Она слышала его легкий дразнящий смех где-то у ямки на горле. Он схватил зубами серебряное ожерелье, чуть-чуть прикусив кожу вокруг металла, затем впился губами ей в шею, словно раня своим поцелуем. Пальцы Алексис сами легли на пуговицы его рубашки; не замечая, что делает, она принялась расстегивать их. Клод остановил ее и, положив руки на воротник ее халата, осторожно спустил его с плеч.
Он отступил назад, глядя, как легкая бледно-зеленая ткань, струясь, скользит вниз, вдоль золотистых рук, открывая обнаженную грудь, живот, бедра, ноги. С тихим шорохом, так похожим на вздох, что когда-то ему хотелось украсть у Алексис, тот вздох, что некогда принадлежал ему, ее одежда упала на пол. Алексис задрожала, но не сделала ни одного движения, чтобы закрыться, зная, что он хочет смотреть на нее и видеть, как она дрожит. Она была не в силах противостоять той власти, что он имел над ней. Клод медленно обошел вокруг, лаская взглядом всю ее, каждый уголок ее тела, вспоминая вкус, запах, ощущение ее плоти.
— Весь день, — сказал он, остановившись у нее за спиной.
Она посмотрела на него через плечо, но он осторожно повернул ее голову, заставляя смотреть на кровать.
— Нет, не шевелись. Я хочу, чтобы ты делала лишь те движения, от которых не в силах удержаться.
Перебирая пальцами ее волосы, роскошной пеленой укрывшие спину, Клод смотрел, как она вздрагивает под его прикосновениями. Он засмеялся тихим грудным смехом.
— Весь день я мечтал только об этом, я представлял тебя, чувствовал тебя, хотел тебя. Тебя. Все, что я сегодня делал, все, что мне только предстоит, все это ради одного — смотреть на тебя и видеть, как ты дрожишь. Дрожишь, как ты никогда не стала бы дрожать перед ними. Дрожишь, как ты никогда не стала бы дрожать ни перед одним человеком, ни перед одним мужчиной, кроме меня. И пусть твоя дрожь будет единственным проявлением моего господства над тобой, потому что дрожь твоя может означать лишь одно — ты принадлежишь мне вся, я владею тобой безраздельно, ты сделаешь для меня все, что я захочу, и позволишь мне сделать с тобой все, что угодно, потому что ты не в силах меня остановить, не в силах спастись от меня. Ты знаешь, что это правда?
— Да, — срывающимся голосом произнесла Алексис. — Да, это правда.
Клод взял ее за плечи и развернул к себе лицом.
— И я знаю, что ты, ожидая меня, испытывала то же, что и я. Ты знала, что я приду, что я не смогу оставаться в стороне. Ты ждала меня, чтобы сказать, что ты не покорилась, не сдалась им, но хочешь сдаться мне. Хочешь, чтобы тебя взял тот единственный человек, который может остановить тебя, не дать тебе убежать от них. Ты хочешь его почти так же сильно, как хочешь сбежать отсюда.
— Да, я хочу тебя. Я хочу тебя.
Его губы вновь нашли ее рот, смяли ее губы, взяли их в плен. Ладони его гладили ее грудь, и под его пальцами тело ее горело. Он отнес ее на кровать и разделся сам, медленно, получая удовольствие от того, что она смотрит, как он раздевается.
Он лег рядом с ней на бок, подперев одной рукой голову, другой как бы невзначай касаясь нежной кожи ее горла, груди, плоского живота и, наконец, бедер с внутренней стороны. Ее янтарные глаза под пеленой темных ресниц слегка затуманились, взглядом она молила его продолжать. Он поцеловал ее веки, нежно, но настойчиво продолжая раздвигать ее ноги. Рот его склонился к ее груди, и она сжала ладонями его голову, взъерошила темно-рыжие кудри, прижимала его к себе, выгибаясь ему навстречу.
— Прошу тебя, Клод, — простонала она.
И в это мгновение она услышала его приглушенный смех. Лицом он прижимался к ее бедрам, и ноги ее, подвластные его воле, раскрылись навстречу его губам.
Руки ее вспорхнули вверх, но на полпути бессильно упали. Она мяла в ладонях простыню, сжимая ее так, будто легкая ткань могла дать ей опору, в то время как его язык все ближе и ближе подводил ее к пику наслаждения. Открыв глаза, она увидела свои руки, сминавшие ткань. Он приподнялся над ней, и она сомкнула ноги вокруг него. Сильным толчком он вошел в нее. Ее страсть была безгранична, она крепко держала его внутри себя, наслаждаясь теплом и силой своего господина.
Клод в последний раз вошел в нее, и тело Алексис забилось в конвульсиях. Он прижал ее к себе; волны от только что испытанного наслаждения заставляли трепетать обоих даже после того, как наступила разрядка. Она спрятала свое пылающее лицо у него на плече и лежала недвижимо, пока он не повернулся, чтобы поцеловать ее все еще полураскрытые губы.
