Латы на всадниках были из полированных пластинок кожи, нанизанных ряд над рядом, подобно чешуе. Как чешуя на сгибаемой рыбе, они топорщились, когда монгол, уклоняясь от сабельного удара, склонялся и припадал к шее лошади. И эта кожаная чешуя, вздыбясь, служила татарину не худшей, чем панцирь, защитой от удара мечом или саблей. А иные еще натирали перед битвой эту кожаную чешую салом, и тогда наконечник ударившего копья скользил. Однако и пластины из стали и серебра, расчищенные до зеркального блеска, там и сям покрывали доспехи монголов — тех, кто побогаче. Сверкали на солнце стальные шлемы, наконечники, наручни, бляхи и пряжки.
Воины же, плохо вооруженные, двигались сзади — дорезывать.
Удушливый запах конского пота, мочи, бараньих полушубков, кошмы, кожаных доспехов, закисших ундырей с кумысом и нечистых, годами не мытых человеческих тел вытеснил окрест Клязьмы и запах хвои и березняка, и запах цветущей липы и свежескошенного сена.
Как бы задыхаясь и вскинув к небу в скорбном бессилии белоснежные руки свои, стояли русские березки. «Да что же это? Да докуда же это будет твориться вокруг нас? — словно бы кричали безмолвно они. — А русские, русские где же наши?!»
В Духове затенькала деревянная колоколенка. Царевич Чаган усмехнулся замедленной улыбкой. Тугое, лоснящееся, безбородое и безусое лицо его слегка полуоборотилось, словно шея была тугоподвижной, в сторону хана Неврюя, который, тоже на коне, стоял по правую руку царевича.
На обоих ханах были золото-атласные шубы нараспашку, несмотря на июльский зной, и усаженные драгоценными каменьями малахаи.
Царевич так и не произнес того, что собирался сказать князю правой руки, — тот понял его без слов. И Чаган понял, что его поняли, и не стал утруждать себя произнесением слова.
Лицо старого хана, в задубелых морщинах, на которых, словно куски седого лишайника, торчали клочки бороды, осклабилось.
— Петуху, когда он мешает спать, перерезают горло!.. — проворчал Неврюй и, подозвав мановеньем пальца одного из нукеров, послал его зарезать звонаря.
Теньканье колоколенки скоро оборвалось.
И тогда Чаган произнес:
— Этот ильбеги Андрей спит крепко!.. И не от колокола ему предстоит проснуться!.. Мы захватим его врасплох. Как будто упадем к нему в юрту через верхнее отверстие!.. Мудр Повелитель — не Александру дал он великое княженье! А этот Андрей — кроме как на соколиную охоту да на облаву, нет у него других талантов!..
И Неврюй подтвердил это, рассмеявшись со сдержанной угодливостью.»
— Дза! — сказал он. — Ложась спать, не отстегивай колчана!..
Беседуя с царевичем, хан Неврюй не переставал вглядываться туда, где глыбились зелено-сизые ветлы, обозначавшие причудливое теченье Клязьмы: вся ответственность за этот карательный поход, а не только за одну переправу, — он знал — лежала на нем.
К счастью для хана, перевал через Клязьму сорокатысячного авангарда шел беспрепятственно, без потерь. Броды и мелкие места были разведаны еще прошлым летом, да и сейчас двое услужливых русских: один — мостовщик, а другой — конский лекарь, собравшие эти сведения о переправах под Владимиром, были тут, на месте, в распоряжении оглаков, кои ведали переправой, и всякое место, пригодное для таковой, было заранее означено двумя рядами кольев, набитых в вязкое, илистое дно Клязьмы.
Поэтому на сей раз татары отказались от обычных приемов переправы. Нечего говорить, что не было здесь ни тех плотов из камыша или из бревен, на коих переплывало по сто и более человек, ни огромных округлых кошелей из непромокаемой кожи, наподобие лепехи, сложа в емкие недра которых все, что надлежало из воинского уряда, и усевшись поверх, полуголые монголы без потерь переплывали даже и через Волгу. Плавучие эти кожаные вещевые мешки либо привязывались к хвосту плывущего коня, если речка была не широка, а либо татарин огребался, сидя на нем, каким-либо греблом. На сей раз даже и маленьких кожаных кошелей не виднелось у репицы конских хвостов, — воины, в полном боевом урядье, даже не слезали с коней: «Клязьма — разве это Аргунь?» Однако уже несколько человек поплатились жизнью за это презренье к реке: соскользнувши с мокрой лошадиной спины, они — или не умея плавать, или задавленные неудержимым навалом коней — быстро пошли ко дну. Это означало, что будет казнен, весь десяток. Учет бойцов у монголов был поставлен по десятичному счету, так что нечего было и помышлять предводителю авангарда, хану Укитье, скрыть гибель троих утонувших от Неврюя, а тому — от царевича Чагана.
