Первым же натиском, первым полком, успевшим выстроиться, надо было ошарашить врага, чтобы дать исполниться всему остальному войску.
Русичи рвались в битву.
Пылало в сердцах их воздымающее слово князя.
— Земляне мои! — воззвал он. — Галичане, волынцы, щит Земли Русской, станем крепко! Кто медлит на бой — страшливу душу имат. Воину же — или победить, или пасть. А кому не умирать!
И карпаторусы его — из племени тех, что потрясают на правом плече смертоносным железом, люди Рус — так именовала их Византия, — дружно загремели щитами, и кликнули кликом страшным, и зазвенели секирами, и собрались кругом князя.
Ярость душила их — ярость к врагу-осквернителю — и взывала к возмездию.
Русичи рвались в битву.
И немало способствовало тому то пречудное знаменье, что встретило русские полки накануне: многое множество, без числа, надлетело орлов и птиц разных, — будто облако великое, как никогда, нигде того не было! — и, клубясь, играли птицы, и клегтали орлы, и плавали, ширяясь крылами, колесом низвергались в воздухе, и сызнова подымались, и реяли и парили!
— А на добро нам то знаменье! — сказали тогда старцы и мужи многоопытные.
С первым полком ударить захотел Андрей-дворский, однако не очень-то соизволял Даниил. Он берег и любил Андрея. «Телом хил, а душою — Ахилл!» — говаривал о нем князь. Самому же Андрею говорил, что, дескать, большой начальник и воевода иной раз должен и замениться кем. Андрей же дворский складом сух, ростом невысок, лицом смугл, с длинными, по обычаю, волосами, с бородою малой и узкой, всегда бодр и подвижен, — Андрей ответствовал шуткою:
— А я, худоумный, тако думаю, князь: большим воинам не подобает житье сластолюбиво и спокойно!
Сумятица и смятенье поднялись в лагере Ростислава. В шлеме, но в одном лишь плаще поверх сорочки, молотя половецкой плетью и по коню и по спинам неохотно, вразвалку подымавшихся перемышлян, Ольгович носился вдоль и поперек стана, грозя и ругаясь.
Горяне же и руснаки, едва только он минет, сызнова трудились и роптали. Ропот нарастал.
— Пошто привел нас на Данила? Без нас думал — мы того не ведали! Не хочем с мадьяры! Мирись, княже, с Данилом, а мы нейдем! — кричали перемышляне.
Прискакал Фильний.
— Пастух нерадивый! — по-русски крикнул он зятю короля своего. — Собери свое стадо! Что они без ряду стоят у тебя?
И ускакал.
А ратники Ростислава, потрясая копьями и топорами на длинных киях, увлекая сопротивлявшихся, с шумом и рокотом, точно пруд, прорвавший плотину, устремились навстречу воеводе — Андрею-дворскому. Иные из них приостанавливались и, сняв белевшую на солнце сорочку, начинали размахивать ею.
— Перебежники идут, перескоки! — кричали в отряде дворского.
Воевода препроводил их в тыл, на самый берег реки, в полк Василька, князя Волынского, который уже успел устроить все свое войско на правом крыле.
Васильке Романович принял перебежавших. Приказал посадить на коней.
— Нет, княже! — испугавшись этого, закричали перемышляне. — Мы пеши бьемся!
И Василько, несмотря на самую жару ратного спеха, расхохотался, откинувшись в седле. Русая, золотистая борода его сверкнула на солнце.
— А коли так, — молвил князь, — то как хочете бейтеся — абы крепко!
— Умереть пришли! — грянули перемышляне. — А кто не пойдет, дай его нам — мы его сами забьем!
Даниил поставил их под начальство Дедивы.
Яростный натиск трех конных сотен Андрея смял беспечно стоявшую сторожу поляков и опрокинул ее.
— Войско!.. Войско!.. Рус!.. — прокатился многократный сплошной крик в польском лагере. — До зброи!
И затрубили тронбы, забили бенбны! А тем временем на ослепительно сиявшем белизною речном песке и на просторах очищенного от врагов холмистого луга князь Данило и князь Василько устроили и дружину и войско — всадников, стрелков и пехоту.
Реяли хоругви, звенели трубы.
Даниил стоял на холме. Конь под ним — белый, аравийский — был диву подобен. Седло — золоченное сквозь огонь.
Привставая на стременах, Даниил из-под руки всматривался в знойную даль, откуда неслось звяцанье и лязганье клинков, вопль битвы, пронзительное ржанье коней.
Посылая дворского, зная разум его и храбрость, Даниил сказал только:
— Я того ради пускаю тебя, да увидят граждане — близится спасенье их! Тебя ярославцы знают. А не зарвися токмо!
Но далеко еще было спасенье. И сильно зарвался дворский, и обступили его.
— Не дай бог, братья, выдать Андрея и добрых людей его! — звучным голосом крикнул князь и взмахнул рукой.
И полуторатысячная конная громада колыхнулась и ринулась.
Дивились немало на Западе новому князя Галицкого конному устроенью. Не скаковых, не игровых статей были кони под всадниками и не велики ростом, но крепки и рысисты были кони! А были все кони в личинах и в коярах кожаных, а люди в кожаных латах.
Но блистали их шлемы и сверкало оружие.
Конница шла, наращивая разгон. И когда прошла она тысячами копыт по рыхлой дерновине, по зеленому прибрежному лугу, выворачивая богатырскую ископыть, излетавшую со свистом стрелы, запущенной из баллисты, — когда прошла, то сразу стал черным луг, будто перепахали его.
Ухала и стонала земля!
Когда же вымчалась конница на горную хрящевину, грянула по кремню, по камню, то от искр, высекаемых подковами, зарево стлалось, точно летели всадники по раскаленной земле.
— Добре идут! Дивно разворачиваются! А ведь были невежды ездить на конях! — радуясь и любуясь твореньем своим, произнес Данило Романович, обращаясь к стоявшим близ него воеводам и прочим мужам храборствующим.
Между тем венгры строились в заступы. Прикрытые глубоким оврагом, поросшим кустами, они, устроив полки свои, двигались — один заступ за другим — на помощь к полякам.
Да и польский воевода, отступивший было полком своим, теперь, подкрепленный Фильнием, приказал трубить наступленье.
— Кирие элейсон! Христе элейсон! — пели священный свой гимн поляки, и «силен бысть глас ревуще в полку их!».
И все больше, все больше прибывало к ним угров.
Кичася на знаменитых конях своих, шли венгры. Разнолично и многоцветно было и убранство и снаряженье их.
Иные венгерские заступы — и в них не одни только простые всадники, но и многие из баронов венгерских — и одеяньем и снаряженьем были совсем точно половцы: тюркские, отороченные меховой выпушкой, колпаки, половецкие кафтаны и шаровары, половецкие сабли.
Тут же двигалась сплошь бронированная, от конской груди до головы всадника, тяжелая конница из рыцарей и рейтаров — и мадьярских, и немецких, и прочих.
Сверкали на солнце глухие огромные шлемы, подобные опрокинутым стальным ведрам, с прорезами для глаз и дыханья, сияли золотою насечкою панцири и щиты.
Раздуваемые на конском скаку, реяли белые мантии тевтонов-храмовников, с черным крестом на левом плече.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152