— Эта молодежь ничего не помнит и не знает, но ты-то, Питер, должен бы. Трансмензор только-только появился на свет. И Институт — тоже. Тогда еще не было целой армии профессиональных разведчиков. Первый захват планеты осуществлен в двадцать втором году, к двадцать шестому мы еще не наловчились прыгать с планеты на планету, как с кочки на кочку, — не мы, конечно же, а подручные Агнес.
Он снова обвел группу глазами. Седрик согласно кивал, то же делали и двое-трое журналистов, остальные застыли в напряженном ожидании.
— Раз за разом мы находили эти маленькие уютные мирки — и каждый из них казался нам второй Землей. Вы, торопыги, объявляли о них в экстренных выпусках. Вот ты, Питер, когда ты в последний раз упоминал в передаче о каком-нибудь мире второго класса?
Господи, они ж не слушают его, они ему внимают, как пророку. Специалист высочайшего класса!
— Поэтому и занимались этой работой люди, которых сейчас бы не подпустили к ней и на пушечный выстрел. Мой сын был профессиональным ковбоем, участвовал в родео — ни одной неломаной кости во всем теле. Равно как и в черепе. А там были сплошные прерии, на этом Дубе, и какие-то животные, смахивавшие на лошадей. — Он помолчал. — И везде, буквально во всем — смертельная концентрация сурьмы. Но это мы выяснили потом, когда струна уже лопнула. Анализы задержались.
— Но ты, Седрик, ты же ничего этого не помнишь?
Молодец, Квентин! Рви добычу полегче, которая под силу.
— Нет, сэр. Я был тогда младенцем.
— Младенцем, говоришь? Несчастный случай произошел в двадцать шестом году. Двадцать четыре года назад.
Кое-кто из слушателей удивился, но в большинстве своем они этого ждали. И снова голова Седрика повернулась к Хейстингзу, который только что принял от официанта полный бокал.
— Да, Питер, так оно, пожалуй, и есть. — Он задумчиво посмотрел на искрящуюся жидкость, сделал небольшой глоток. — Это случилось как раз во время второй африканской заварушки — ну да, в двадцать шестом.
— Но как же, дедушка…
— Сейчас не время читать лекции про птичек и бабочек, — оборвал внука Хейстингз. — Спроси у своей бабушки — она лучше подкована в технических вопросах.
Седрик отшатнулся, оглушенный всеобщим хохотом.
Жестоко, очень жестоко! Ну как он может издеваться над собственным внуком?
Внуком ли?
Сходство, конечно же, есть, но далеко не такое сильное, как если бы подозрения этой компании были справедливы, а подозрения у них есть — вон как глазки-то блестят. Подпольное клонирование не только было серьезным преступлением, но и воспринималось обществом как нечто позорное — ну еще бы, ведь оно доступно только богатым из богатых. Оправдайся подозрения телевизионных шакалов, разразился бы огромный скандал, Хейстингз бы рухнул, а вместе с ним, пожалуй, и вся хрупкая структура ооновской гегемонии.
Старик попросил сохранить эти разговорчики в тайне. Но вот Седрика самого он в тайне не сохранит, поздно уже, поздно, а значит, мальчик не клонированный, «только сам-то он этого не знает — вон как побледнел.
И тут вмешался лысый шут Франклин Фрэзер.
— Да ты, парень, сплошная загадка. Тайна, покрытая мраком неизвестности. — Седрик настороженно повернулся. Вот-вот, учись жить с такими типами! — Раз уж все это неофициально — ты не мог бы сказать, где прятался все эти годы?
В разных углах зала поднялся возмущенный ропот, но Седрик, похоже, этого не замечал.
— В Мидоудейле, сэр. Это такое место на западе, в горах.
Фрэзер понимающе кивнул:
— А в каком штате?
— Не знаю, сэр. Мы спрашивали, но они нам не говорили.
На многих лицах появились многозначительные улыбочки, но Седрик снова ничего не заметил. Он взглянул на Пандору Экклес и чуть не расплылся в улыбке:
— Доктор Экклес, а я ведь знаком с Глендой. Как она там?
Пандора уронила канапе себе на колени. Поднялся переполох, официант побежал за салфеткой, Пандора трещала, как заведенная, о своей всегдашней неосторожности. Затем порядок был восстановлен.
— ..Я такая впечатлительная и легковозбудимая, — продолжала Пандора. — Мне просто не терпится узнать, что же такое сообщит нам сегодня…
— Панда, милочка, — громко пропел Фрэзер, — ответь, пожалуйста, доктору Хаббарду.
По наблюдениям Элии, он обращался к Пандоре впервые за все это время.
— Что? — распушила перышки звезда топографического экрана. — Я хочу спросить Генерального Секретаря…
— Седрик задал тебе вопрос. — Теперь Фрэзер говорил еще громче. — Вопрос о ком-то по имени — как там? — Гленда.
