Ствол бластера не сдвинулся ни на миллиметр, а ноги Седрика словно врезались в бетонную стену. Нестерпимая вспышка боли в лодыжках не помешала ему расслышать короткий пренебрежительный смешок громилы. А затем последовало неотвратимое возмездие — новый жестокий тычок бластером в солнечное сплетение, и — по полной, до тошноты (в самом буквальном смысле) знакомой программе: адская боль, удушье, тошнота, черная пелена перед глазами.
И снова долгий судорожный вздох, черная пелена рассеялась, и задыхающийся, полуслепой от слез Седрик оказался в первоначальном положении — он лежал на спине и с ненавистью смотрел на своего мучителя; единственным вознаграждением за жалкие потуги на героизм была жуткая пульсирующая боль где-то в области диафрагмы. А ведь и синяка, пожалуй, не будет — профессиональная работа. От этой мысли становилось еще обиднее.
— Какого хрена ты ко мне привязался? — возмущенно просипел Седрик. — Да и вообще — кто ты такой?
— Правильный вопрос, давно бы пора. Багшо, такая вот совсем простая фамилия. Работаю на Институт.
Как-то слишком уж хорошо, чтобы было правдой.
— А как ты меня нашел?
— Тоже мне сложность, — презрительно фыркнул Багшо. — С другой стороны, это — самое лучшее твое оправдание: будь у тебя какие-нибудь не те намерения, вряд ли ты вел бы себя так глупо. Хотя такие хитрости мы тоже проходили.
— У меня? Намерения? Какие намерения?
— Вот это как раз я и хотел бы выяснить. Ты приехал сюда, чтобы с кем-то встретиться. С кем именно?
— Да ни с кем я тут не встречаюсь! — Седрик отчаянно надеялся, что этот вопль души звучал вполне убедительно. — Я и секретов-то никаких не знаю, мне нечего продавать. С чего это…
— Почему ты вылетел на день раньше?
— Я — свободный человек.
И снова это высокомерное фырканье.
— За всю свою жизнь ты ни минуты не был свободным человеком. Ты был теленком из питомника.
— Детский дом, а никакой не питомник! Там у нас всякие были ребята, не только сироты. Отец Гэвина Бона — президент очень крупной…
На лягушачьем лице — полное, глубочайшее отвращение. На мгновение Седрику показалось, что Багшо хочет плюнуть на пол.
— Ну хорошо, не питомник, а детский садик со строгой охраной. Для богатых детишек — хотя, глядя на такого, как ты, жирягу, можно подумать, что вас там держали впроголодь. Но ты вылезал когда-нибудь из-за вашего забора в настоящий мир?
— Конечно! И еще сколько раз. Два года назад я занял первое место в стрельбе по тарелочкам, и не на местных соревнованиях: первое — по всему Пасполису. Это туризмом можно заниматься, сидя у Мадж на кухне, а лазерная стрельба…
— Тарелочки! — фыркнул Багшо. — А кто тебя туда возил?
— Бен Чивер.
— А один, без присмотра, ты бывал в мире?
— Да! Я руководил пешими походами младших ребят и…
— И разумеется, ни на секунду не мог их оставить, ведь ты за них отвечал.
— Конечно.
— Вот видишь? Значит, ты никогда не бывал на свободе, без присмотра и строгих обязанностей. Или все-таки бывал? Ну хотя бы один раз?
— Да.
— Это, что ли, когда ты через забор сигал?
— Если знаешь, так чего спрашивать? Ледяной конец ствола не сильно, но угрожающе ткнулся в мягкий беззащитный живот.
— Я, сынок, буду спрашивать все, что мне заблагорассудится, а ты будешь отвечать. Да, к слову, а чего это тебя потянуло в бега?
Из гордости! Но разве ж такое скажешь?
— Это было противозаконное ограничение свободы.
На Седрика накатила старая обида. Маленьких детей можно держать под замком, это и понятно, и допускается законами, но ему-то уже давно исполнилось восемнадцать. Все сверстники разъехались по домам, вернулись в свои семьи, а его продолжали мариновать в Мидоудейле — так хотела бабушка.
— Противозаконная хрень, — поморщился Багшо. — И тебя что, задерживали за бродяжничество?
Седрик уныло кивнул. Три раза он убегал — и три раза копы приводили его назад, словно заплутавшего щенка.
— А что, если тебя держали в Мидоудейле по вполне серьезной причине? Ты никогда не задумывался о похищениях, шантаже, выкупе?
— Н-н-нет.
— Напрасно, напрасно, — покачал головой Багшо. — Ну, теперь ты вылез из-за забора вполне легально. И что же, старая карга уже нашла тебе работу?
Седрик помедлил — и тут же его живот болезненно сжался в ожидании нового удара.
— Да, сэр.
Глаза Багшо сузились еще больше, голова еще глубже ушла в скафандр. Он был почти не похож на человека — робот, приводимый в действие не аккумуляторами, а туго спрессованной яростью.
— Получил, значит, местечко в Институте? Нужно думать, ты очень хорошо учился.
Отец Седрика был разведчиком, а мать — врачом. Они погибли, исследуя для Института один из миров второго класса, так что их сыну предстояло, фигурально говоря, подхватить упавшее знамя. Однако этот довод как-то мало соответствовал моменту; Седрик благоразумно промолчал.
— Миллионы людей готовы собственноручно содрать с себя шкуру, узенькими полосками, за право устроиться в Институт. Я заработал это право собственным горбом — целый год вкалывал, как карла, по восемнадцать часов в сутки. Нас отобрали пятьдесят человек — из пяти тысяч.
Неживое, словно у кошмарного манекена, лицо налилось кровью; каждое свое слово Багшо подкреплял угрожающим, хотя и несильным, тычком бластера.
— Я был только сорок восьмым — несмотря на весь свой боевой опыт. И пост докторальную степень по выживанию в городских условиях. А ты только из скорлупы вылупился и — пожалуйста, все на блюдечке. А тут еще вдруг оказывается, что твоя бабушка — директор. Поразительное совпадение. И после всего этого… Разве после всего этого ты делаешь, что тебе сказано? Ничего подобного. Ты смываешься из питомника на день раньше и чешешь себе прямо в ту часть Сампа, где и духа-то твоего не должно быть. Почему, Седрик? Именно это мы с тобой и хотим сейчас выяснить.
Горло Седрика пересохло, во рту стоял омерзительный вкус.
— Я уже сказал вам, сэр.
— Нет, милок, ничего ты мне не сказал. Ты, конечно же, любимый внучек нашей старухи, но из этого совсем еще не следует, что тебя нельзя купить. Что тебя не купили.
Никакие слова Седрика не имели ровно никакого значения. Так что лучше было помолчать и подождать, пока станет ясно, чего же в действительности хочет этот громила. После нескольких секунд игры в гляделки ствол пополз вверх; Седрик вызывающе прищурился, словно не замечая циклопического глаза, уставившегося ему в лицо. Бластер исчез из виду и заскользил по голой, беззащитной груди вниз.
Седрик схватил холодную стальную трубу, но ничуть не замедлил ее неуклонного продвижения, с равным успехом можно было бы пытаться остановить руками грузовик. Ствол неумолимо опускался все ниже, он милосердно приподнялся, приблизившись к трусам Седрика, но тут же грубо воткнулся ему в пах и замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115