— Алекс, — сказал он, когда она положила ему голову на грудь. — Ты ведь все еще хочешь свободы больше, чем меня?
— Почему ты так говоришь, Клод? Как будто я не могу иметь сразу и то, и другое.
Алексис подняла голову и заглянула ему в глаза. В них было то же непонятное выражение, которое она заметила, когда он вошел в комнату. Алексис нахмурилась, встревоженная тем, что не может его разгадать.
— Что-то не так? — спросил он.
— В тебе что-то не так. Ты другой. Что-то изменилось со вчерашнего дня?
— Да.
— Ты можешь мне сказать что?
— Могу, но не буду. Пока не буду. Ты сама вскоре поймешь.
Он осторожно положил ее голову к себе на плечо.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — сказал он.
— О свободе?
— Да.
— Я не понимаю тебя. Разве ты до сих пор не осознал, что, только будучи свободной делать то, что должна делать, я могу быть твоей до конца? Я хочу быть твоей. Я хочу тебя так, что, если бы ты даже перестал хотеть меня, я не смогла бы уйти к другому. Как могу я уйти от тебя после того, как узнала тебя? Но, Клод, мою свободу я не могу обменять ни на что, даже на тебя. Я хочу ее и тебя сразу. Ведь и ты не захотел бы меня, если бы я не могла исполнить обещанное самой себе, не так ли? Нарушенная клятва всегда стояла бы между нами. Для меня быть свободной — значит делать то, что я должна. Я думала, что ты знаешь об этом. Я думала, ты это понимал уже тогда, когда позволил мне уйти с Гамильтона.
Она услышала, как он с шумом вдохнул воздух и засмеялся.
— Ты не догадывался о том, что я тебя раскусила, ведь так? Так вот, я поняла тогда все. Именно тогда я узнала, что ты по-настоящему любишь меня. Любишь достаточно сильно для того, чтобы позволить мне уйти, может быть, даже навсегда.
Алексис нежно провела рукой по его загорелому телу и прижалась губами к груди.
— Но я все равно пришла бы к тебе по собственной воле и молила бы тебя сделать меня твоей пленницей вновь. Я молила бы тебя взять меня так, как ты только что это сделал. Я бы показала тебе шрамы на спине и кровь Траверса на моем клинке как доказательство моей преданности тому, во что я верю, и тому, кому я верю, и тому, что должна иметь. — Алексис закинула ногу на его ногу — плоть к плоти, сила к силе. — Ты меня понимаешь?
— Да, — тихо сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Он отступил назад, глядя, как легкая бледно-зеленая ткань, струясь, скользит вниз, вдоль золотистых рук, открывая обнаженную грудь, живот, бедра, ноги. С тихим шорохом, так похожим на вздох, что когда-то ему хотелось украсть у Алексис, тот вздох, что некогда принадлежал ему, ее одежда упала на пол. Алексис задрожала, но не сделала ни одного движения, чтобы закрыться, зная, что он хочет смотреть на нее и видеть, как она дрожит. Она была не в силах противостоять той власти, что он имел над ней. Клод медленно обошел вокруг, лаская взглядом всю ее, каждый уголок ее тела, вспоминая вкус, запах, ощущение ее плоти.
— Весь день, — сказал он, остановившись у нее за спиной.
Она посмотрела на него через плечо, но он осторожно повернул ее голову, заставляя смотреть на кровать.
— Нет, не шевелись. Я хочу, чтобы ты делала лишь те движения, от которых не в силах удержаться.
Перебирая пальцами ее волосы, роскошной пеленой укрывшие спину, Клод смотрел, как она вздрагивает под его прикосновениями. Он засмеялся тихим грудным смехом.
— Весь день я мечтал только об этом, я представлял тебя, чувствовал тебя, хотел тебя. Тебя. Все, что я сегодня делал, все, что мне только предстоит, все это ради одного — смотреть на тебя и видеть, как ты дрожишь. Дрожишь, как ты никогда не стала бы дрожать перед ними. Дрожишь, как ты никогда не стала бы дрожать ни перед одним человеком, ни перед одним мужчиной, кроме меня. И пусть твоя дрожь будет единственным проявлением моего господства над тобой, потому что дрожь твоя может означать лишь одно — ты принадлежишь мне вся, я владею тобой безраздельно, ты сделаешь для меня все, что я захочу, и позволишь мне сделать с тобой все, что угодно, потому что ты не в силах меня остановить, не в силах спастись от меня. Ты знаешь, что это правда?
— Да, — срывающимся голосом произнесла Алексис. — Да, это правда.
Клод взял ее за плечи и развернул к себе лицом.