— Гленда Гарфилд, — кивнул Седрик. — Двоюродная сестра доктора Экклес. Мы с ней очень.., мы с ней дружили. — Он густо покраснел и с надеждой взглянул на Пандору.
Пандора побледнела. В зале стало тихо, как в склепе.
Напряженное молчание присутствующих не насторожило мальчика, разве что озадачило.
— Она уехала с полгода назад. А на следующий день позвонила и сказала, что отправляется в круиз по всему миру. — Седрик резко смолк, а когда заговорил снова, его голос звучал тихо, жалко. — Так как она.., как она там?
Белая, как мел, Пандора молчала, на ее шее обозначились бледно-розовые, едва различимые шрамы.
Франклин торжествующе улыбнулся и допил свое шампанское.
— Полгода назад? Вот, значит, куда это ты испарилась, Панд очка. Я слышал краем уха, что ты взяла отпуск и уехала. Мы все за тебя радовались.
И ты вернулась такой посвежевшей, помолодевшей, просто другая женщина.
В гробовой тишине Пандора подняла дрожащие пальцы к щеке; сама она этого, похоже, не замечала. Элия содрогнулась от отвращения. Теперь побледнел и Седрик.
— Ой.., ой, Господи, — прошептал он. — Питомник. Господи ты Боже мой, питомник. Вот что это, значит, такое…
Может быть, он смотрел в эти глаза. Целовал эти губы…
Седрик издал странный захлебывающийся звук, казалось, еще секунда — и его вытошнит.
Франклин Фрэзер благодушно улыбался.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Агнес Хаббард.
Ее пепельно-серый костюм имел более свободный покрой, чем того требовала мода, но все же четко обрисовывал прекрасно сохранившуюся фигуру. Цвет лица — выше всяких похвал, а прическа словно только что вышла из-под руки высококлассного ювелира. О более чем почтенном возрасте Агнес свидетельствовала разве что некоторая скованность движений да высокомерная, почти вызывающая манера держать голову. Личность! Личность с большой буквы, сильная, почти гипнотическая, — и зал дружно поднялся ей навстречу. Элия много раз видела, как падают ниц перед Касом банзаракские фанатики-роялисты, но даже на нее произвел впечатление искренний, неподдельный трепет этой циничной, даже враждебной толпы перед директором Института.
Седрик, это зеленое недоразумение, взметнулся с пола, нелепо размахивая не четырьмя, а словно сорока четырьмя конечностями, в три огромных (ни дать ни взять — испуганный жираф) прыжка достиг трибуны и выкрикнул чуть ли не прежде, чем остановился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Он снова обвел группу глазами. Седрик согласно кивал, то же делали и двое-трое журналистов, остальные застыли в напряженном ожидании.
— Раз за разом мы находили эти маленькие уютные мирки — и каждый из них казался нам второй Землей. Вы, торопыги, объявляли о них в экстренных выпусках. Вот ты, Питер, когда ты в последний раз упоминал в передаче о каком-нибудь мире второго класса?
Господи, они ж не слушают его, они ему внимают, как пророку. Специалист высочайшего класса!
— Поэтому и занимались этой работой люди, которых сейчас бы не подпустили к ней и на пушечный выстрел. Мой сын был профессиональным ковбоем, участвовал в родео — ни одной неломаной кости во всем теле. Равно как и в черепе. А там были сплошные прерии, на этом Дубе, и какие-то животные, смахивавшие на лошадей. — Он помолчал. — И везде, буквально во всем — смертельная концентрация сурьмы. Но это мы выяснили потом, когда струна уже лопнула. Анализы задержались.
— Но ты, Седрик, ты же ничего этого не помнишь?
Молодец, Квентин! Рви добычу полегче, которая под силу.
— Нет, сэр. Я был тогда младенцем.
— Младенцем, говоришь? Несчастный случай произошел в двадцать шестом году. Двадцать четыре года назад.
Кое-кто из слушателей удивился, но в большинстве своем они этого ждали. И снова голова Седрика повернулась к Хейстингзу, который только что принял от официанта полный бокал.
— Да, Питер, так оно, пожалуй, и есть. — Он задумчиво посмотрел на искрящуюся жидкость, сделал небольшой глоток. — Это случилось как раз во время второй африканской заварушки — ну да, в двадцать шестом.
— Но как же, дедушка…
— Сейчас не время читать лекции про птичек и бабочек, — оборвал внука Хейстингз. — Спроси у своей бабушки — она лучше подкована в технических вопросах.
Седрик отшатнулся, оглушенный всеобщим хохотом.
Жестоко, очень жестоко! Ну как он может издеваться над собственным внуком?
Внуком ли?