Хан Укитья, всегда как бы величественно-полусонный, а теперь с почерневшим от испуга лицом, несся на своем саврасом коне для доклада Неврюю.
Встречные конники, завидя Укитью, загодя соскакивали с лошадей, становились обок его пути и, едва только хан Укитья равнялся с ними, падали ничком, показуя, что они целуют прах, попираемый копытами его коня. Но и самому хану Укитье надлежало в свею очередь целовать прах под копытами коня своего начальства, к чему он и приступил поспешно, едва лишь доехав до холмика, на коем стоял хан Неврюй.
Этот надменно принял поклонение младшего, но так как выше его стоящий царевич Чаган виден был на своем белом коне тут же неподалеку, то ему, Неврюю, полагалось, ничего не отвечая младшему, подъехать к тому, кто над ним, и пасть ниц перед Чаганом. Неврюй так и сделал.
Укитья же остановил коня поодаль.
Грозное лицо Чагана обратилось к нему.
— Приблизься, вестник беды! — произнес царевич.
Хан Укитья, подламываясь в ногах, с посиневшими от страха губами и хрипло дыша, словно бы уже тетива затянулась на его шее, приблизился к царевичу, бросив повод коня одному из телохранителей, и рухнул перед Наганом на колени. При этом разноцветный свой шелковый пояс старик повесил себе на шею, обозначая этим полное отдание себя на волю принца.
И это смирило гнев Нагана. Он приказал старому полководцу рассказать подробно обо всех обстоятельствах, при которых утонули те трое.
Укитья начал рассказ — рассказ, даже и в атот миг построенный витиевато, наподобие некоей былины, и Наган стал слушать его с явным наслажденьем, словно бы импровизацию певца на одном из придворных торжеств.
По рассказу Укитьи выходило, что во всем виноваты были те двое русских, на чьей обязанности было разведать броды через Клязьму и обозначить их справа и слева. Заостренные жерди, натыканные поперек речки, не выдержали на левом крыле напора переправлявшейся конницы и упали. Таким образом граница безопасного брода нарушилась, и вот трое потонули.
Вскоре Акиндин Чернобай и Егор Чегодаш — мостовщик и коневой лекарь — предстали перед Наганом.
Чегодаш слегка поотстал, как младший, и остался в кустах, а купец Чернобай был двумя стрелоносцами Подведен к самому коню царевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Воины же, плохо вооруженные, двигались сзади — дорезывать.
Удушливый запах конского пота, мочи, бараньих полушубков, кошмы, кожаных доспехов, закисших ундырей с кумысом и нечистых, годами не мытых человеческих тел вытеснил окрест Клязьмы и запах хвои и березняка, и запах цветущей липы и свежескошенного сена.
Как бы задыхаясь и вскинув к небу в скорбном бессилии белоснежные руки свои, стояли русские березки. «Да что же это? Да докуда же это будет твориться вокруг нас? — словно бы кричали безмолвно они. — А русские, русские где же наши?!»
В Духове затенькала деревянная колоколенка. Царевич Чаган усмехнулся замедленной улыбкой. Тугое, лоснящееся, безбородое и безусое лицо его слегка полуоборотилось, словно шея была тугоподвижной, в сторону хана Неврюя, который, тоже на коне, стоял по правую руку царевича.
На обоих ханах были золото-атласные шубы нараспашку, несмотря на июльский зной, и усаженные драгоценными каменьями малахаи.
Царевич так и не произнес того, что собирался сказать князю правой руки, — тот понял его без слов. И Чаган понял, что его поняли, и не стал утруждать себя произнесением слова.
Лицо старого хана, в задубелых морщинах, на которых, словно куски седого лишайника, торчали клочки бороды, осклабилось.
— Петуху, когда он мешает спать, перерезают горло!.. — проворчал Неврюй и, подозвав мановеньем пальца одного из нукеров, послал его зарезать звонаря.
Теньканье колоколенки скоро оборвалось.
И тогда Чаган произнес:
— Этот ильбеги Андрей спит крепко!.. И не от колокола ему предстоит проснуться!.. Мы захватим его врасплох. Как будто упадем к нему в юрту через верхнее отверстие!.. Мудр Повелитель — не Александру дал он великое княженье! А этот Андрей — кроме как на соколиную охоту да на облаву, нет у него других талантов!..