— И я знаю, что ты, ожидая меня, испытывала то же, что и я. Ты знала, что я приду, что я не смогу оставаться в стороне. Ты ждала меня, чтобы сказать, что ты не покорилась, не сдалась им, но хочешь сдаться мне. Хочешь, чтобы тебя взял тот единственный человек, который может остановить тебя, не дать тебе убежать от них. Ты хочешь его почти так же сильно, как хочешь сбежать отсюда.
— Да, я хочу тебя. Я хочу тебя.
Его губы вновь нашли ее рот, смяли ее губы, взяли их в плен. Ладони его гладили ее грудь, и под его пальцами тело ее горело. Он отнес ее на кровать и разделся сам, медленно, получая удовольствие от того, что она смотрит, как он раздевается.
Он лег рядом с ней на бок, подперев одной рукой голову, другой как бы невзначай касаясь нежной кожи ее горла, груди, плоского живота и, наконец, бедер с внутренней стороны. Ее янтарные глаза под пеленой темных ресниц слегка затуманились, взглядом она молила его продолжать. Он поцеловал ее веки, нежно, но настойчиво продолжая раздвигать ее ноги. Рот его склонился к ее груди, и она сжала ладонями его голову, взъерошила темно-рыжие кудри, прижимала его к себе, выгибаясь ему навстречу.
— Прошу тебя, Клод, — простонала она.
И в это мгновение она услышала его приглушенный смех. Лицом он прижимался к ее бедрам, и ноги ее, подвластные его воле, раскрылись навстречу его губам.
Руки ее вспорхнули вверх, но на полпути бессильно упали. Она мяла в ладонях простыню, сжимая ее так, будто легкая ткань могла дать ей опору, в то время как его язык все ближе и ближе подводил ее к пику наслаждения. Открыв глаза, она увидела свои руки, сминавшие ткань. Он приподнялся над ней, и она сомкнула ноги вокруг него. Сильным толчком он вошел в нее. Ее страсть была безгранична, она крепко держала его внутри себя, наслаждаясь теплом и силой своего господина.
Клод в последний раз вошел в нее, и тело Алексис забилось в конвульсиях. Он прижал ее к себе; волны от только что испытанного наслаждения заставляли трепетать обоих даже после того, как наступила разрядка. Она спрятала свое пылающее лицо у него на плече и лежала недвижимо, пока он не повернулся, чтобы поцеловать ее все еще полураскрытые губы.
— Алекс, — сказал он, когда она положила ему голову на грудь. — Ты ведь все еще хочешь свободы больше, чем меня?
— Почему ты так говоришь, Клод? Как будто я не могу иметь сразу и то, и другое.
Алексис подняла голову и заглянула ему в глаза. В них было то же непонятное выражение, которое она заметила, когда он вошел в комнату. Алексис нахмурилась, встревоженная тем, что не может его разгадать.
— Что-то не так? — спросил он.
— В тебе что-то не так. Ты другой. Что-то изменилось со вчерашнего дня?
— Да.
— Ты можешь мне сказать что?
— Могу, но не буду. Пока не буду. Ты сама вскоре поймешь.
Он осторожно положил ее голову к себе на плечо.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — сказал он.
— О свободе?
— Да.
— Я не понимаю тебя. Разве ты до сих пор не осознал, что, только будучи свободной делать то, что должна делать, я могу быть твоей до конца? Я хочу быть твоей. Я хочу тебя так, что, если бы ты даже перестал хотеть меня, я не смогла бы уйти к другому. Как могу я уйти от тебя после того, как узнала тебя? Но, Клод, мою свободу я не могу обменять ни на что, даже на тебя. Я хочу ее и тебя сразу. Ведь и ты не захотел бы меня, если бы я не могла исполнить обещанное самой себе, не так ли? Нарушенная клятва всегда стояла бы между нами. Для меня быть свободной — значит делать то, что я должна. Я думала, что ты знаешь об этом. Я думала, ты это понимал уже тогда, когда позволил мне уйти с Гамильтона.
Она услышала, как он с шумом вдохнул воздух и засмеялся.
— Ты не догадывался о том, что я тебя раскусила, ведь так? Так вот, я поняла тогда все. Именно тогда я узнала, что ты по-настоящему любишь меня. Любишь достаточно сильно для того, чтобы позволить мне уйти, может быть, даже навсегда.
Алексис нежно провела рукой по его загорелому телу и прижалась губами к груди.
— Но я все равно пришла бы к тебе по собственной воле и молила бы тебя сделать меня твоей пленницей вновь. Я молила бы тебя взять меня так, как ты только что это сделал. Я бы показала тебе шрамы на спине и кровь Траверса на моем клинке как доказательство моей преданности тому, во что я верю, и тому, кому я верю, и тому, что должна иметь. — Алексис закинула ногу на его ногу — плоть к плоти, сила к силе. — Ты меня понимаешь?
— Да, — тихо сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138