Ален уже, должно быть, отвез кузенов на Авиньонский вокзал. Здесь, как и в любом другом месте, призрак Юдифи не отступал от Шарля, и он не был уверен, что хочет с ним расстаться. Но ведь в этих стенах она написала такие слова:
Я боюсь его с каждым днем все больше, я очень хорошо знаю, чего он хочет, я это вижу… Приближается катастрофа, и я не знаю, как ее избежать. Я не могу укрыться за Бет: это значит и ее подвергнуть опасности.
Страх – постыдное, унизительное чувство. Когда я представляю опасности, которым подвергаешься ты, я чувствую себя жалкой. Когда-нибудь, Шарль, мы расскажем друг другу о наших страхах, и, может быть, посмеемся над ними. Как мне хочется, чтобы ты был здесь.
Но он вернулся слишком поздно, опоздал на много лет и не сумел уберечь жену и дочь от войны.
Солнце зашло, порозовевшее небо становилось лиловым, и уже скоро должно было совсем стемнеть. Замолкнут насекомые, и им на смену придут ночные птицы.
Закрыв двери дома, Ален немного задержался на крыльце. Наконец-то вся семья уехала, и можно снова начать нормальную жизнь. Он не скучал ни по кому, кроме Клары, Винсена, к которому испытывал настоящую привязанность, и Мари, забавлявшей его своими бунтарскими выходками. Пройдя мимо припаркованного в аллее «Пежо-203», он подошел к старому велосипеду, оставленному Винсеном или Даниэлем около тутового дерева после прогулки. Эти двое были примерными учениками и хорошими сыновьями – истинными Морванами!
Коротким путем, позволявшим сократить дорогу через Альпины, Ален мог пройти даже ночью. Он уже три года ездил по этой дороге и не заблудился бы даже с закрытыми глазами. Из долины Антреконк были видны возвышающиеся на отроге горы руины крепости Боде-Прованс; завтра утром он сможет, наконец, полюбоваться этим видом.
Отпустив педали, он съехал с горы и остановился возле мельницы. Увидев в окнах свет, он невольно улыбнулся, подгоняемый нетерпением. Бесшумно положив велосипед на траву, он подошел к входной двери; она никогда не запиралась и вела прямо в большую круглую комнату. С июня здесь ничего не изменилось – разве что появилось несколько новых картин на мольбертах. Тот же запах благовоний и скипидара, тот же творческий беспорядок, тот же шерстяной шотландский плед на низком диване и огромный засохший букет в алебастровой вазе.
Сначала Ален взглянул на картины; некоторые из них были не закончены. Одна особенно привлекла его внимание, он чуть не протянул руку, чтобы коснуться ее, и тут за спиной раздался дружелюбный голос.
– Итак, они уже уехали?
Ален нервно обернулся, застигнутый врасплох.
– Она мне очень нравится, – он вяло махнул рукой в сторону картины.
– В самом деле? Но я никак не могу закончить грозовое небо… – ответил его собеседник, стоя на ступеньках винтовой лестницы.
Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный, с длинными пепельными волосами, смягчавшими его ярко-голубые глаза.
– Ты успеешь к выставке? – застыв, спросил Ален.
– Да. А потом, когда картины вернутся из Парижа, можешь считать своей ту, которая понравилась.
– Я не знаю, куда ее деть.
Ответ, казалось, не удивил и не оскорбил Жана-Реми. Он только приветливо спросил:
– Налить тебе выпить?
– Как хочешь.
Жан-Реми пошел к бару в другом конце большой комнаты. Из новенького американского холодильника он достал и откупорил бутылку розового вина.
– Я все лето много работал, даже не замечал, как летят недели.
– Ты жил здесь?
– Если не считать двух недель в Италии, то да. Но свет в Тоскане не красивей нашего.
Он вернулся с двумя стаканами и протянул один Алену.
– Останешься на ночь? – нежно спросил он.
Вместо ответа Ален сделал несколько неторопливых глотков. Вино было ледяным, немного терпким, но очень ароматным – как он любил. Подняв голову, он встретился взглядом с Жаном-Реми, тот смотрел на него не отрываясь.
– Они… – начал Ален.
Он был не способен закончить, улыбнулся извиняющейся улыбкой и замолчал.
– Какие они? – не отставал Жан-Реми. – Надоедливые? Невыносимые? Скучные? Твоя семья вся такая?
– Особенно Шарль, но это неважно. У нас была семейная драма: моя сестра ждет ребенка. А мать все время пыталась отыграть последний акт трагедии!
На этот раз Ален рассмеялся и, допив вино, поставил бокал на круглый столик.
– Я буду очень любить этого ребенка. Я напросился в крестные, если она не приметила кого-то другого. Я очень люблю Мари, хочу, чтобы ты с ней познакомился когда-нибудь.
