А вот мозг ее наотрез отказывался спать, в нем кипели свои требования, путанные и противоречивые, похожие на яростный ропот взбунтовавшейся толпы, звучали невнятные и зловещие, идущие из глубины веков, предостережения. Уже дня два Элию мучили предчувствия. Ей хотелось заорать от ужаса и убежать, убежать куда глаза глядят. Или тихо забиться под кровать. Или влезть на дерево. Не способная сконцентрироваться на своих исследованиях, не способная искать утешения в чьем-либо обществе, она пошла бродить по берегу моря.
Элии казалось, что ее мука подобна муке наркомана, нуждающегося в очередной дозе наркотика. Но в чем нуждается она — кроме прекращения этой муки? Она понимала, что происходит, ибо испытывала подобное чувство и прежде, хотя и не с такой ошеломляющей силой. В некотором смысле она готовилась к этому моменту всю свою жизнь — и все же никак не ожидала такой страшной, жилы выкручивающей боли, о возможном же — если оно возможно — противоядии было страшно и помыслить.
Преодолев наконец лестницу, Элия остановилась, чтобы перевести дыхание и стереть со лба пот. Резиденция, где она родилась и выросла, казалась сейчас чуждой и гротескной. Слов нет, эта квинтэссенция викторианской имперской вульгарности, сплошь облепленная крытыми верандами и разукрашенная витиеватой, словно каракули дебила, деревянной резьбой, эти крохотные орнаментальные оконца, эта бессмысленная путаница коридоров — вся эта жуть никогда не казалась Элии красивой, однако прежде она находила в тяжеловесных, неуклюжих пропорциях здания некую покладистость, дружелюбие — словно в страхолюдной бродячей собаке, которая из кожи вон лезет, стараясь понравиться прохожим. Теперь же осталось одно только уродство, злобное и угрожающее, до тошноты отвратительное.
И это — родной дом? Теперь у Элии не было родного дома.
Алый флаг Банзарака бессильно обвис в душном, неподвижном воздухе, из складок зловеще выглядывала черная голова кобры — часть государственного герба. Элия зябко поежилась и отвернулась — полумрак внутренних покоев, только что казавшийся спасительным прибежищем, неожиданно стал Зловещим, опасным. Она облокотилась на балюстраду и тут же содрогнулась от беспричинного ужаса, что видит все это — и море, и Резиденцию — в последний раз. Солнце будет на своем месте и завтра, и послезавтра. А она?
Никогда еще поверхность залива не была такой спокойной; Элия чувствовала волны жара, отраженного от этого сверкающего зеркала. Подальше от берега чуть просвечивала полоса рифов — легкое, едва заметное изменение цвета воды. Настоящего, с пенистыми бурунами прибоя на рифах не бывает — глубоко. Когда-то, в незапамятном уже, кажется, прошлом, у Элии хватало духу надеть акваланг и посетить это кладбище.
А на земле? На земле еще хуже. Роскошный пляж, приманка туристов, полностью ушел под воду, а вместе с ним и половина старого города. По другую сторону залива, тоже на холме, виднелся дворец, щедро изукрашенный розовой и фиолетовой лепниной — в стиле рококо, по мнению безвестного архитектора. Лет сто назад, когда ушли англичане, прапрадедушка Элии отказался от большей части королевских прерогатив и, одновременно, передал свой дворец правительству. Теперь правительство перебралось в “Гранд-Отель”, а дворец заселили беженцы. И не только дворец — дальние высокие холмы густо усеяны темными пятнышками, каждое пятнышко — лагерь. Банзарак представлял собой королевство очень неформальное и очень маленькое — размером в полторы хорошие площадки для гольфа, как любит шутить отец, — но теперь многие его жители лишились и домов, и всех средств существования; кроме того, сюда набежали сотни тысяч чужаков. Пища стала серьезной проблемой, болезни — еще более серьезной.
Мальвы погибали. Почему именно они? Элия перегнулась через опасные, подгнившие перила, чтобы посмотреть на увядающие кусты, полу скрытые пышными кронами деревьев. Почему мальвы? Вместе с их красотой, радостной и недолговечной, из мира уйдет что-то маленькое, но очень важное.
Сзади прозвучали шаги. Она резко повернулась, увидела Каса и с трудом подавила желание броситься ему навстречу.
Кас подошел и встал рядом, высокий и смуглолицый, мощный и надежный, как гранитный столб. Кас, островок стабильности в текучем, изменчивом мире, ее старший, на много лет старший и мудрый брат. Кас.
— Сестренка?
— Кас?
