то только потому, что меня подтолкнуло к этому чувство голода, такое же острое, как лезвие ножа.
По правде говоря, этого бесцеремонного субъекта по речам и манерам можно было скорее принять за бывалого солдата, чем за монаха. Но в те времена монахов ничто не стесняло, их было много, а искреннее благочестие и добродетели большинства из них вызывали уважение и ко всем остальным.
— Добрый лесник, да благословит Пресвятая Богоматерь твой дом и пошлет ему мир и счастье! — сказал, отламывая кусок хлеба, старый монах, в то время как его товарищ изо всех сил работал челюстями и поглощал одну кружку эля за другой.
— Простите меня, добрые отцы, — сказал Гилберт, — что я медлил отворить вам дверь, но осторожность…
— Да конечно… осторожность теперь кстати, — ответил молодой монах, переводя дух между двумя кусками. — В округе бродит шайка свирепых разбойников, и часу не прошло, как двое этих негодяев напали на нас, вбив себе в голову, несмотря на наши возражения, что в наших котомках завелся презренный металл, именуемый серебром. Клянусь святым Бенедиктом! Они весьма удачно к нам обратились, и я чуть уже было не отзвонил молебен палкой по их спинам, но тут раздался протяжный свист, на который они ответили, дав сигнал к отступлению.
Сотрапезники с беспокойством переглянулись: один только монах казался совершенно спокойным и философски предавался гастрономическим изысканиями.
— Всеблагое Провидение! — продолжал он, помолчав минуту. — Если бы этот свист не разбудил ваших собак и они бы не залаяли, мы бы не нашли вашего дома, а поскольку тут и дождь начался, то нам пришлось бы подкрепиться лишь чистой водичкой, как то и предписывают правила нашего, ордена.
Произнеся это, монах снова наполнил кружку и опустошил ее.
— Славная собака, — добавил он, наклонившись, чтобы погладить старого Ланса, который как раз улегся у его ног, — благородное животное!
Но Ланс, не отвечая на ласку монаха, встал, потянулся, понюхал воздух и глухо заворчал.
— Ну же, ну же! Что тебя беспокоит, мой добрый пес? — спросил Гилберт, трепля собаку по шее.
Животное, словно в ответ, одним прыжком очутилось у двери и, не издав ни звука, снова стало принюхиваться, прислушиваться, а потом повернуло голову к хозяину и, казалось, стало просить его пылающим гневом взглядом, чтобы ему отворили дверь.
— Робин, подай мне палку и возьми свою, — негромко сказал Гилберт.
— У меня, — столь же тихо сказал монах, — рука железная, кулак стальной, а палка кизиловая, и, если на нас нападут, все это в вашем распоряжении.
— Спасибо, — ответил лесник, — а я думал, что правила твоего ордена запрещают тебе употреблять твою силу подобным образом.
— Прежде всего правила моего ордена предписывают мне оказывать помощь и поддержку моим ближним.
— Терпение, чада мои, — сказал старый монах, — первыми не нападайте!
— Мы последуем вашему совету, отец мой; прежде всего… Но тут Гилберта прервал крик ужаса, который издала Маргарет, и он не окончил изложение своего плана обороны. На верхней площадке лестницы бедная женщина увидела раненого, которого считала лежащим при смерти в постели, и онемев от ужаса, она протянула руку, указывая на этот зловещий призрак. Все разом взглянули туда, но на лестнице уже никого не было.
— Ну же, милая Мэгги, — сказал Гилберт прежде чем продолжить изложение своего плана обороны, — не дрожи ты так; бедняга, что наверху, с постели не вставал, он слишком слаб, и его надо пожалеть, а не бояться, потому что, если на него нападут, он и защититься не сможет. Тебе просто померещилось, Мэгги.