Сходство, конечно же, есть, но далеко не такое сильное, как если бы подозрения этой компании были справедливы, а подозрения у них есть — вон как глазки-то блестят. Подпольное клонирование не только было серьезным преступлением, но и воспринималось обществом как нечто позорное — ну еще бы, ведь оно доступно только богатым из богатых. Оправдайся подозрения телевизионных шакалов, разразился бы огромный скандал, Хейстингз бы рухнул, а вместе с ним, пожалуй, и вся хрупкая структура ооновской гегемонии.
Старик попросил сохранить эти разговорчики в тайне. Но вот Седрика самого он в тайне не сохранит, поздно уже, поздно, а значит, мальчик не клонированный, «только сам-то он этого не знает — вон как побледнел.
И тут вмешался лысый шут Франклин Фрэзер.
— Да ты, парень, сплошная загадка. Тайна, покрытая мраком неизвестности. — Седрик настороженно повернулся. Вот-вот, учись жить с такими типами! — Раз уж все это неофициально — ты не мог бы сказать, где прятался все эти годы?
В разных углах зала поднялся возмущенный ропот, но Седрик, похоже, этого не замечал.
— В Мидоудейле, сэр. Это такое место на западе, в горах.
Фрэзер понимающе кивнул:
— А в каком штате?
— Не знаю, сэр. Мы спрашивали, но они нам не говорили.
На многих лицах появились многозначительные улыбочки, но Седрик снова ничего не заметил. Он взглянул на Пандору Экклес и чуть не расплылся в улыбке:
— Доктор Экклес, а я ведь знаком с Глендой. Как она там?
Пандора уронила канапе себе на колени. Поднялся переполох, официант побежал за салфеткой, Пандора трещала, как заведенная, о своей всегдашней неосторожности. Затем порядок был восстановлен.
— ..Я такая впечатлительная и легковозбудимая, — продолжала Пандора. — Мне просто не терпится узнать, что же такое сообщит нам сегодня…
— Панда, милочка, — громко пропел Фрэзер, — ответь, пожалуйста, доктору Хаббарду.
По наблюдениям Элии, он обращался к Пандоре впервые за все это время.
— Что? — распушила перышки звезда топографического экрана. — Я хочу спросить Генерального Секретаря…
— Седрик задал тебе вопрос. — Теперь Фрэзер говорил еще громче. — Вопрос о ком-то по имени — как там? — Гленда.
— Гленда Гарфилд, — кивнул Седрик. — Двоюродная сестра доктора Экклес. Мы с ней очень.., мы с ней дружили. — Он густо покраснел и с надеждой взглянул на Пандору.
Пандора побледнела. В зале стало тихо, как в склепе.
Напряженное молчание присутствующих не насторожило мальчика, разве что озадачило.
— Она уехала с полгода назад. А на следующий день позвонила и сказала, что отправляется в круиз по всему миру. — Седрик резко смолк, а когда заговорил снова, его голос звучал тихо, жалко. — Так как она.., как она там?
Белая, как мел, Пандора молчала, на ее шее обозначились бледно-розовые, едва различимые шрамы.
Франклин торжествующе улыбнулся и допил свое шампанское.
— Полгода назад? Вот, значит, куда это ты испарилась, Панд очка. Я слышал краем уха, что ты взяла отпуск и уехала. Мы все за тебя радовались.
И ты вернулась такой посвежевшей, помолодевшей, просто другая женщина.
В гробовой тишине Пандора подняла дрожащие пальцы к щеке; сама она этого, похоже, не замечала. Элия содрогнулась от отвращения. Теперь побледнел и Седрик.
— Ой.., ой, Господи, — прошептал он. — Питомник. Господи ты Боже мой, питомник. Вот что это, значит, такое…
Может быть, он смотрел в эти глаза. Целовал эти губы…
Седрик издал странный захлебывающийся звук, казалось, еще секунда — и его вытошнит.
Франклин Фрэзер благодушно улыбался.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Агнес Хаббард.
Ее пепельно-серый костюм имел более свободный покрой, чем того требовала мода, но все же четко обрисовывал прекрасно сохранившуюся фигуру. Цвет лица — выше всяких похвал, а прическа словно только что вышла из-под руки высококлассного ювелира. О более чем почтенном возрасте Агнес свидетельствовала разве что некоторая скованность движений да высокомерная, почти вызывающая манера держать голову. Личность! Личность с большой буквы, сильная, почти гипнотическая, — и зал дружно поднялся ей навстречу. Элия много раз видела, как падают ниц перед Касом банзаракские фанатики-роялисты, но даже на нее произвел впечатление искренний, неподдельный трепет этой циничной, даже враждебной толпы перед директором Института.
Седрик, это зеленое недоразумение, взметнулся с пола, нелепо размахивая не четырьмя, а словно сорока четырьмя конечностями, в три огромных (ни дать ни взять — испуганный жираф) прыжка достиг трибуны и выкрикнул чуть ли не прежде, чем остановился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115