Рука Жана-Реми легла ему на плечо, и он замолчал. Сразу наступила тишина, она нарушилась, когда Ален сдался и сделал шаг к художнику.
– Я тебя пугаю? – почти шепнул Жан-Реми, прижимая его к себе.
Он знал противоречивую натуру Алена, его бунты и порывы, его неровный характер, который с таким трудом принял. Он также знал, что юноша не боится никого, кроме разве самого себя. Жан-Реми придержал его рукой, почувствовав, что он напряжен и готов убежать. Три года назад художник избегал этого семнадцатилетнего мальчишки, а тот делал все, чтобы попасться ему на глаза. А однажды застал его погруженным в созерцание картин; мальчик был немного смущен, что вошел без приглашения. Во время последующих встреч они ограничивались разговорами об искусстве; он навел справки об Алене, его семье и странной ситуации: мальчик жил один. Для людей вроде Морванов предоставить самому себе одного из наследников в огромном владении казалось немыслимым, но это было так: мальчик не только наслаждался невероятной свободой, но, кажется, даже управлял процветающим хозяйством. Какое-то время Жан-Реми надеялся, что сможет ограничить их общение просто дружбой, потому, что был осторожен, несмотря на сильное влечение. Но Ален был слишком упрям и слишком пылок, чтобы позволить держать себя на расстоянии. У него была огромная потребность в любви, нежности, и ему хотелось разговаривать, слушать, познавать. Таких странных мальчиков Жан-Реми еще не встречал, и он был первый, кто занял такое важное место в его жизни. Разлуки с Аленом превращались в пытку, хотя решение не встречаться во время приездов Морванов было неизбежно. Через несколько месяцев Ален уже достигнет совершеннолетия и все равно продолжит приходить к нему тайно, непредсказуемый и требовательный, иногда агрессивный, иногда робкий.
– Если хочешь, возвращайся в Валлонг, – охотно предложил Жан-Реми.
Он чувствовал, как юноша расслабился и покачал головой.
– Нет… Я долго ждал этого момента, я хочу остаться с тобой до рассвета. Я так решил.
За три года Жан-Реми и думать забыл о том, что их встречи неизбежно приведут к этому. Но некоторые моменты стоили риска, и ему уже не было страшно. Он охотно пожертвовал бы успехами, карьерой художника, социальным положением и даже свободой, лишь бы снова услышать эти слова, заставившие его вздрогнуть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Я боюсь его с каждым днем все больше, я очень хорошо знаю, чего он хочет, я это вижу… Приближается катастрофа, и я не знаю, как ее избежать. Я не могу укрыться за Бет: это значит и ее подвергнуть опасности.
Страх – постыдное, унизительное чувство. Когда я представляю опасности, которым подвергаешься ты, я чувствую себя жалкой. Когда-нибудь, Шарль, мы расскажем друг другу о наших страхах, и, может быть, посмеемся над ними. Как мне хочется, чтобы ты был здесь.
Но он вернулся слишком поздно, опоздал на много лет и не сумел уберечь жену и дочь от войны.
Солнце зашло, порозовевшее небо становилось лиловым, и уже скоро должно было совсем стемнеть. Замолкнут насекомые, и им на смену придут ночные птицы.
Закрыв двери дома, Ален немного задержался на крыльце. Наконец-то вся семья уехала, и можно снова начать нормальную жизнь. Он не скучал ни по кому, кроме Клары, Винсена, к которому испытывал настоящую привязанность, и Мари, забавлявшей его своими бунтарскими выходками. Пройдя мимо припаркованного в аллее «Пежо-203», он подошел к старому велосипеду, оставленному Винсеном или Даниэлем около тутового дерева после прогулки. Эти двое были примерными учениками и хорошими сыновьями – истинными Морванами!
Коротким путем, позволявшим сократить дорогу через Альпины, Ален мог пройти даже ночью. Он уже три года ездил по этой дороге и не заблудился бы даже с закрытыми глазами. Из долины Антреконк были видны возвышающиеся на отроге горы руины крепости Боде-Прованс; завтра утром он сможет, наконец, полюбоваться этим видом.
Отпустив педали, он съехал с горы и остановился возле мельницы. Увидев в окнах свет, он невольно улыбнулся, подгоняемый нетерпением. Бесшумно положив велосипед на траву, он подошел к входной двери; она никогда не запиралась и вела прямо в большую круглую комнату. С июня здесь ничего не изменилось – разве что появилось несколько новых картин на мольбертах. Тот же запах благовоний и скипидара, тот же творческий беспорядок, тот же шерстяной шотландский плед на низком диване и огромный засохший букет в алебастровой вазе.