Говоря так, славный лесник пытался скрыть свои опасении, потому что только он и Робин знали, что за человек этот раненый. Без сомнения, этот разбойник был и сговоре с теми, что находились в лесу, но следовало, не спуская с него глаз, и виду не показывать, что его присутствие в доме опасно, иначе женщины совсем бы обезумели от страха; поэтому лесник многозначительно взглянул на Робина, и тот незаметно для всех, как кошка на ночных обходах, поднялся по лестнице.
Дверь комнаты была полуоткрыта, в нее падал отблеск света из зала, и с первого же взгляда Робин увидел, что раненый, вместо того чтобы лежать в кровати, наполовину высунулся из раскрытого окна и тихо разговаривает с каким-то человеком, стоящим внизу.
Наш герой, распластавшись на полу, дополз до самых ног разбойника и стал прислушиваться к разговору.
— Юная дама и рыцарь здесь, — сказал раненый, — я сам только что видел их.
— Возможно ли это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
— Откройте, ради Бога!
— Кто вы?
— Два монаха из ордена святого Бенедикта.
— Откуда и куда вы идете?
— Идем мы из нашего аббатства, аббатства в Линтоне, а направляемся в Мансфилд-Вудхауз.
— Что вам надо?
— Ночлег и пищу; мы заблудились в лесу и умираем от солода.
— Твой голос на голос умирающего мало похож; как мне убедиться, что ты говоришь правду?
— О черт! Да отворив дверь и поглядев на нас, — ответил монах, и нетерпение заставило его говорить куда менее смиренно. — Ну, упрямый лесник, отопрешь ты, наконец? Под нами ноги подгибаются, и в животе урчит от голода.
Гилберт посоветовался с гостями; он все еще колебался, но тут вмешался еще один голос, голос старика, и произнес робко и с мольбой:
— Ради Бога! Откройте, добрый лесник; клянусь вам мощами нашего святого покровителя, что мой брат сказал правду!
— Ну, в конце концов, — сказал Гилберт так громко, чтобы его было слышно снаружи, — нас здесь четверо мужчин и с помощью наших собак мы справимся с этими пришельцами, кто бы они ни были. Я отопру. Робин, Линкольн, придержите пока собак, а если на нас нападут, вы их спустите.
IV
Едва только дверь повернулась на петлях, как человек, буквально навалившись на нее снаружи, чтобы не дать ее закрыть, пут же шагнул через порог. Человек этот был молод, могуч, огромного роста, на нем была длинная черная ряса, с капюшоном и широкими рукавами, подпоясан он был веревкой, на боку у него висели огромные четки, а опирался он на толстую и узловатую кизиловую палку.
За этим красавцем-монахом смиренно шел следом старик точно в таком же одеянии.
После обычных приветствий все опять сели за стол вместе со вновь прибывшими, и в доме снова воцарилось оживление и душевное спокойствие. Однако хозяева дома не забыли свистков с верхнего этажа и из леса, но, чтобы не тревожить гостей, они скрывали свои опасения.
— Славный и добрый лесник, прими мои поздравления: стол накрыт прекрасно! — воскликнул великан-монах, пожирая ломоть дичи. — Если я сел к столу, не дождавшись твоего приглашения, то только потому, что меня подтолкнуло к этому чувство голода, такое же острое, как лезвие ножа.
По правде говоря, этого бесцеремонного субъекта по речам и манерам можно было скорее принять за бывалого солдата, чем за монаха. Но в те времена монахов ничто не стесняло, их было много, а искреннее благочестие и добродетели большинства из них вызывали уважение и ко всем остальным.
— Добрый лесник, да благословит Пресвятая Богоматерь твой дом и пошлет ему мир и счастье! — сказал, отламывая кусок хлеба, старый монах, в то время как его товарищ изо всех сил работал челюстями и поглощал одну кружку эля за другой.