— У тебя что, что-нибудь не так?
— Нет! То есть я хотела сказать… Меня беспокоит погода, воздух совсем неподвижный, как мертвый. Не было бы тайфуна.
— Здесь не бывает тайфунов.
Элия заставила свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в перила, разжаться; слава Богу, Кас вроде не заметил побелевших костяшек. Ты не ребенок, напомнила она себе. Ты успела пожить на каждом из материков Земли, побывала чуть не в каждом из знаменитых, значительных городов — да что там, ты совершила свое первое кругосветное путешествие в тринадцать лет. Ты не ребенок! Она не будет распускать нюни, она совершенно не нуждается в утешениях, братских объятиях и похлопываниях по спине — это было бы просто смехотворно. Другое дело любовник.., только вот нет никого под рукой.
— Здесь был тайфун, в тысяча семьсот семнадцатом, — сообщила она далеким, затянутым дымкой холмам. — Он причинил большие разрушения. А что бы он наделал сейчас, когда риф не защищает землю!
Элия упорно смотрела на далекие вершины холмов.
— Прогноз очень хороший. Тебе что, плохо здесь, наверху? На берегу было лучше?
Она повернулась, стараясь выглядеть по возможности спокойной и непроницаемой.
— Что ты хочешь сказать?
Кас печально улыбнулся. Элия с удивлением заметила, как много седины в его бороде, как много глубоких морщин на сумрачном лице. Даже здесь, в тропиках, он выходил из дома без защитных очков и солнечной блокировки. Безрассудство, чистое безрассудство.
— Это началось пятого, так ведь? — спросил Кас. — Во вторник?
На Элию нахлынула волна облегчения.
— Ты тоже? Ты тоже почувствовал?
Значит, она не одна такая. Она не входит с ума.
— Слегка. Я всегда ощущаю это слабее. Не так, как ты.
Такая вот непроницаемость. Элия упала Касу на грудь, он крепко, до боли в костях, обнял ее, и это было прекрасно, и совсем не смешно, и очень-очень нужно. Несколько секунд она стояла молча, припав к плечу брата — а у Каса хватило соображения ничего не говорить, ничего не спрашивать.
— Так плохо еще не было, — сказала Элия. — Никогда. И каждый раз становится хуже. Было очень плохо, когда умер Омар. Когда Тал — еще хуже, но все равно не так, как сейчас.
— Это твой, прямо к тебе адресованный зов. Твой кишмет. Вот потому и так сильно.
Она знала это, знала давно и все равно застонала от ужаса, услышав сокровенную свою мысль выраженной в словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Элии казалось, что ее мука подобна муке наркомана, нуждающегося в очередной дозе наркотика. Но в чем нуждается она — кроме прекращения этой муки? Она понимала, что происходит, ибо испытывала подобное чувство и прежде, хотя и не с такой ошеломляющей силой. В некотором смысле она готовилась к этому моменту всю свою жизнь — и все же никак не ожидала такой страшной, жилы выкручивающей боли, о возможном же — если оно возможно — противоядии было страшно и помыслить.
Преодолев наконец лестницу, Элия остановилась, чтобы перевести дыхание и стереть со лба пот. Резиденция, где она родилась и выросла, казалась сейчас чуждой и гротескной. Слов нет, эта квинтэссенция викторианской имперской вульгарности, сплошь облепленная крытыми верандами и разукрашенная витиеватой, словно каракули дебила, деревянной резьбой, эти крохотные орнаментальные оконца, эта бессмысленная путаница коридоров — вся эта жуть никогда не казалась Элии красивой, однако прежде она находила в тяжеловесных, неуклюжих пропорциях здания некую покладистость, дружелюбие — словно в страхолюдной бродячей собаке, которая из кожи вон лезет, стараясь понравиться прохожим. Теперь же осталось одно только уродство, злобное и угрожающее, до тошноты отвратительное.
И это — родной дом? Теперь у Элии не было родного дома.
Алый флаг Банзарака бессильно обвис в душном, неподвижном воздухе, из складок зловеще выглядывала черная голова кобры — часть государственного герба. Элия зябко поежилась и отвернулась — полумрак внутренних покоев, только что казавшийся спасительным прибежищем, неожиданно стал Зловещим, опасным. Она облокотилась на балюстраду и тут же содрогнулась от беспричинного ужаса, что видит все это — и море, и Резиденцию — в последний раз. Солнце будет на своем месте и завтра, и послезавтра. А она?