Сначала Ален взглянул на картины; некоторые из них были не закончены. Одна особенно привлекла его внимание, он чуть не протянул руку, чтобы коснуться ее, и тут за спиной раздался дружелюбный голос.
– Итак, они уже уехали?
Ален нервно обернулся, застигнутый врасплох.
– Она мне очень нравится, – он вяло махнул рукой в сторону картины.
– В самом деле? Но я никак не могу закончить грозовое небо… – ответил его собеседник, стоя на ступеньках винтовой лестницы.
Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный, с длинными пепельными волосами, смягчавшими его ярко-голубые глаза.
– Ты успеешь к выставке? – застыв, спросил Ален.
– Да. А потом, когда картины вернутся из Парижа, можешь считать своей ту, которая понравилась.
– Я не знаю, куда ее деть.
Ответ, казалось, не удивил и не оскорбил Жана-Реми. Он только приветливо спросил:
– Налить тебе выпить?
– Как хочешь.
Жан-Реми пошел к бару в другом конце большой комнаты. Из новенького американского холодильника он достал и откупорил бутылку розового вина.
– Я все лето много работал, даже не замечал, как летят недели.
– Ты жил здесь?
– Если не считать двух недель в Италии, то да. Но свет в Тоскане не красивей нашего.
Он вернулся с двумя стаканами и протянул один Алену.
– Останешься на ночь? – нежно спросил он.
Вместо ответа Ален сделал несколько неторопливых глотков. Вино было ледяным, немного терпким, но очень ароматным – как он любил. Подняв голову, он встретился взглядом с Жаном-Реми, тот смотрел на него не отрываясь.
– Они… – начал Ален.
Он был не способен закончить, улыбнулся извиняющейся улыбкой и замолчал.
– Какие они? – не отставал Жан-Реми. – Надоедливые? Невыносимые? Скучные? Твоя семья вся такая?
– Особенно Шарль, но это неважно. У нас была семейная драма: моя сестра ждет ребенка. А мать все время пыталась отыграть последний акт трагедии!
На этот раз Ален рассмеялся и, допив вино, поставил бокал на круглый столик.
– Я буду очень любить этого ребенка. Я напросился в крестные, если она не приметила кого-то другого. Я очень люблю Мари, хочу, чтобы ты с ней познакомился когда-нибудь.
Рука Жана-Реми легла ему на плечо, и он замолчал. Сразу наступила тишина, она нарушилась, когда Ален сдался и сделал шаг к художнику.
– Я тебя пугаю? – почти шепнул Жан-Реми, прижимая его к себе.
Он знал противоречивую натуру Алена, его бунты и порывы, его неровный характер, который с таким трудом принял. Он также знал, что юноша не боится никого, кроме разве самого себя. Жан-Реми придержал его рукой, почувствовав, что он напряжен и готов убежать. Три года назад художник избегал этого семнадцатилетнего мальчишки, а тот делал все, чтобы попасться ему на глаза. А однажды застал его погруженным в созерцание картин; мальчик был немного смущен, что вошел без приглашения. Во время последующих встреч они ограничивались разговорами об искусстве; он навел справки об Алене, его семье и странной ситуации: мальчик жил один. Для людей вроде Морванов предоставить самому себе одного из наследников в огромном владении казалось немыслимым, но это было так: мальчик не только наслаждался невероятной свободой, но, кажется, даже управлял процветающим хозяйством. Какое-то время Жан-Реми надеялся, что сможет ограничить их общение просто дружбой, потому, что был осторожен, несмотря на сильное влечение. Но Ален был слишком упрям и слишком пылок, чтобы позволить держать себя на расстоянии. У него была огромная потребность в любви, нежности, и ему хотелось разговаривать, слушать, познавать. Таких странных мальчиков Жан-Реми еще не встречал, и он был первый, кто занял такое важное место в его жизни. Разлуки с Аленом превращались в пытку, хотя решение не встречаться во время приездов Морванов было неизбежно. Через несколько месяцев Ален уже достигнет совершеннолетия и все равно продолжит приходить к нему тайно, непредсказуемый и требовательный, иногда агрессивный, иногда робкий.
– Если хочешь, возвращайся в Валлонг, – охотно предложил Жан-Реми.
Он чувствовал, как юноша расслабился и покачал головой.
– Нет… Я долго ждал этого момента, я хочу остаться с тобой до рассвета. Я так решил.
За три года Жан-Реми и думать забыл о том, что их встречи неизбежно приведут к этому. Но некоторые моменты стоили риска, и ему уже не было страшно. Он охотно пожертвовал бы успехами, карьерой художника, социальным положением и даже свободой, лишь бы снова услышать эти слова, заставившие его вздрогнуть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76