— Простите меня, добрые отцы, — сказал Гилберт, — что я медлил отворить вам дверь, но осторожность…
— Да конечно… осторожность теперь кстати, — ответил молодой монах, переводя дух между двумя кусками. — В округе бродит шайка свирепых разбойников, и часу не прошло, как двое этих негодяев напали на нас, вбив себе в голову, несмотря на наши возражения, что в наших котомках завелся презренный металл, именуемый серебром. Клянусь святым Бенедиктом! Они весьма удачно к нам обратились, и я чуть уже было не отзвонил молебен палкой по их спинам, но тут раздался протяжный свист, на который они ответили, дав сигнал к отступлению.
Сотрапезники с беспокойством переглянулись: один только монах казался совершенно спокойным и философски предавался гастрономическим изысканиями.
— Всеблагое Провидение! — продолжал он, помолчав минуту. — Если бы этот свист не разбудил ваших собак и они бы не залаяли, мы бы не нашли вашего дома, а поскольку тут и дождь начался, то нам пришлось бы подкрепиться лишь чистой водичкой, как то и предписывают правила нашего, ордена.
Произнеся это, монах снова наполнил кружку и опустошил ее.
— Славная собака, — добавил он, наклонившись, чтобы погладить старого Ланса, который как раз улегся у его ног, — благородное животное!
Но Ланс, не отвечая на ласку монаха, встал, потянулся, понюхал воздух и глухо заворчал.
— Ну же, ну же! Что тебя беспокоит, мой добрый пес? — спросил Гилберт, трепля собаку по шее.
Животное, словно в ответ, одним прыжком очутилось у двери и, не издав ни звука, снова стало принюхиваться, прислушиваться, а потом повернуло голову к хозяину и, казалось, стало просить его пылающим гневом взглядом, чтобы ему отворили дверь.
— Робин, подай мне палку и возьми свою, — негромко сказал Гилберт.
— У меня, — столь же тихо сказал монах, — рука железная, кулак стальной, а палка кизиловая, и, если на нас нападут, все это в вашем распоряжении.
— Спасибо, — ответил лесник, — а я думал, что правила твоего ордена запрещают тебе употреблять твою силу подобным образом.
— Прежде всего правила моего ордена предписывают мне оказывать помощь и поддержку моим ближним.
— Терпение, чада мои, — сказал старый монах, — первыми не нападайте!
— Мы последуем вашему совету, отец мой; прежде всего… Но тут Гилберта прервал крик ужаса, который издала Маргарет, и он не окончил изложение своего плана обороны. На верхней площадке лестницы бедная женщина увидела раненого, которого считала лежащим при смерти в постели, и онемев от ужаса, она протянула руку, указывая на этот зловещий призрак. Все разом взглянули туда, но на лестнице уже никого не было.
— Ну же, милая Мэгги, — сказал Гилберт прежде чем продолжить изложение своего плана обороны, — не дрожи ты так; бедняга, что наверху, с постели не вставал, он слишком слаб, и его надо пожалеть, а не бояться, потому что, если на него нападут, он и защититься не сможет. Тебе просто померещилось, Мэгги.
Говоря так, славный лесник пытался скрыть свои опасении, потому что только он и Робин знали, что за человек этот раненый. Без сомнения, этот разбойник был и сговоре с теми, что находились в лесу, но следовало, не спуская с него глаз, и виду не показывать, что его присутствие в доме опасно, иначе женщины совсем бы обезумели от страха; поэтому лесник многозначительно взглянул на Робина, и тот незаметно для всех, как кошка на ночных обходах, поднялся по лестнице.
Дверь комнаты была полуоткрыта, в нее падал отблеск света из зала, и с первого же взгляда Робин увидел, что раненый, вместо того чтобы лежать в кровати, наполовину высунулся из раскрытого окна и тихо разговаривает с каким-то человеком, стоящим внизу.
Наш герой, распластавшись на полу, дополз до самых ног разбойника и стал прислушиваться к разговору.
— Юная дама и рыцарь здесь, — сказал раненый, — я сам только что видел их.
— Возможно ли это?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163