Кассандру не обманул этот хорошо знакомый, насмешливо-холодный тон.
– Расскажи мне, как прошло твое детство, – тихо попросила она.
– Наше родовое поместье было в Корнуолле. Собственно, оно до сих пор там находится, но я много лет туда не заглядывал. Мой отец унаследовал колоссальное состояние. Настолько огромное, что – сколько ни старался – он до сих пор так и не смог его промотать. В детстве я его почти не видел, а когда видел, он был вечно пьян и готов побить меня. Мать тоже редко попадалась мне на глаза, и каждый раз ее сопровождал какой-нибудь незнакомый мужчина, не мой отец. Они все время менялись. Однажды, когда мне было лет шесть-семь, я играл во дворе и зашел в летний домик, стоявший у нас в парке. Она была там с мужчиной, с каким-то лордом, не помню его фамилии. Я понятия не имел, чем они занимаются, просто понял, что мне этого видеть не полагается.
Риордан закрыл глаза.
– Она была с голой грудью, юбки задраны выше колен, и… она сидела на нем верхом. Увидев меня, она завизжала, а я убежал. Просто бежал и бежал, куда глаза глядят. И потом никто мне ничего не сказал. Ни единого слова. Все сделали вид, что ничего не произошло. Но она всегда была очень холодна, а посла этого случая вообще стала меня избегать. Она обращалась со мной так, будто я не сын ей, а какой-нибудь соседский мальчик. Много лет я думал, что сам виноват, что-то сделал не так.
Кассандра знала, как нелегко дается ему это напускное безразличие. Она зажмурилась крепко-накрепко, не сомневаясь, что стоит ей заплакать, как он прервет свой рассказ.
– А что до остальных… Мой брат был жестокой и грубой скотиной. Он избивал меня до крови, до синяков, это было его, любимое развлечение. А сестры просто не обращали на меня внимания, словно меня на свете не было. Полное равнодушие.
– Ты был самым младшим?
– Да. – Он запустил пальцы ей в волосы, рассеянно перебирая густые шелковистые пряди. – Чтобы привлечь к себе внимание, я стал мучить своих нянек и гувернеров. Я быстро смекнул, что чем больше неприятностей доставляю окружающим, тем больше они считаются с моим присутствием. Но мне приходилось изощряться, превосходить самого себя, придумывать все новые и новые пакости: каждая следующая должна была быть страшнее предыдущей. Мне кажется, домашние стали по-настоящему бояться меня. Это подзуживало меня на новые подвиги, но в то же время я чувствовал себя все более одиноким. Меня чурались как зачумленного.
Его голос изменился, и это заставило ее заглянуть ему в лицо.
– Потом появился Оливер. Мне тогда было девять, значит, ему должно было быть около тридцати, не он выглядел гораздо старше. Он казался мне этаким ветхозаветным пророком. С его приездом все изменилось. Он никогда не скупился на наказания, но завоевал меня не этим. К побоям я привык с малых лет, они на меня не действовали. Оливер дал мне то, чего я никогда раньше не знал: он привил мне чувство самоуважения. Наверное, это звучит банально.
– Вовсе нет.
– Он сказал, что во мне есть доброе начало, и я ему поверил. Пожалуй, я его немного побаивался. Он производил впечатление человека, который открывает рот только для того, чтобы изречь некую вселенскую истину. Он говорил, что в результате чудовищной ошибки природы я появился на свет среди скопища грешников (это было одно из его любимых выражений) и что Мне нужно лишь терпеливо выжидать. Он объяснил мне, что не стоит так страдать из-за моей семьи, что все они недостойны меня, что у меня высокое предназначение и мне надо только отбыть свой срок в их обществе подобно слуге, связанному договором. Теперь-то я понимаю, какой это вздор, но в то время вся эта галиматья казалась мне божественным откровением, благодаря которому моя жизнь наконец обрела смысл.
Он потер лицо руками и заговорил, не отнимая пальцев ото рта.
– Оливер установил строгий распорядок, и мне это ужасно понравилось: ведь до его появления в моей жизни царил хаос. Через месяц я превратился из маленького чудовища в образцового мальчика. Только бы угодить своему наставнику! Я был готов на все, лишь бы вызвать одобрительную улыбку на этих тонких бескровных губах. Для меня она была подобна солнцу. И разумеется, я стал воображать, что он и есть мой настоящий отец. Это было неизбежно.
– А что потом? – шепотом спросила Кассандра, когда он замолчал.
– Потом?
Риордан вновь уставился на потолок.
– Потом он уехал. Как-то раз я пришел к нему в комнату, чтобы показать сонет, сочиненный мною на греческом. Он упаковывал вещи.
– Сколько лет тебе было?
– Четырнадцать. Я спросил: «Вам надо отлучиться?» Он и раньше иногда ездил в Лондон. Порой на целую неделю. Мне ужасно не нравились его отлучки. Я приготовился услышать плохие новости, но его ответ оказался для меня полной неожиданностью. «Нет, Филипп, я уезжаю навсегда. Завтра утром». Он еще много чего говорил. Что ему будет меня не хватать, что он будет мне писать… Но я больше не слушал. Я вышел из комнаты, не говоря ни слова.
Кассандра прижалась губами к его плечу и замерла.
– Всю ночь я прятался в парке, слушая, как слуги меня кличут. Меня искали с фонарями, но я так и не вышел. Утром к дому подъехала карета, и Оливер показался на крыльце со своим багажом. Его-то я и поджидал. Я бросился на него с палкой. Да, я занес над головой огромную суковатую палку. Я мог бы его убить, если бы захотел. Вместо этого я вышиб у него из рук сумки, а потом начал колотить по колесам кареты. Лошади испугались и взбрыкнули. Меня схватили лакеи, кучер, дворецкий, но я так и не отпустил палку. Они повалили меня на землю, а я плакал, ругался и кричал что было сил. Когда Оливер попытался заговорить, я стал кричать еще громче и не умолкал, пока карета не скрылась из виду.
Не отрывая лица от его плеча, Кассандра обвила рукой талию мужа. От жгучих слез щипало в горле; ей хотелось плакать над судьбой мальчика, чей кумир сначала научил его презирать свою семью, а потом оставил на милость этой самой семьи. Ощутив, как его тело покрывается испариной, и услышав учащенное дыхание, она поняла, что он вновь переживает тот день.
– После этого от него пришло несколько писем, – продолжал Риордан после долгого молчания. – Я не ответил ни на одно из них, и вскоре он перестал писать. Я вернулся к прежнему образу жизни и начал буянить еще хлеще в отместку за то, что он меня бросил. Мне хотелось стереть из памяти все, чему он меня учил, позабыть об умеренности, выдержке, хороших манерах. Мои пороки стали куда более изощренными. Я бы тебе рассказал, но это слишком тяжкое испытание для женских нервов.
Она продолжала слушать, игнорируя его циничную ухмылку.
– После окончания университета и обязательного путешествия по странам континента я ударился в беспробудное пьянство и распутство, взяв за образец жизнь своего отца и старшего брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124