Никогда еще поверхность залива не была такой спокойной; Элия чувствовала волны жара, отраженного от этого сверкающего зеркала. Подальше от берега чуть просвечивала полоса рифов — легкое, едва заметное изменение цвета воды. Настоящего, с пенистыми бурунами прибоя на рифах не бывает — глубоко. Когда-то, в незапамятном уже, кажется, прошлом, у Элии хватало духу надеть акваланг и посетить это кладбище.
А на земле? На земле еще хуже. Роскошный пляж, приманка туристов, полностью ушел под воду, а вместе с ним и половина старого города. По другую сторону залива, тоже на холме, виднелся дворец, щедро изукрашенный розовой и фиолетовой лепниной — в стиле рококо, по мнению безвестного архитектора. Лет сто назад, когда ушли англичане, прапрадедушка Элии отказался от большей части королевских прерогатив и, одновременно, передал свой дворец правительству. Теперь правительство перебралось в “Гранд-Отель”, а дворец заселили беженцы. И не только дворец — дальние высокие холмы густо усеяны темными пятнышками, каждое пятнышко — лагерь. Банзарак представлял собой королевство очень неформальное и очень маленькое — размером в полторы хорошие площадки для гольфа, как любит шутить отец, — но теперь многие его жители лишились и домов, и всех средств существования; кроме того, сюда набежали сотни тысяч чужаков. Пища стала серьезной проблемой, болезни — еще более серьезной.
Мальвы погибали. Почему именно они? Элия перегнулась через опасные, подгнившие перила, чтобы посмотреть на увядающие кусты, полу скрытые пышными кронами деревьев. Почему мальвы? Вместе с их красотой, радостной и недолговечной, из мира уйдет что-то маленькое, но очень важное.
Сзади прозвучали шаги. Она резко повернулась, увидела Каса и с трудом подавила желание броситься ему навстречу.
Кас подошел и встал рядом, высокий и смуглолицый, мощный и надежный, как гранитный столб. Кас, островок стабильности в текучем, изменчивом мире, ее старший, на много лет старший и мудрый брат. Кас.
— Сестренка?
— Кас?
— У тебя что, что-нибудь не так?
— Нет! То есть я хотела сказать… Меня беспокоит погода, воздух совсем неподвижный, как мертвый. Не было бы тайфуна.
— Здесь не бывает тайфунов.
Элия заставила свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в перила, разжаться; слава Богу, Кас вроде не заметил побелевших костяшек. Ты не ребенок, напомнила она себе. Ты успела пожить на каждом из материков Земли, побывала чуть не в каждом из знаменитых, значительных городов — да что там, ты совершила свое первое кругосветное путешествие в тринадцать лет. Ты не ребенок! Она не будет распускать нюни, она совершенно не нуждается в утешениях, братских объятиях и похлопываниях по спине — это было бы просто смехотворно. Другое дело любовник.., только вот нет никого под рукой.
— Здесь был тайфун, в тысяча семьсот семнадцатом, — сообщила она далеким, затянутым дымкой холмам. — Он причинил большие разрушения. А что бы он наделал сейчас, когда риф не защищает землю!
Элия упорно смотрела на далекие вершины холмов.
— Прогноз очень хороший. Тебе что, плохо здесь, наверху? На берегу было лучше?
Она повернулась, стараясь выглядеть по возможности спокойной и непроницаемой.
— Что ты хочешь сказать?
Кас печально улыбнулся. Элия с удивлением заметила, как много седины в его бороде, как много глубоких морщин на сумрачном лице. Даже здесь, в тропиках, он выходил из дома без защитных очков и солнечной блокировки. Безрассудство, чистое безрассудство.
— Это началось пятого, так ведь? — спросил Кас. — Во вторник?
На Элию нахлынула волна облегчения.
— Ты тоже? Ты тоже почувствовал?
Значит, она не одна такая. Она не входит с ума.
— Слегка. Я всегда ощущаю это слабее. Не так, как ты.
Такая вот непроницаемость. Элия упала Касу на грудь, он крепко, до боли в костях, обнял ее, и это было прекрасно, и совсем не смешно, и очень-очень нужно. Несколько секунд она стояла молча, припав к плечу брата — а у Каса хватило соображения ничего не говорить, ничего не спрашивать.
— Так плохо еще не было, — сказала Элия. — Никогда. И каждый раз становится хуже. Было очень плохо, когда умер Омар. Когда Тал — еще хуже, но все равно не так, как сейчас.
— Это твой, прямо к тебе адресованный зов. Твой кишмет. Вот потому и так сильно.
Она знала это, знала давно и все равно застонала от ужаса, услышав сокровенную свою мысль выраженной в словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115