– За что, монсеньор? – Ее губы образовали подобие улыбки. – Это ведь мои мысли блуждали.
– Ваши мысли или ваши глаза, мадам графиня? – Он подарил ей сердечную улыбку. – Я отбираю вас у такого красивого кавалера, как месье Д'Ажене, и ваше невнимание – всего лишь плата за это.
– Нет, это не так, – ответила Элеонора, отрицательно качая головой.
Аббат хихикнул.
– Не беспокойтесь, я не обижаюсь. Я слышал, как леди жаловались, что он игнорирует их, но они, как я заметил, предпочитали смотреть на него и, держу пари, продолжали надеяться получить ответный взгляд.
– Не все леди, монсеньор, – заметила Элеонора. – Он… трудный человек.
Выразительные брови аббата поднялись.
– Вы назвали его трудным. Гм-м-м. Совершенно верно, я бы сказал, до тех пор, пока он не придет в бешенство. Но, разумеется, вы ничего об этом от меня не слышали.
– Нет, конечно, нет. – Элеонора скользнула взглядом через стол на мадам де Тове. «За какое преступление пострадал брат мадам? Взбесил Ахилла?» Слуга налил игл вина, и аббат с улыбкой поблагодарил. Он поднял бокал в тосте к Элеоноре.
– За прекрасную и проницательную молодую женщину. – Он опорожнил половину бокала, потом осторожно почмокал. – Отличное вино. Отличное. Подвалам Дюпейре, я бы сказал, нет равных на востоке Франции.
Он хихикнул, и Элеонора услышала его тихое бормотание, слово «трудный», потом аббат хихикнул снова. Он допил оставшееся вино одним огромным глотком и подал слуге знак рукой, чтобы тот налил еще.
Он засмеялся сам себе, и его плечи затряслись.
– Трудный. Да, правда, правда. Я полагаю, большинство назвало бы его покрепче. Ха! Но, конечно, не прямо в лицо. Он убил, я не знаю скольких, включая, разумеется, бесчестного брата мадам де Тове. В Париже считали, сколько он убил, но, как я слышал, он уже перекрыл все их пари. А потом случилось это событие с семьей Рашанов… – Тень печали легла на его веселое лицо.
Затем он снова рассмеялся.
– Трудный! Я удивлен, что вы смогли это разглядеть за такое непродолжительное знакомство.
– Вы смеетесь надо мной, монсеньор, я полагаю, – сказала Элеонора и начала накалывать вилкой палтус, который ей как раз подали.
Аббат ел, смакуя.
– Нет, моя дорогая. Не думаю, что смеюсь. Вы совершенно правы насчет него. Граф Д'Ажене является трудным человеком. Тот факт, что вы не назвали его другими словами, какими его называли, заставляет меня быть высокого мнения о вас. Но не ошибитесь. Он к тому же опасный человек. Таковы все люди, подкрепляющие свое слово собственной жизнью.
– Звучит так, словно вы восхищаетесь им.
Аббат замер, не донеся вилку до рта. Казалось, он изучает палтус, потом он со вздохом положил вилку обратно на тарелку.
– Мадам Баттяни, мы говорим о человеке, которого вы знаете только как кавалера, сопроводившего вас на ужин. – Элеонора тоже отложила свою вилку, но аббат этого как бы и не заметил. – Вне всякого сомнения, вы слышали сплетни о нем.
– Некоторые, – удалось выдавить ей.
Он кивнул, словно ответ соответствовал его ожиданиям.
– Иногда я думаю, что во Франции нет женщины, которая бы не знала о нем. Но сплетни не скажут вам о том, что спрятано под характером и манерами, а это огромное благородство и огромная честь.
– Честь и благородство! – выдохнула Элеонора. – А как насчет брата мадам де Тове? Насколько честным было это?
Аббат поднял свой бокал в сторону мадам де Тове, которая тихо сидела за соседним столом, затем снова повернулся к Элеоноре.
– Это была дуэль, мадам. Д'Ажене не мог сделать ничего другого в ответ на подстрекательства негодяя в его адрес. Очень честно, уверяю вас. Хотя не совсем законно.
Он сжал губы, внимательно посмотрел на Элеонору и произнес:
– Вы удивляете меня своим вопросом. Я понимаю, что вы венгерка и иностранка, но ваша тетя говорила мне, что большую часть своей жизни вы провели в Вене. Вряд ли в этом месте дуэли не известны.
Элеонора неуютно поежилась на стуле.
– Разумеется, известны, хотя количество подстрекательств не так многочисленно, как у Д'Ажене. «И как насчет тех убийств в Париже? – подумала Элеонора. – Кто спровоцировал его на такую крайность?» – Не судите, да не судимы будете, – процитировал нараспев аббат и набросился на очередное блюдо. – Я знал его отца, – сказал он между отправляемыми в рот порциями пищи, – и я знал его самого ребенком. Каким он был мальчиком! Константин, его отец, бывало, ходил таким гордым, что у него такой сын. «Сын, достойный Карла Великого!» – хвастался он. Но когда Константин… умер… казалось, будто светлое ушло из Д'Ажене. Теперь его захватила тьма, и я боюсь, что она отделит его навсегда от его благородства и чести, какими он был наделен в юности.
Элеонора поняла, что ей требуется протереть затянувшиеся пеленой глаза.
– Трудно… трудно представить, что граф всего лишь мужчина.
– Он недолго был ребенком. Его мать свидетельница тому. – Аббат выпил большой глоток вина, хотя у Элеоноры создалось впечатление, что он вряд ли распробовал его. – Следует сказать, что официально я должен порицать месье Д'Ажене. Его неуважение становится, в конце концов, на грань богохульства. Но у него ранимая душа, и, возможно, однажды он поймет, что надо молить о прощении. Боюсь, что это единственное, что может спасти его.
«Нет, монсеньор, даже это не спасет его», – сказала про себя Элеонора, отпивая глоток вина. Как только он окажется в Вене, ее семья, ее братья увидят это. Дрожащей рукой она опустила бокал на стол; мысль о судьбе Д'Ажене, против ожидания, не успокоила ее.
Пожилой человек наклонился к ней и положил ей на руку свою ладонь.
– Не говорите янсенисту или иезуиту о моих словах, – шепнул он, – но иногда я думаю, что каждый должен искать Провидение своим собственным путем. Или, может быть, Провидение ищет нас.
«Не Провидение найдет дьявола, которым является граф Д'Ажене. А справедливость». Но слова гулко отдались в голове Элеоноры. Она подумала не о беснующемся дьяволе, а о его умных, удивительно светящихся темных глазах, о его нежных невысказанных мыслях.
Элеонора резко оборвала мешающие мысли. Как она могла забыть, кто он есть! Представь Кристофа, раненого, потерпевшего поражение, стоящего на коленях перед Д'Ажене, чтобы отдать ему свою шпагу, согласно требованиям жестких правил дуэльной чести, с его дальнейшей судьбой – лишить жизни или простить, – зависящей от прихоти победителя.
Ее рука начала дрожать, когда картина дуэльного поля становилась все более и более реальной. Она почти чувствовала режущую острую траву, колющую через вырезы в туфлях, запах крови на ветру, увидела, как ее братья падают один за другим от шпаги дьявола.
– Нет! – крикнула она, но слово вырвалось глухим шепотом. Она не могла позволить случиться такому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100