И Неврюй подтвердил это, рассмеявшись со сдержанной угодливостью.»
— Дза! — сказал он. — Ложась спать, не отстегивай колчана!..
Беседуя с царевичем, хан Неврюй не переставал вглядываться туда, где глыбились зелено-сизые ветлы, обозначавшие причудливое теченье Клязьмы: вся ответственность за этот карательный поход, а не только за одну переправу, — он знал — лежала на нем.
К счастью для хана, перевал через Клязьму сорокатысячного авангарда шел беспрепятственно, без потерь. Броды и мелкие места были разведаны еще прошлым летом, да и сейчас двое услужливых русских: один — мостовщик, а другой — конский лекарь, собравшие эти сведения о переправах под Владимиром, были тут, на месте, в распоряжении оглаков, кои ведали переправой, и всякое место, пригодное для таковой, было заранее означено двумя рядами кольев, набитых в вязкое, илистое дно Клязьмы.
Поэтому на сей раз татары отказались от обычных приемов переправы. Нечего говорить, что не было здесь ни тех плотов из камыша или из бревен, на коих переплывало по сто и более человек, ни огромных округлых кошелей из непромокаемой кожи, наподобие лепехи, сложа в емкие недра которых все, что надлежало из воинского уряда, и усевшись поверх, полуголые монголы без потерь переплывали даже и через Волгу. Плавучие эти кожаные вещевые мешки либо привязывались к хвосту плывущего коня, если речка была не широка, а либо татарин огребался, сидя на нем, каким-либо греблом. На сей раз даже и маленьких кожаных кошелей не виднелось у репицы конских хвостов, — воины, в полном боевом урядье, даже не слезали с коней: «Клязьма — разве это Аргунь?» Однако уже несколько человек поплатились жизнью за это презренье к реке: соскользнувши с мокрой лошадиной спины, они — или не умея плавать, или задавленные неудержимым навалом коней — быстро пошли ко дну. Это означало, что будет казнен, весь десяток. Учет бойцов у монголов был поставлен по десятичному счету, так что нечего было и помышлять предводителю авангарда, хану Укитье, скрыть гибель троих утонувших от Неврюя, а тому — от царевича Чагана.
Хан Укитья, всегда как бы величественно-полусонный, а теперь с почерневшим от испуга лицом, несся на своем саврасом коне для доклада Неврюю.
Встречные конники, завидя Укитью, загодя соскакивали с лошадей, становились обок его пути и, едва только хан Укитья равнялся с ними, падали ничком, показуя, что они целуют прах, попираемый копытами его коня. Но и самому хану Укитье надлежало в свею очередь целовать прах под копытами коня своего начальства, к чему он и приступил поспешно, едва лишь доехав до холмика, на коем стоял хан Неврюй.
Этот надменно принял поклонение младшего, но так как выше его стоящий царевич Чаган виден был на своем белом коне тут же неподалеку, то ему, Неврюю, полагалось, ничего не отвечая младшему, подъехать к тому, кто над ним, и пасть ниц перед Чаганом. Неврюй так и сделал.
Укитья же остановил коня поодаль.
Грозное лицо Чагана обратилось к нему.
— Приблизься, вестник беды! — произнес царевич.
Хан Укитья, подламываясь в ногах, с посиневшими от страха губами и хрипло дыша, словно бы уже тетива затянулась на его шее, приблизился к царевичу, бросив повод коня одному из телохранителей, и рухнул перед Наганом на колени. При этом разноцветный свой шелковый пояс старик повесил себе на шею, обозначая этим полное отдание себя на волю принца.
И это смирило гнев Нагана. Он приказал старому полководцу рассказать подробно обо всех обстоятельствах, при которых утонули те трое.
Укитья начал рассказ — рассказ, даже и в атот миг построенный витиевато, наподобие некоей былины, и Наган стал слушать его с явным наслажденьем, словно бы импровизацию певца на одном из придворных торжеств.
По рассказу Укитьи выходило, что во всем виноваты были те двое русских, на чьей обязанности было разведать броды через Клязьму и обозначить их справа и слева. Заостренные жерди, натыканные поперек речки, не выдержали на левом крыле напора переправлявшейся конницы и упали. Таким образом граница безопасного брода нарушилась, и вот трое потонули.
Вскоре Акиндин Чернобай и Егор Чегодаш — мостовщик и коневой лекарь — предстали перед Наганом.
Чегодаш слегка поотстал, как младший, и остался в кустах, а купец Чернобай был двумя стрелоносцами Подведен к самому коню царевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152